Владимир Бекетов

   
 

 

краткая  автобиография

 

***

 

Ручка по листу бежит,

Строки вдумчивые множит,

Как Бог

       на душу положит

И как сердце повелит.

 

 

П Р А В И Л А  И Г Р Ы

 

1

 

Я принял правила игры,

Как мне казалось, до поры -

И думал: " Выйду, чуть наскучит".

Но вот уже который год

Меня то в рог бараний гнёт,

То как-нибудь иначе мучит.

И сызнова,

         опять

              и снова

Легко доводит до озноба,

Вгоняет в жар и вводит в грех,

Хотя давно осточертело

Мне убеждаться то и дело,

Что правила, которым свято

Всю жизнь я подчинил когда-то,

Необязательны для всех.

 

2

 

Беда ли, счастье - я не знаю,

Но, всем резонам вопреки,

Ни в стадо не ломлюсь, ни в стаю,

Не рвусь тем паче в вожаки.

 

Чтя строгой совести обычай,

Считаю мерзостью пристать

И к стаду - вместе с ним топтать, -

И к стае, гонящей добычу.

 

         

 

***

 

Июль, и, как обычно летом,

От зноя мозг исходит бредом.

Но жёстко иглы напоказ

Топорщит дерзко вставший фертом

Репей - негожий для букетов 

Растительный дикобраз.

 

На свалке городской, где смрадом

Насыщенный витает смог,

И впрямь, пробить бы разве смог

С богатырём колючим рядом

Садовый холеный цветок

Дерьма и мусора коросту?

 

Достойно жить отнюдь не просто

В затурканности суетой,

В тщете и толкотне пустой –

Вот в этом для души загвоздка.

 

Да, но цветёт же злой и стойкий

Репейник посреди помойки.

 

***

 

Солнце, омыто холодной росой,

Греет вполсилы.

Луч из-за крыши косой полосой -

Заоктябрило.

 

И, отрясая листвы мишуру,

Честно и строго

Парк обнажённый предстанет к утру

Как перед Богом.

 

Ну а покуда вечерний покой

В этой аллейке,

Знаешь, давай-ка присядем с тобой

Здесь, на скамейке.

 

Поговорим, а верней, помолчим -

Что нам словесность?

Листья сжигают, и стелется дым,

Застит окрестность.

 

Трезво и строго осмыслить пора,

Что с нами было.

Как незаметно подкралась пора -

Заоктябрило.

 

***

 

На траве в осенних кущах

Блики россыпью монет.

Угасанья тихий свет,

Не слепящий и не жгущий.

 

Уголь злобы и боязни

Выгорел за много лет.

Стал всего дороже свет

Человеческой приязни.

 

До конца лелеять буду,

Суеты отринув бред,

Доброты негромкий свет

Ко всему живому люду:

 

К дальним так же, как и к близким,

Добрый, злым - различья нет.

Тихо жизнь идёт на нет.

 

Сквозь закатный теплый свет

Звёзд проблескивают искры.

     

***

 

Под старость  от сует очнусь,

Потянет к дому.

До перевоза доберусь,

Дождусь парома.

 

На поручнях роса блестит,

Но утро смутно.

Как в юности моей, скрипит

Трос так же трудно.

 

Душа на выходки судьбы

Уже не ропщет.

Бреду извивами тропы

Меж зыбких кочек,

 

Бреду к истокам наизусть.

Звенят стрекозы.

А ностальгическая грусть

Саднит занозой,

 

Грусть узнаванья и замет,

Что изменилось

Здесь, где увидеть Божий свет,

Была мне милость.

 

Храм возрождается с трудом,

Леса вздымая.

Но в доме, некогда моём,

Семья чужая.

 

А дом ухожен, поновлён

Совсем недавно.

И слава Богу, видно, в нём

Хозяин справный.

          

Л  И  Х  О  Л  Е  Т  Ь  Е

 

1

 

Из глубины какого века

Смотрю на этот узкий двор?

Между домами бьется эхо,

Склонился тополь на забор.

 

Сирены вой противно звонок

И ломится издалека

Он в грёзы мальчика спросонок

В неярком свете ночника.

 

И различает мальчик сонный

Сквозь лепестки закрытых век,

Что, долгой жизнью утомлённый,

Припоминает человек,

 

Как тополь клонится к ограде,

Как вой летит издалека,

Тревожа мальчика в кровати

В неярком свете ночника,

 

Себя, одетого поспешно,

И с неба нудный жёсткий гуд,

Соседей, что во тьме кромешной

В подвал по лестнице бегут.

 

2

 

Ша значит по-еврейски тише.

Осин дедушка говорит: «Ша».

А мы,  два малыша,

Бросаем играть и садимся к нему поближе.

У него седая-седая борода

И  недавно случилась беда:

Погибла на фронте старшая внучка Бася.

Она сперва училась в десятом классе,

А потом была в полевом госпитале медсестра.

Раньше все вечера

Осин дедушка Тору читал

(Тора - еврейская книга про Бога.)

И нас вовсе не замечал,

А если зашумим, из-под очков смотрел  строго.

Зато теперь он часто рассказывает нам,

Как был сделан самый первый человек Адам,

Как Моисей ударил палкой по камню - и получился родник.

Моисей такой же старик,

Как Осин дедушка, с ним вместе дрался с белыми и был контужен.

С тех пор у него дёргается нос, как будто всегда простужен.

Вот ему и приходится даже летом ходить в тёплой жилетке.

Он тоже наш сосед по лестничной клетке.

Когда я вижу Моисея, представляю, как он палкой по камню бьет,

А кругом толпится изумленный народ.

Сам он очень старенький, и мне его жалко.

Он так тяжело опирается на палку

И, когда всматривается, до того смешно щурит глаз,

Что как-то не верится в дедушкин рассказ,

Хотя и немного страшно: а вдруг из-под его палки вода забьёт

И нижнюю квартиру зальёт.

 

3

 

На лестнице лампочки синей*

Таинственный свет недвижим.

Ворсистый  лохматится иней

На стеклах окна.

                 А за ним

Затихли раскаты орудий,

Сирены пронзительный вой.

Расходятся хмуро домой

Из бомбоубежища люди.

Свет лампы остался в подъезде,

И тьма подступила в упор,

И засеребрился созвездий

Невообразимый узор.

Но взрослых суровеют лица:

Надрывный вибрирует крик,

Разбитый горит грузовик

И рядом воронка дымится.

 

4

 

Я порой чуть глаза закрою,

Донесётся из дальнего детства:

”Что за станция?”

               ”Чистое поле”.

”Почему стоим?”

                ”Неизвестно”.

 

И в каком-то странном смятенье

От малюсенького огарка

По теплушке мечутся тени.

А  мне жарко, мне очень жарко.

 

Я, наверное, болен очень,

И поэтому над собой

Вижу беспокойные очи,

Обведённые синевой.

 

Помню тряску, как на ухабах,

Возле печки  блики огня,

И чужая усталая баба

Потихоньку крестит меня.

