ДЕНЬ ЗВЕРЯ. ФРАГМЕНТЫ

см. его публикацию

в № 6

Мой метод: набор тончайших игл и тушь любого цвета и оттенка. Что ни пятнышко на носу, всевышний пес на выставке профанов превращается в клошара и квалифицируется чуть ли не как сутенер, но! нежнейшее прикосновенье игл, инъекция комбинированной туши и пес Царь Зверей, всемирный медалист Столицы! Я красил, я татуировал не для хозяев, не ради них я...

О МОРЕ ИМ. СВ.БЕЛЬТА!

Белые ночи, вы чьи?

Есть у меня сфинксы, их привез флот из Египта. Не комментирую, в египтологии я профан.

По Несскому проспекту идет Зубикомлязгик.

Глухонем он.

Экранизация:

Несская тропа, идет Зубикомлязгик, несет на плече, самый сильный кровинец Столицы, несет он дуб, вырванный из Мигайловского сада. а листва свистала и шумит! Что для Зубикомлязгика смешенье времен? свистала и шумит? Ведь он глухонем.

За этим уже полубогом шли шумеры в черкесках с саблями наперевес и турчанкитуристки с киноаппаратами, эти даже в джинсах! Кто же не заинтересуется, если по Несскому проспекту идет людовик без людей, без портфеля и несет на плече дуб? Где ты увидишь еще такой кадр из кинофильма?

И я пошел посмотреть.

Клянусь: я и не думал ни о чем предосудительном, я шел, не подмигивая, мою физиономию не оскверняла и гримаса грусти.

НО:

Зубикомлязгик, увидев меня, встрепенулся, как встрепанный, закричал на весь мир то ль своим, то ль не своим голосом визга, так закричал, что язык вывалился, а из двух глаз грянул слез!

Глухонемой бросил дуб у Эллипсеевского Гастронома и побежал. Чуть что чудеса! Он не пил то, что пьют, мы в школе декламировали наизусть о нем: Зубикомлязгик пьет лишь воду. Всето думали про себя:

он пьет воду с виду, а в одиночку как все. Кто не любил насмехаться!

Ты пьешь лишь воду, зверея, а, Зубикомлязгик?!

Что он мог ответить, глухонемой? Не мог. Он крутил пальцем у виска, объясняя пальцем, какая нелепица вопрос тому, кто не может дать ответ.

Неправдоподобье: не пьет. Но все знали правда. И я знал, но както ни к чему, не задумыва лся.

Но как я мог не задумываться: почему он побежал? Зачем закричал? По какой статье Кодекса у него ум, испугаться? Чтобы такой бросил дуб у Эллипсеевского Гастронома и побежал, ломая локтями всех, кто ни попадется на пути, изза меня? Я не гуманист, но вот вопрошаю.

Воздух в иголках дождя, легкость!

Я шел, я позабылся: что ж, что я геометр, пускай Р.Декарт аналитик, а жил 54, а жаль; что ж, Г.Лейбниц линейщик, этот 76, все же получше, чем 54; а К. Гаусс, жизнь продолжалась уже 78: у меня времени еще хоть отбавляй, если ориентироваться. Вопросы, вопросы листались в моих волосах, и что ни вопрос философема иль мемуар без лирики о себе: почему я геометр? Что за обязательства у меня "быть геометром"? Не бросить ли в бездну эту неживую т.ск.науку? Вон Зубикомлязгик ведь бросил свой знаменитый дуб, несмотря на шумеров и киноаппараты? Вон с какой живостью он побежал!

Я услышал рев толп, оркестр из музык, надо мной вдруг зависли ракеты как радуги!

Я осмотрелся.

Оказывается!

я, шагая шагами, постарался дойти до моря им. св.Бельта. Я дошел до моря, вошел в воду и пошел по волнам. Нужно было думать о формулах и фигурах, а не вопрошать.

Интересный парадокс, у меня ум, интуиция, пониманье ситуации, я предчувствовал: я иду както не так. На мостах, проспектах, улицах, в паркахсадах идешь, увязая в грязи ввиду гроз, в мазуте, ктонибудь из незнакомцев хватит по харе или стиснет в смятенье кистьпясть, у нас не отличить рукопожатье от рукоприкладства; а я иду себе, и все мне под руку никто не попадается. Ноги же чавкают чуть ли не с нежностью. Вопросы виноваты во всем, вот все объясненье

. Зачем я забрался в море и пошел? (Вот вопрос, нет уж!) Я не люблю рев толп, ни фанфар, ни литавр, не люблю, если меня освещают при солнце ракетами как акварелью! Впредь нужно быть осмотрительней, попадется под ноги вода луж обойти по травицам, по граниту. Мы же у моря живем, вдруг опять войдешь в море и пойдешь как под дождичком? Если уж рассеянность, а понадобится, ну, гуляй в луны по волнам как утка, но не ходи днем будешь посмешищем, или, еще хуже, идолом, потом и в психиатрическую лечебницу вляпаешься, как балбес! Почему так получается?