 

Слышу шёпот: ”Мой под Москвою…”,

”Мой не пишет…” - и вздох: ”Беда”.

Так несло нас грозной волною

Лихолетье Бог весть куда.

 

И врывался в сон воспалённый

Паровоза нервный гудок.

Вглубь России шли на восток

Горем полные эшелоны.

 

5

 

Мама в ночь на заводе.

                       Кота

Взял я под одеяло.

Как старуха, вздыхала,

Наклонясь надо мной, темнота.

 

Дребезжит от метели стекло.

Мышь под полом скребётся.

Мама утром вернётся,

Печь растопит - и станет тепло.

 

Зябнет кот и мостится ко мне

Меховою спиною.

И плывут предо мною

Сны на белой холодной стене.

 

В них отец бьёт наводкой прямой

В наступающих фрицев.

А ещё часто снится,

Что с войны он вернулся домой.

 

Шумно с улицы бьются в окно

Горсти мёрзлого снега.

Помню даже во сне я,

Что от папы нет писем давно.

           

6

                         Лёве Ласкину

 

Соседка наша - бабка Шура

Взяла меня однажды в храм.

Мерцали свечи здесь и там,

Клубились тени по углам,

Мелькали тёмные фигуры.

 

Лез в ноздри запах незнакомый.

Кругом картины на стенах.

Вон в красных латах воин конный,

И бьётся чёрный змей в ногах,

Стальною пикою пронзённый.

 

А бабка Шура между тем

В сторонке на колени встала

И тихо что-то зашептала,

И стала кланяться совсем

До пола, грузно и устало.

 

Но тут запели впереди,

Все к пению пошли поближе.

Я очутился посреди

Толпы и ничего не вижу

За спинами, как ни гляди.

 

А хор старательно ведёт:

”За братьев наших убиенных,…

За наше воинство,…сирот…”

Пар от дыхания плывёт,

И иней блёстками на стенах.

 

В трепещущем, неясном свете

Вдруг женщина сотрёт слезу.

А я смотрю на лица эти –

И щиплет у меня в носу

От жалости ко всем на свете.

                    

7

 

Хоть немцы драпали уже в те дни,

Законы затемненья были строги.

Довесок можно было съесть в дороге,

Но от буханки чтоб ломать - ни-ни.

 

Москва застыла в сумрачном тени.

У булочной в толкучке на пороге

Чуть карточки не спёрли в суматохе

Шпаной организованной возни.

 

Я пролезать к прилавку наторел

И сквозь толпу протискивался шустро.

К открытью магазина я успел,

И будет маме хлеб, когда с дежурства

Она придёт в заботах и тревоге.

 

 

8

 

Декабрь, колхозный скудный рынок,

Любимый мной молочный ряд.

 

Там варенец желтеет в крынках,

Творог в кастрюльках дразнит взгляд.

 

От этой роскоши молочной –

Ведь голод мучит невтерпёж –

Я прилипал к асфальту прочно

Резиной латаных подошв.

 

Мороз лютует спозаранку.

Раз, отведя от губ платок

И молока плеснувши в банку,

Вздохнула баба: « Пей, жидок».

 

И весь продрогший до озноба,

Я банку жадно сжал в руке.

И сладостно ломило нёбо

От мелких льдинок в молоке.

 

9

 

                   Я маленький, горло в ангине….

                                      Д. Самойлов

 

Палата, стерильные шторы,

Кровати железные в ряд.

Я стриженный наголо, хворый.

А в городе пушки палят.

 

Покрыто узорами стужи

Январской, синеет окно.

Но грохнут орудья снаружи –

И вдруг расцветает оно.

 

Волна светового прибоя

Пойдёт потолками гулять.

А в ней ликованье такое,

Что я не могу улежать.

 

Сосед мой раскинулся – жарко –

И что-то бормочет в бреду.

А я в полосатой пижамке

Упорно вдоль стенки бреду,

 

Потом по ступеням скрипучим

И дальше опять вдоль стены

К окну, из которого лучше

Сполохи салюта видны.

 

Глазок торопливо продышишь,

Не чуя озябших ступней –

И тут же над крышей увидишь

Букеты победных огней.

 

10

 

Медлительны её движенья

И полны тайны естества.

Ещё не знает тётя Женя,

Что месяц, как она вдова,

 

Что муж в траву лицом уткнулся

И струйка крови изо рта,

А сын, что в лоне шевельнулся,

Уж тридцать дней как сирота.

 

Ещё разлада нет с судьбою,

Ещё, надеясь, ждёт письма.

Лишь в ноябре, истошно воя,

Сходить от горя ей с ума.

 

За тыщу вёрст идёт сраженье,

У мира на другом краю.

Ещё не знает тётя Женя

Недолю сына и свою.

 

И гордо платьем прикрывает

Хранимый бережно живот,

И знать пока ещё не знает

О том, что почта ей везёт.

  

11

 

Дитя войны, дитя разрухи

И беспросветной нищеты,

Не знаю хуже маяты

Голодного урчанья в брюхе.

 

Но в детстве не было беды,

Что рукавов длиннее руки

И что обтрёпанные брюки

Лоснятся веселей слюды.

 

На коммунальной кухне смог.

Зажаренной на рыбьем жире

Картошки смрад густой не мог

Мне радость отравить.

                     А в мире

Кипело празднество весны

И похоронки шли с войны.

 

12

                         Моему отцу

                         Исааку Моисеевичу.

 

Памяти так мало надо,

Чтобы спрохвала

Утра давнего прохлада

Мягко обняла.

 

Явь и сон перемешались

И перед окном

Папиной фигуры абрис

В ливне световом.

 

Песня мамы за стеною.

Счастью нет конца.

Жаль, отец к окну спиною -

Не видать лица.

 

Вот сейчас он повернётся,

Ближе подойдёт…

Было лето, утро, солнце,

Сорок первый год.

 

Ни могилы, ни портрета

Не осталось мне.

Только помню: ливень света,

Силуэт в окне.

 

  С Т А Р Ы Е   Ф О Т О Г Р А Ф И И

 

1

 

Часто "Варнечкес"* под нос бурчала,

Возле примуса когда стояла

В коммунальной кухне поутру

За стряпнёй своей нехитрой снеди.

У столов толклись кругом соседи -

Жизнь происходила на миру.

 

По ночам сирены надрывались.

Малолеткам, нам смешны казались

Хвостики седые жидких кос,

Вечный "Беломор" в зубах, упорный

Кашель, клякса бородавки чёрной,

Волосы в ушах, нависший нос.

 

Голос хриплый, выговор картавый

Были нам нередкою забавой.

Мы проказили, как дурачки,

И кривлялись за спиной старухи.

Мамы же за это оплеухи

Щедро раздавали и тычки.

 

Все с войны в то время писем ждали.

И хотя жидовкой называли

Многие, знал про неё весь дом:

Год от сына с фронта нет известий,

Запропала дочь с семьёю вместе

На земле, захваченной врагом.

 

Похоронку получив, не выла,

Но в немом отчаянье застыла

И, к кастрюльке с варевом склонясь,

Подкачать позабывала примус,

Папироса часто не дымилась

И заметно голова тряслась.

 

Умерла старуха эта вскоре.

В те года хватало людям горя.

Но средь бед, что налегли горой,

Странно, смерть её не затерялась.

И поныне вспыхивает жалость,

Только вспомню "Варнечкес" порой.

 

2

        

Осень вязнет в мокрой глине.

И ремонт ботинкам нужен.

Что ж, идти мне к дяде Пине,

Тёти Дебиному мужу.

 

Возле бывшей синагоги

Он с женой живёт в хибаре,

Инвалид войны безногий,

Чинит обувь на базаре,

 

С очередью шутит бойко

И под хохмы с матерками

Лепит к каблукам набойки,

А потом с фронтовиками

 

(Тот прострелен, тот контужен)

Он сидит за пенной кружкой.

Жизнь его лениво кружит

Между рынком и пивнушкой.

 

Но пусть даже хлещет с неба,

Каждый вечер непременно

Дядю Пиню тётя Деба,

Шикером* ругая гневно,

 

Тащит на себе к хибаре

Часто по грязи во мраке.

Но всегда он на базаре

Утрой в стираной рубахе,

 

Старенькой, но честь по чести

Выглаженной и зашитой.

Сколько мужиков без вести

Сгинуло или убито!

 

Мучили, как всех, сурово

Тётю Дебу беды века.

Но завидуют ей вдовы:

"Ведь живой, хоть и калека".

 

Стопкой усмирит похмелье

С разрешения супруги

И вощёной дратвой, клеем

Безотказно всей округе

 

Лечит обувь в зной и стужу.

Потому у всех в почёте.

И была б эпоха хуже,

Если б он погиб на фронте.

 

3

 

Стена глухая цвета беж.

Пред ней, как нимб или корона,

На солнце золотится плешь

Соседа, деда Аарона.

Глаза прижмурены чуток.

Верстак сапожный у колена.

Дед улыбается блаженно,

Усевшись в солнечный поток.

 

Пять лет как пушки не палят.

Жизнь входит в норму понемногу.

Из отдаленных мест назад

Внук воротился, слава Богу.

Он отбыл срок день в день, час в час,

Пришёл живым, почти здоровым.

Как прежде, под единым кровом

Семья вся вместе собралась.

 

Был виноват он или нет, -

Начальники, известно, правы.

А может, настучал сосед.

Теперь уже не сыщешь правды.

А юность шла под хвост коту,

Когда мальчишку заставляли

Гнать норму на лесоповале

С мужчинами в одном ряду.

 

Но милостив Господь: домой

Продрался внук сквозь козни века.

Не каждый день дано судьбой

Такое счастье человеку.

Есть пенсия.

            А ведь не дать

Могли.

        И подработать можно.

Когда на сердце бестревожно,

И есть, наверно, благодать.

 

***

 

В послевоенные года

Мы жили скудно и убого,

Ведь в жизни радости немного,

Коль хлеба вдосталь не всегда.

Зато как радовал тогда

Поход воскресный с братом в баню.

С утра томило ожиданье,

Чтоб мама собрала для нас

Бельё на смену, мыло, таз...

Вот мы в предбаннике.

                        Мужчины

Под разговоры неспеша

Подштанники снимают чинно –

И в русский рай пошла душа,

В парную, где несносный жар,

Шум веников, блаженства стоны.

А выскочишь - от тела пар,

И сам красней, чем рак варёный.

Всё остальное чепуха:

Глаза нещадно щиплет мыло,

Мочалка жёстко трёт бока,

И тащит брат под душ, чтоб смыла

Вода ошмётки мыльной пены.

Затем вальяжно и степенно

В предбанник шествуем из мыльной.

Пот по лицу бежит обильный.

Чудесно чувство чистоты.

Меж тем из сумки полотенце

Брат вытащил без суеты,

И вот уже пора одеться,

Хоть неохота - голышом

Так славно посидеть, однако

Спешу я натянуть рубаху:

Ведь мы ещё в буфет пойдем

Для довершенья дела взять

Мне кружку квасу, брату - пива,

Потом брести неторопливо

Домой и лёгкость ощущать

Всем телом.

 

***

 

Праздник близко.

                     Впопыхах

Мамы в кухнях повсеместно

С боку на бок на столах

Перекатывают тесто

 

И в ладонях рьяно мнут,

Скалкой гладят честь по чести.

Руки женские снуют

До локтей в муке и тесте.

 

И сестра к плите спешит,

Стоит лишь прийти из школы.

Но мужчинам путь закрыт

К этим таинствам весёлым.

 

Ёлку поселить в дому –

Это уж мой долг.

                      К тому же

Кухня вся в чаду, в дыму.

А Рождественская стужа

 

Паром в форточку течёт,

Разбегается кругами.

И парят над пирогами

Старый год и Новый год.

 

***

 

Мне снятся эротические сны.

Я тощ, как циркуль, прыщеват, застенчив,

Краснею от случайных взглядов женщин,

Толкусь на танцах около стены,

Впервой захвачен смутою весны.

 

В то время - сразу же после войны

Девчонки были пацанов взрослее

И не воспринимали нас всерьёз.

Я тяготился юностью своею,

Курил, училок доводил до слёз.

Но, несмотря на все мои старанья,

Мир на меня не обращал вниманья.

 

***

 

Переболел ветрянкой, корью

И детскою любовью – хворью        

Взросленья.

            Помню, как сейчас:

Химичка наша захворала,

И завуч новую прислала

Училку нам на этот час.

 

Мы ничего не ожидали:

По партам весело скакали,

Возились, громко голося,

На время вырвавшись из плена

Но оборвался гвалт мгновенно,

Тогда я оторвал глаза

 

От Шерлок Холмса.

                Не иначе,

Горячий день меня дурачил,

И я растерянно молчал,

Когда с вопросом обратилась

Она, а сердце вдруг забилось,

И дружно класс захохотал

 

Над тем, как вспыхнул я постыдно,

Чтоб не было смущенья видно,

Отчаянно я надерзил

И был за дверь отправлен тут же.

Но женственностью оглаушен,

Как в невесомости, парил.

 

Но вот звонок на перемену.

Из класса высыпав мгновенно,

Дразнить все принялись меня,

В лицо с ехидною ухмылкой, то

Я, мол, втрескался в училку,

Галдела даже малышня.

 

С трудом доживши до каникул,

На лето город я покинул,

И сам собой прошел недуг.

Но не исчезло наважденье,

И снова, как тогда, волненье

Я чувствую, коль вспомню вдруг

 

Шагов летящую небрежность,

Лица фарфоровую нежность

И взгляд, насмешливый слегка,

И еле видимые глазу

Веснушки, что вгоняли сразу

В смятенье бойкого щенка.

 

Пусть психиатр или психолог

Мне растолкуют, чем так дорог

Тот сдвиг таинственный в душе,

Но чувствую и по сей день я

Пред женственностью преклоненье

Восьмой десяток лет уже.

 

***

 

По фамилии - литвинка,

По разрезу глаз - японка,

Волхвовала тихо Нинка,

Околдовывала тонко.

 

В магии дышало этой

Что-то древнее, лесное.

Воздух так дрожит прогретый

Над поляною от зноя

 

Или над излукой речки

Колыхание тумана.

Зачаровывали речи,

Было молодо и странно,

 

Словно знал Бог весть откуда

Или пережил когда-то

Это ощущенье чуда

И предчувствие утраты.

 

***

 

Дождь бушевал, а мы в кабине,

Как бы в воздушном пузырьке,

Сидели в строгом карантине

И от жилища вдалеке.

 

Мотор заглох, шумливой речкой

Кипит шоссе со всех сторон.

Есть снятия противоречий

Диалектический закон.

 

И впрямь, давно пора зарядам

Полярным разрядиться враз.

Вот мы сидим с тобою рядом,

Молчим, не поднимая глаз,

 

Сидим совсем чужие с виду.

А что как мы сейчас возьмём

И наболевшие обиды

Взаимным гневом расплеснём!

 

Крутыми, резкими словами

Предъявим каждый жёсткий счёт!

Пусть прогремит гроза меж нами

И вновь друг другу нас вернет.

 

Но ложное ли благородство,

Гордыня иль нелепый стыд -

Но в каждом глупое упорство

С тоской в своё окно глядит.

 

***

 

Плохой герой для твоего романа,

Я выдуман был с ног до головы

Твоей потребностью любить, увы.

Но видит Бог, как ты была желанна.

 

Что толку бередить былые раны?

По поговорке: Если б да кабы,

И я бы избежал своей судьбы.

Да дурость наша с нами постоянно.

 

Впервые постигая прелесть тела

Девического, обладанья им,

В эмоциях я утопал всецело,

И мир мне виделся как бы сквозь дым.

Столь с панталыку сбитый первой страстью

Как сглупа мог не отпугнуть я счастья?

 

***

 

Когда мне в юные года

Беда затмила свет,

В бригаду плотников тогда

Меня пристроил дед.

 

Мне труд весёлый был с руки.

Когда венцы я клал

И плотно ладил косяки,

Я горе забывал.

 

И золотые стены изб

Вдоль улицы росли.

А жизни здравый прозаизм

И бодрый дух земли

 

Глушили боль, как самогон,

Что я за счастье пил,

Когда, случалось, приглашён

На новоселье был.

 

И беды жались по углам,

И отступала скорбь,

Когда по струганным полам

Катилась пляски дробь.

 

***

 

Конус чуть дымящийся Шевелуча

Вдалеке, а здесь прибой седой,

Порт, причалы, суета извечная.

 

Чтоб немного сладить с нищетой,

Счастлив подвернувшейся оказии,

Я, вступив к шабашникам в отряд,

Двинул на восточный берег Азии

Подработать для семьи деньжат,

Заодно взглянуть на страны дальние.

Строить приходилось пирсы в гавани

И в посёлке возводить жильё.

А под боком океан ворочался,

Иногда вскипал, сердился корчился,

Силясь что-то втолковать своё.

 

Но сколь необычно утром видится

Море под белёсой пеленой:

Скалы сонные над ним колышутся,

Зыблимы воздушною волной,

Словно стали вовсе невесомыми.

Ходит вертикальными колоннами

Неотчётливый жемчужный свет.

Явь текуча, как вода проточная.

И учения дальневосточные –

Дзен и Дао - в этот час не бред,

Ибо видишь сам: весь мир - кружение

Смутных представлений, чувств обман|,

Некое невнятное свечение

Жизненных реалий сквозь туман,

Дождь покуда не разгонит марева.

 

Хоть порой к полудню солнце жарило,

Снег белел на сопке весь июль.

Принимались рьяно все три месяца

Мы трудиться, только развиднеется –

Нелегко давался "длинный рубль."

 

Вот я дома.

          Всё, как шло, идёт.

День за днём в котле своих забот

Я варюсь.

                 Но с ясностью пугающей

Иногда душа осознаёт 

Иллюзорность жизни окружающей,

Наших дел мышиный хоровод.

Только время шелестит в ушах,

Словно бриз камчатский в камышах.

 

 

***

 

И родители не замечали.

Да и я ненароком открыл

Пару белых таинственных крыл,

Что живут у тебя за плечами.

 

Как ни прячь их - такая беда -

Всё они по земле волочатся.

Даже любящие домочадцы

Наступают на них иногда.

 

Но приходит порой некий час

Первозданной прозрачной свободы,

Когда каждому звуку природы

Точный отзвук находится в нас,

 

Сердце делая чутче и шире

И тебя примиряя с судьбой,

Домочадцами, бытом, собой,

С одиночеством в людной квартире.

 

 

Г О Р Ь К О Е   С Ч А С Т Ь Е

 

1

 

Теперь скули, на стену лезь

И бейся об пол головою.

Ни передышки, ни отбою:

Навязанная злой судьбою

Любовь, что день и ночь с тобою,

Крутая, жёсткая как жесть.

 

2

 

Мы с тобой дети разных племён.

Мир нам очень по-разному видится,

Недотрога ершистая, скрытница,

Но в тебя я жестоко влюблён.

 

Спесью расовой не заражён,

К твоей сути стремлюсь я приблизиться,

До терпенья народа возвыситься,

Что в скитанье с древнейших времен.

 

Разный опыт, иная тоска

В наши гены веками записаны.

Неужели как два чужака

Мы Творцом в мире этом замыслены?

Мы ведь воздухом дышим одним,

На одном языке говорим!

 

3

 

Твоя неистовая сила

Меня сжигала на огне

В тот час, когда ему ты мстила

И тем дарила счастье мне.

 

Как яростны объятья эти

И упоение бедой

Назло себе и всем на свете

В игре отчаянной с судьбой:

 

Мол, пропадай моя телега

И все четыре колеса!

Ах, эта буйная потеха –

Сухая, нервная гроза,

 

Когда земля дождинке рада,

Но воздух, словно порох, сух.

Разрядов грозных канонада

Беснуется и мучит слух.

 

И я жестоко прозреваю

И счастья горечь узнаю,

И собственною ощущаю

Боль неуёмную твою.

 

4

 

Нет покоя в этом счастье.

Зимнее метёт ненастье,

Крутит во всю прыть,

Лоб к холодному стеклу я

Приложу в ночи, взыскуя

Думы усыпить.

 

Лишь не вызвало б похмелья

Счастья колдовское зелье.

Впрочем, что за бред!

В эту смуту я невольно

Влез, но вылезть добровольно

Даже мысли нет.

 

Мир тревогой так наперчен,

Что порой бунтует печень

Иль начнёт трясти

Бурное сердцебиенье.

А тебе успокоенье

Надо обрести -

 

Вот сейчас я чем загружен.

Вечер, пасмурен и вьюжен,

Стал совсем седым.

Словно жёлтый глаз кошачий,

За окном фонарь маячит

Сквозь метельный дым.

 

5

 

Фортуны ветреной пристрастье,

Везенье ли, но, Боже мой,

Дарованное мне судьбой,

Как нелегко такое счастье!

 

Я чувствую, сколь одинока

На свете ты, и в этом лишь

Единственная подоплёка

Того, что прочь ты не летишь.

 

Так в январе к жилью, бывает,

Синицы жмутся иногда.

Не то, чтоб людям доверяют,

Но заставляют холода

 

С бескормицей - набор напастей,

Обыденный для здешних мест.

Ты радость жизни мне и крест,

Моё мучительное счастье.

 

6

 

То ли капли росы,

То ли звуков прозрачные капли упали.

Жук потрогал басы –

И лесная мелодия светлой печали

 

Потекла над рекой

Вдаль по звонкому золоту лунной тропинки.

И глубокий покой

Плавит прошлой беды застарелые льдинки.

 

7

 

Рассвет коснулся занавески.

Сквозь листьев дрожь

Снаружи раздавался резкий

Свист и галдёж.

 

А ты спала, и горя мало,

Что воробьи

Решают в крик на два квартала

Дела свои.

 

Лицо, казалось, побледнело,

Хотя слегка

Румянцем розовым горела

Одна щека.

 

Тянуло сквозняком с балкона.

Лица овал

Я, вглядываясь удивлённо,

Не узнавал:

 

В нём обозначилась забота,

Жила судьба,

Текла упорная работа

За гладью лба -

 

Шло наведение порядка

В душе твоей.

И тихо исчезала складка

Между бровей.

 

***

 

Блестела Волга, как слюда.

А мы - мы были в сказке:

Неделю жили мы тогда

На маленькой терраске.

 

Окрест багрянцем трепетал

Сентябрьский лес, что угли.

К плотине притуляясь, дремал

Провинциальный Углич.

 

Он удивлял нас тишиной,

Безлюдием базара.

Коза топталась под стеной

На плитах тротуара.

 

А выше блики изразцов –

Храм Рождества Предтечи:

Бурьян по пояс под крыльцом

И стройных главок свечи.

 

И, проясняя связь времён,

Истоки и начала,

Сентябрь был светом напоён,

С берёз листва стекала,

 

Костры дымились над рекой,

Был воздух свеж и горек.

Здесь были счастливы с тобой

Мы со среды по вторник.

 

***

 

Прежде, чем на прощанье оставлю

Освежающий запах дождя,

Прежде, чем я подушку поправлю

И рукой помашу, уходя,

Я тюльпаны в бутылку поставлю,

Сяду рядом с тобою, хотя

Врач тебя утомлять не велит,

И спрошу тебя: "Сильно болит?"

 

Ты коснёшься ладошкою влажной

Невзначай моего рукава,

Скажешь: ”Было ни капли не страшно,

Но кружится весь день голова

И ещё - но ведь это не важно -

Забываю простые слова.

Так случается после наркоза,

Даже если нормальная доза.

 

Так смешно расплываются лица.

А в ушах словно звон комара”.

Тут с коробкой иголок для шприца

В дверь палаты заглянет сестра:

"Всё, товарищи, время проститься".

Значит, нам расставаться пора.

Я минуты прощанья боюсь

И смущаюсь, и медлю, и мнусь.

 

Стыдно мне, что здоров я (Вот мука!),

Словно есть в том какая вина,

Что шагну я из этого круга -

И останешься снова одна

Ты надолго во власти недуга.

Отчуждённо молчит тишина.

Просто хвастать своею любовью,

Но как встать меж тобою и болью?

 

***

 

Когда родимые места

Душа покинет,

С дрожащего впотьмах куста

Роса на землю хлынет.

 

Качнёт синица бубенец

В негромком горле,

И свет прорвётся, наконец,

Сквозь неотступность горя.

 

Он никогда не затухал –

В своей печали

То сам глаза ты закрывал,

То слёзы застилали.

 

Упрётся первый луч в траву.

А ты очнёшься

И, не поняв еще чему,

Вдруг тихо улыбнёшься

 

И удивишься сам потом,

Что так бывает:

Как долго в воздухе пустом

Незримый след не тает.

 

***

 

Смотрит вечер глазами пустыми.

Заскулила тоска под сурдинку.

Как прекрасно ласкать твоё имя,

Языком ощущать, словно льдинку.

 

Сколь прохладно оно и струисто.

И ему до конца меня мучить.

Мне ж лелеять губами, томиться

Мелодичностью гласных певучих.

 

Незаметным усильем дыханья

Выговаривать, нет, выпевать их –

Звуков радостные сочетанья,

Так тревожно волнующих память.

 

Ощущаю душой в полной мере,

Ведь не спорю давно я с судьбою,

Безвозвратную горечь потери,

Благодарность за встречу с тобою.

 

Да, твой образ сквозь время и дали

Согревает меня и поныне.

 

Как прекрасно голубить губами,

Выговаривать вслух твоё имя.

 

***

 

Поблёскивает наст зернисто.

А на душе светло и часто.

Найдя прореху в облаках,

Весёлый луч без промедленья

Раскинул голубые тени

На заискрившихся снегах

 

И вся округа улыбнулась

Вот белка по стволу метнулась

И ловко юркнула в дупло

От нападения вороны,

И та, промазав, кляксой чёрной

На сук уселась тяжело.

 

Со страху впереди мышонок

Несётся изо всех силёнок

В лыжне, хоть бешено устал.

Я встал - он встал и оглянулся,

Чуть отдышался, вдруг  метнулся

Из колеи да и пропал.

 

Путь вдоль реки.

                   В тулупе дядя

Недвижно замер, в лунку глядя.

Но, лески ощутив рывок,

Рыбак подсёк - и гибким телом

На льду подрагивает белом

Подлещик около сапог.

 

Густеет сумерек завеса.

Прикосновенье к жизни леса

Душе спасительный бальзам,

Когда удача изменила,

А счастье, что так близко было,

Мазнуло только по усам.

 

***

 

Что идеологов - ханжей витийства?

Где самозванство, там разгул убийства,

Где смена власти, там же и разбой.

 

А лес хранит естественный покой.

Сереет в ноябре небес полуда.

То дождь слоняется, неся простуду,

То изморось туманит горизонт,

Как нам туманит ум страстей разброд.

На них растрачиваем годы щедро.

 

Качнулась ветка под порывом ветра –

И капель перламутровый горох

В момент осыпал с головы до ног.

А то перед глазами ненароком

Синица ярко вспыхнет жёлтым боком

Иль рдяная манишка снегиря.

Но слишком куцы дни у ноября.

Тень тихо выползает из-под ёлок.

Под сапогами хлюпает просёлок

Разбитый, где и днём попутки нет.

Вдали за речкой электрички свет –

Цепочка яркая окошек мчится,

И, значит, некуда мне торопиться –

Ушёл последний поезд без меня

В мир, где бурлит людская толкотня.

 

Что ж, запалю костёр, сварганю в кружке

Чай.

       В рюкзаке хлеб, сало и чекушка.

А после стог ближайший без помех

Мне бескорыстно славный даст ночлег.

              

***

 

Мне помнится: уютный самолет

Полсуток на восток вершил полет

Стремительный, сжимая время вдвое.

И глобусом рельефным подо мной

Вращался чуть заметно Шар Земной

Со льдами гор, с лиловою тайгою.

 

Потом петляла мутная река.

Покрыты чернолесьем берега

Безлюдные.

          Плетётся тихо к устью

Наш катерок.

            А скалы тут и там

Порой подходят к самым берегам

И веют мощью, дикостью и грустью.

 

И, наконец, открылся океан.

Гудел его торжественный орган.
И было в мире всё соизмеримо:

Звон комара и звёзды над тайгой,

Рыбак в челне, размеренный прибой

И вечность, протекающая мимо.

 

Песок и водоросли обнажив,

Едва заметно уползал отлив.

Стекало по уступам скал к подножьям

Рассветного тумана молоко.

Дышала грудь свободно и легко.

И было мне просторно в мире Божьем.

 

П И С Ь М А    С   К Р А Я    С В Е Т А

 

1

 

Я живу на берегу Татарского пролива.

Полотенце водопада свешивается с обрыва.

Умиротворённо бормочет прибой.

Я вполне доволен судьбой:

Любимая работа, уединенье полное

И, значит, возможность навести в душе порядок.

 

По утрам со скал туман стекает белёсыми волнами -

Его солнце сгоняет в распадок.

Чаща начинается прямо за окнами.

Поблёскивает воздух тонкими волокнами:

Это расселяются по свету паучки.

Пересвистываются бурундуки - таков их способ общения.

Они меня подпускают на расстояние вытянутой руки,

Если я не делаю резкие движения.

Они бесхитростны, доверчивы,

А когда сыты, грациозно игривы.

Я им отдаю остатки еды и до вечера

"Пашу свою научную ниву".

 

Люди утомительны и зачастую опасны, когда их много,

Ибо легко становятся разнузданной ордой

И перестают слышать и себя, и собеседника, и Бога.

А это всегда чревато бедой.

Может быть, именно поэтому мне так нравится быть одному,

Делать своё дело, забыв злободневную дребедень.

Здесь я радостно встречаю каждый новый день

И без грусти провожаю его во тьму.

 

Прекрасна наука энтомология или по-русски - насекомоведение.

Для ищущего законы всеобщего счастья много бы в ней

поучительного нашлось.

Взять хотя бы законы общественного поведения

Муравьёв или ос.

К примеру, они лучше, чем люди, понимают друг друга,

пусть у нас есть словесный язык.

 

Я радуюсь, когда могу занести в экспедиционный дневник

Какой-нибудь, пусть маленький, таёжный секрет -

Результат любовного вглядывания в природу.

 

Тут не обращаешь внимания на плохую погоду.

Да и вообще, "для природы плохой погоды нет".

 

Каждый, как умеет, так и живет,

Согласно своему пониманию стараясь устроиться получше.

А для меня полгода вдали от людской толкучки

Спасенье от многих житейских невзгод.

 

2

 

В радости человек чаще всего язычник.

В печали - как правило, христианин.

 

Когда я тут остаюсь один,

Я быстро обрастаю бородой привычек,

Которые органичны и незамысловаты,

Но помогают жизни не превратиться в выживание.

Всякие душевные метания

И заумные дебаты

Здесь выглядят совершенно никчёмно.

 

Когда ветер засвежеет, звонкие волны

Разыгрывают беспорядочный речитатив

И бухают в барабаны прибрежных утёсов,

Безжалостно обнажив   

Несущественность большинства отвлечённых вопросов.

 

Но уж когда наступит катарсис*,

Умиротворение здесь несравненно глубже:

Креветками и рачками кипят лужи,

А пар над берегом как марлевый занавес.

Это прекрасней самого изысканного театрального представления

Со всеми его  ухищрениями осветительного антуража.

Прямо-таки физически чувствуешь, как блаженствуют растения,

Словно промёрзшие северяне на южном пляже.

 

Увы, я временем не так уж богат,

Чтобы разводить глубокую философию на мелком месте,

Но всегда бываю рад,

Если получаю о тебе хорошие вести.

Жаль, доходят они ко мне окольными путями -

Ты сама со дня моего отъезда ни гугу.

А я в письмах общих знакомых о тебе каждую строку

Долго переживаю вечерами.

Впрочем, я тебе не судья.

Да и работа забирает всё время и силы.

Но порой вспомню твою какую-нибудь кокетливую выходку, и

                        покажется пронзительно милой

Шутливо-сентиментальная галиматья.

 

3

 

Люди, как я уже говорил, утомительны в большом количестве,

Когда их собирается много разом.

 

 

Мне тут открылся некий смысл в язычестве -

Наделении ручьёв, скал, деревьев душой и разумом.

 

В городе душа бьётся, как муха в сетях пыльной паутины.

Тогда ей требуются стимуляторы,

например, музыка, стихи, картины -

То, что здесь отпадает, как лузга,

Хотя и тут радует проникновенная мелодия и точная

поэтическая строка.

 

Во времена античности были такие философы - киники,

Ратовавшие за естественное житьё.

Дескать, все искусственное из жизни выкини.

Как говорится, каждому своё.

Скажем, для тебя нормально обитать в городской толпе.

С этим ничего не поделать - и точка.

А мне лучше, когда я сам по себе.

Я по натуре одиночка.

Вот из нас и не получилось дуэта.

Но я уже не сетую на судьбу за это.

Я по-прежнему желаю тебе счастья.

Мне до сих пор важно, чтобы с тобой ничего не стряслось.

И порою так бешено хочется - в одночасье

Очутиться рядом с тобою и вдохнуть запах твоих волос.

 

4

 

Когда не слишком за день умаюсь, я выхожу перед сном к морю

Покурить и полюбоваться на прибрежные горы.

Тогда я порой заново переживаю наши разговоры.

Иногда с тобой соглашаюсь, чаще - спорю.

Вообще, я нередко беседую с тобой вечерами.

Для нашего брата - интеллигента желание поделиться

            размышлениями такая же потребность как пить и есть.

Тем более, что не с кем забалтывать свои "открытия" здесь,

Разве что с энцефалитными клещами,

Которых таскают меж иголок ежи.

Количеством ёжиков даже измеряют, насколько

                                                           местность    заражена.

 

А вечера здесь дивно хороши.

И необыкновенно красива страна.

Вечером солнце ныряет в море, на прощание

Помахав лучиком.

 

Христиане считают грехом отчаянье -

Потерю надежды на лучшее.

Но все мы временами причастны к этому греху.

Это вполне естественно и совсем не постыдно.

 

Кромка последнего облака тлеет вверху,

А внизу совсем ничего не видно.

 

Ты моя самая горькая в жизни утрата.

Я тебя до сих пор люблю,

Ну и мысленно возвращаюсь, ну и ворошу, что было когда-то,

Себя травлю.

Слава Богу, ты слишком далеко, чтобы чувствовать это.

 

Вот и кончается моя сигарета.

"Спокойной ночи", - тебе не говорю:

У вас там, в столице, середина дня, самая работа.

А меня, извини, доконала дремота.

Сразу плюхнусь в постель, как докурю.

 

***

        

Налегает на душу порою,

Словно обложные облака,

Экзистенциальная тоска.

Знать ещё бы, что это такое.

 

А в природе царствует ноябрь,

Сквозняками жёсткими отпетый.

В воздухе висит сырая хмарь.

Мёртвою листвой полны кюветы.

 

Заползает в доме темь в углы.

Но на улице доступны взгляду:

Сетка ржавая - ограда сада,

Яблонь заскорузлые стволы.

 

И раскачиваясь на ветру,

Ветки узловатые маячат.

Так старухи, встретясь ввечеру,

О своём, старушечьем, судачат.

 

Были радости, но больше бед -

Крепко их досталось поколенью.

Вечер наползает ранней тенью.

В окнах кое-где зажёгся свет.

 

Дай им Бог покоя и тепла

И чтоб меньше ныли ревматизмы.

А меня тоска в тиски взяла

От продрогших пажитей Отчизны.

 

Морщит лужи ряби чешуя.

Никуда от осени не деться.

Изморось висит, как полотенце.

Вот такая экзистенция.

 

В 0 3 В Р А Щ Е Н И Е

(венок сонетов)

 

I

 

Наконец, я добрался до дому

После стольких скитальческих лет.

Грёз ребячьих манил меня бред

И желанье чего-то иного,

 

Чем гнезда обстановка родного.

Из окошка безжалостный свет.

Жизнь, ткнув носом в бесплодность побед,

Остудила мечтанья сурово.

 

Не радушен родимый порог.

Белым паром  у губ каждый вздох.

О такой ли мечтал с ним я встрече,

Пробивая препятствия лбом?

Давит грузом усталость на плечи.

Крепко выстыл в безлюдье мой дом.

 

2

 

Крепко выстыл в безлюдье мой дом

С той поры, когда мама скончалась.

Шибко мне от судьбы доставалось,

Да и сам я дурил непутём.

 

Словно с гуся вода, мне казалось,

Мои штучки сейчас и потом

Все сойдут по одной и гуртом.

Но подкралась усталая старость.

 

Сыплет изморосью с небосвода.

Непонятно, откуда печаль:

Ещё вроде бы в радость свобода,

Ещё блазнит просторная даль.

Но тревога подкралась тишком.

Из окошка несёт сквозняком.

 

3

 

Из окошка несёт сквозняком

Иль ознобом выходит усталость?

Много ль радостей в жизни осталось?

Но не время скорбеть о былом.

 

Надо жить, хоть берёт на излом

И измором настырная старость.

Наведу-ка порядок я малость

В обиталище позднем своём.

 

Это счастье, когда есть нора,

Куда можно на время забиться.

Отдохну, и за дело пора:

Обживусь, заменю половицы...

Ничего, что под крышею дома

Кавардак, словно после погрома.

 

4

 

Кавардак, словно после погрома,

Приберу, конопатить начну

Стены, дому порядок верну –

Мне такая работа знакома.

 

Раз кончать жизнь пришлось одному,

В нарушенье крутого закона

Оказаться вдруг белой вороной,

Всё равно я судьбу не кляну.

 

Я за то благодарен лихой,

Что мне спину усталость покуда

Не согнула бессильной дугой.

И, выходит, не так уж мне худо,

Коль могу я трудиться по дому,

С плеч стряхнув утомленья истому.

 

5

 

С плеч стряхнув утомленья истому,

Одиночества позднего грусть,

Перекладывать печку примусь –

Воскрешать сердце старого дома.

 

Пусть в природе предзимняя дрёма

Что ни день больше входит во вкус,

Сил хватает, вот я и тружусь.

Да и можно ли жить по-другому?

 

Созидаю под старость очаг.

В доме холод, на улице слякоть.

И всё раньше спускается мрак

Вечерами.

           Но некогда плакать:

Вот закончу работу, потом

Нащипаю лучин топором.

 

6

 

Нащипаю лучин топором

И отправлю с бумагою в топку.

Пусть идут и стихи на растопку –

Все наброски, заметки гуртом.

 

Да и письма её прямиком

Тоже в печь без раздумий, всю стопку.

Что в ушедшем копаться без толку?

Сил порядочно требует дом.

 

Холод ночью промозглый и хваткий.

Днями топчется дождь обложной.

Поздно строить воздушные замки –

Нет приюта за мнимой стеной.

Вот реликвий обуглился ком.

От печи потянуло дымком.

 

7

 

Печь раздул - потянуло дымком,

Блики в пляску пошли перед дверцей.

Никуда от былого не деться:

Слишком многое дорого в нём.

 

Но судьба настоит на своём,

И от этого не отвертеться.

Как ни ныло б усталое сердце,

Надо жить, остальное потом.

 

Отдышусь, глядь, с души и сниму,

Что взвалил на себя я бездарно,

Сам себя, может, лучше пойму

И её помяну благодарно.

Сор обид брошу в печь, как солому -

И предстанет весь мир по-другому.

 

8

 

И предстанет весь мир по-другому,

Как защёлкают в печке дрова.

Обнаружить, согревшись едва,

Кучу дел неотложных по дому.

 

Избегая мечтать по-пустому,

Что поделаешь, старость права.

Плоть свои предъявляет права.

Ведь она всяким чувствам основа.

 

Чтоб душе в эмпиреях витать,

Забираясь всё дальше и выше,

Телу надо удобства создать,

Как положено: сытость и крышу -

И душа воспарит не шутя.

Станет сносною жизнь час спустя.

 

9

 

Станет выглядеть жизнь час спустя

Не шикарно, но всё же терпимо:

Печь горит хорошо, и от дыма

Не першит больше в горле, хотя

 

Поддувает, стопы холодя,

Из-под плинтуса.

                Необходимо

Ещё многое сделать, помимо

Дел первейших, чтоб жить, не кряхтя.

 

Дом совсем обжитым станет скоро:

Не считая часов и минут,

Топором я работаю споро,

От всех бед создавая приют,

Чтоб забиться, коль надо, надолго.

Отпотели оконные стёкла.

 

10

 

Отпотели оконные стёкла.

Значит, в комнате стало теплей,

Чем снаружи.

            Ну как, дуралей,

Ты ещё не остыл от восторга,

 

Что живёшь далеко от людей,

Что дорога в трясину размокла

И что изморось нудно и долго

Мелко сеет на плоскость полей?

 

Что ж, душа рада всякой берлоге,

Если надо побыть ей одной.

И неважно, что стены убоги,

Что сквозняк налетает волной,

Сор и стружки по полу крутя.

Вот и чайник забулькал, пыхтя.

 

11

 

Вот и чайник забулькал, пыхтя,

Заменяя собой домового,

Благодушного, вовсе не злого,

Что объявится, чуть погодя,

 

И поселится тут, не шутя.

Скоро к жизни всё будет готово,

И в божнице к тому ж встанет снова

Спаса образ, жильё освятя.

 

Домовому не враг светлый образ.

Они вместе хранят мир в дому.

Впрочем, это особая область

Знаний.

       Только уму моему

Нету часа в них рыться без толка,

Ведь картошке вариться недолго.

 

12

 

А картошке вариться недолго.

На сегодня окончив труды

Созидания сносной среды

Обитания, брошу уборку

 

И, припасы поставив на полку,

Принесу из колодца воды.

Видны всюду стараний следы.

Значит, прожит мой день не без толку.

 

От устатку сознанье во мгле.

Но тарелку помыть со стаканом

После ужина надо.

                 В золе

Жар тускнеет закатом багряным.

От тепла разморило чуть-чуть.

Можно сбросить пальто, отдохнуть.

 

13

 

Можно сбросить пальто, отдохнуть.

Тело в ласковом тонет покое,

Словно мама здесь, рядом со мною.

Даже страшно чуть глубже вздохнуть,

 

 

Чтобы образ её не спугнуть.

Только в детстве бывало порою

Чувство успокоенья такое –

Вольно дышит усталая грудь.

 

И колышет меня, набегая,

Сна теченье, накрыв с головой.

Но одно светит, не исчезая:

Всё же я воротился домой

И могу облегчённо вздохнуть:

"Ну, теперь ничего, как-нибудь".

 

14

 

Ну, теперь ничего, как-нибудь.

Отдышусь, залижу свои раны.

Это так непривычно и странно:

Без тревог в тишине отдохнуть,

 

Самолюбия жёстко смахнуть

Все обманы и самообманы.

Пусть промозглые бродят туманы

За стеной - мне не зябко ничуть.

 

Хорошо в своей личной берлоге.

Слушать ветра рулады в трубе.

Если ночь не застала в дороге,

Надо быть благодарным судьбе,

Не ропща на неё по-пустому.

Наконец, я добрался до дому.

 

15

 

Наконец, я добрался до дома.

Крепко выстыл в безлюдье мой дом.

Из окошек несёт сквозняком.

Кавардак, словно после погрома.

 

 

С плеч стряхнув утомленья истому,

Нащипаю лучин топором,

Печь раздую, потянет дымком

Из щелей, и совсем по-другому

 

Станет выглядеть жизнь, час спустя:

Отпотели оконные стёкла,

Вот и чайник забулькал, пыхтя,

И картошке вариться недолго.

Можно сбросить пальто, отдохнуть.

Ну, теперь ничего, как-нибудь.

 

***

 

Давай-ка выпьем по одной,

Селёдочкой закусим.

Евреям нынче выходной

На Рождество, как русский.

 

Не выкрест, Боже упаси,

Хожу я в синагогу.

Но, если праздник на Руси,

Что ж не гульнуть, ей - Богу?

 

А Подмосковные места

Мучительно пригожи.

Зимы Российской красота

Еврею в радость тоже.

 

Пусть после шумной кутерьмы

Настанет время буден,

Пусть бедности телегу мы

Тащить бок о бок будем,

 

Товарищи по нищете,

Соседи по квартире,

Сейчас в весёлой суете

Гуляет праздник в мире -

 

Размашистый водоворот.

А утром за веселье

Нас круто в оборот возьмёт

Совместное похмелье.     

 

***

 

Мотор заглох под Обоянью,

Рулады оборвав свои.

И стало слышно: майской ранью

Разбуженные соловьи.

То вразнобой, то дружно свищут,

Взвивая трели в вышину.

Подросток - девочка к окну

Припала, распахнув глазищи.

 

Кривиться перестала нервно,

Забыв от изумленья страх,

Та молодуха, что, наверно,

Была впервые на сносях.

Старуха позабыла охать.

И с перевязанной щекой

Ребёнок вдруг обрёл покой,

Уткнувшись в материнский локоть.

 

Киномеханик, что соседям,

Сидящим рядом с ним, бубнил,

Что медленно, мол, слишком едем,

Рот удивлённо приоткрыл.

С его лица сползала злость.

Глаза трезвели и светлели.

А соловьи всё пели, пели,

И сердце из груди рвалось.

 

***

 

Кочкарник, жёстких трав метёлки.

В холодных зеркальцах воды

Блестят чешуйками слюды

Небес белёсые осколки.

Ухабы, колеи, кювет,

Пастозные наплывы глины,

И только на краю равнины

Чуть зрим шатровый силуэт.

 

Тревожит ветер поминутно

Тугие стебли камыша.

Бездомна и вольна душа -

Просторно ей и бесприютно.

 

Дорога чёрная пуста.

Заката блики под ногами.

И лишь у горизонта пламя

Неопалимого куста.

 

***

 

Я тужу, и моя туга

Больше памяти дорога,

 

Потому что за той тугой

Образ видится дорогой.

 

Если вдруг судьба отберёт

Всё, чем только душа живёт:

 

Обеспамятею совсем,

Стану глух я, и слеп, и нем -

 

Не забудет угасший взгляд,

Как домой журавли летят,

 

И затихший слух сохранит,

Как позёмкой февраль звенит.

 

И до смерти будет со мной

Неподвижный июльский зной,

 

Под стопой дорожная пыль,

У колен полынь да ковыль,

 

Воздух родины, чтоб дышать,

И земля, где мне век лежать.


 
   
      Примечания:    
     

* Во время войны в Москве в целях светомаскировки подъезды

освещались синими лампами.

 * Варнечкес ( идиш ) - Варенички - Название народной песни.

* шикер (идиш) - пьяница

* Катарсис согласно Аристотелевой поэтике, душевная разрядка и очищение, испытываемые зрителем при просмотре трагедии

   
           
  вернуться на страницу гостей  

на главную

   
      в начало    
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
           
     

О СЕБЕ

 

Родился в 1937 году. Отец погиб на фронте. С мамой и братом был в эвакуации в Челябинске, но в конце 1942 года семья вернулась в Москву.

В Москве кончил школу, потом Московский Нефтяной техникум, служил в армии рядовым. После демобилизации работал в КБ и вычислительных, центрах, а с 1981 года – трубочистом. Сейчас пенсионер.

Стихи начал писать ещё в школе, в 60-д - 70-х годах был участником литобъединений «Магистраль», «Зеленый огонек» и др. До 90-х годов были несколько разовых публикаций. В последнее десятилетие были опубликованы серьёзные подборки моих стихов: в журнале «Истина и жизнь» и в альманахе «Предлог». В 2007 году в издатель­стве «Предлог» вышла книга моих стихов «Долгая осень».

Остальные подробности моей жизни в стихах.

 

В. Бекетов

 

   
     

в начало

   
  вернуться на страницу гостей  

на главную

   
           
           
           
           
           
           
           
           
Сайт управляется системой uCoz