Однажды Христос шел по морю.

На море штиль, на берегу толпы христиан.

Христос шел. Он думал.

Вдруг ктото окликнул его, но не по имени, а как всех окликают.

Христос встрепенулся. Пред ним стоял я, незнакомец.

Ты что тут делаешь? воскликнул Христос.

Путешествую, ответил я, незнакомец, а ты?

Я? Я Христос! Я ХОЖУ ПО ВОДЕ! А ты кто такой?

Путешественник. Путешествую, сказал я, незнакомец, и пошел дальше по морю, не оглядываясь

Меня окружили катерами (патруль, чтоб не нахлебаться вод в рот!), я повернулся к пристани, а катера в кильватере кровинцы любят конвой.

Толпы толпились, музыканты взяли в зубы золотые бокалы, звон музыкальный! Я осмотрел себя: башмаки белой свиной кожи, с металлическими пряжками, куртка с капюшоном серебристость сукна, с пряжками тоже, из металла, штаны из белджута, выйти можно.

Я вышел из вод, тощ, сух и хищен.

Художникам никак уж не худо у нас, и чегойто они бегут в цивилизацию, как в пустыню Гоби, эх, богемцы! У нас инстанты, рисуй их, не нарисуйся! Столица не жалеет брюалей на портреты правды. Цену же платит ценитель: чем выше степень инстанта, тем выше цена его личности в красках.

Пока я шел по берегу и подошел, художники ухитрились написать мой портрет и лозунг на красных медицинских бинтах. "Да здравствует Иван Павлович Басманов ум, честь и совесть эпохи, Исцелитель!"

Зря беспокоился: то, что я шел по морю, нет ко мне интереса. Кто из кровинцев не забредает в море и гуляй в волнах по горло, абортируя бормотуху с привкусом йода (сквозь зубы!) Озябнет выйдет, растеплеется солнышко утонет. Это у нас называется: искупаться.

Боязнь, где ты? Нет как нет. Я был оскорблен: какникак, я не купальщикбормотушник, это их встречают с таким лозунгом, когда они срывают пломбы с планов, исцеляя промышленные комплексы Столицы от безработицдизентерий! Я ШЕЛ ПО МОРЮ! Кто еще умеет в мире?

Но у инстантов к морю им.св.Бельта нет эмоций. Рыба ушла в Японию, какая у моря перспектива? Шуметь по ночам? Об этом я писал уже 20 лет назад в пьесе "Ремонт моря" С тех пор общество опомнилось, и, чтобы не было шума, строят на море им.св.Бельта дамбу. Построят море перестанет шуметь. А то, что я шел что им? Ходить они не ходят, их перевозят в бронированных машинах от Съезда к Съезду, или тудасюда, как сосуды из алебастра! Их и в дворцахто носят лакеи в лоханях, пеленуя в полотенца из хлопка как борцов цирка!

Ходи по морю, как хочется, кого касается!

Выяснилось: Я Исцелитель! Как раз этогото мне и не хватало.

Ярость моя, стал я отрицать.

Я Геометр! Я Академик! Я Герой! Я Лауреат! В концето концов у меня очутился талант ходить по морю! Хватит с меня! Это ложь диссидентства, я не исцелял! Вы осатанели от сказок, в чаши чести Вы плеснули этим утром сверхмедицинскую дозу соуса совести! Идите в Дом Балета, спросите соседок. Они ответят:

Иван Павлович Басманов, у него все как у всех; он живет под чердаком, в мансарде, пол зеркальный, пьет флакон, ест одно яйцо, не заваренное в скорлупе, у него 12 ученицгеометристок, он воспитывает их вовсю для общества обещаний. Клянемся: он не Исцелитель!

Так спросите так ответят.

Мне сказали:

Опомнитесь, Иван Павлович! Ваша ярость неуместна. Вы сами не знаете в себе свойств. Есть, есть в вас пунктикпараграф. Вы его не видите, а мы анализируем. Мы и такто вас елееле отыскали, пришлось объявить внеочередную демонстрацью, как для Юбилея, а вы вот где: прогуливается по морю, как безответственный! Нельзя так! Завтра же вы войдете в специальный фургон у Эллипсеевского Гастронома, вы будете сидеть и исцелять. Кто бы ни обратился с недугом по пропускам, вы рассмотрите кровинца и исцелите. Рекомендация: обратить особое вниманье на диссидентов, но без обид! Они лгут изо дня в день, что им дают в пищу спецтаблетки от диссидентства, которые действуют отрицательно на психику. Радиостанция "Логос Хамерики" распространяет с удовольствием и эти измышленья. Это клевета, не так ли? Так. Ваша специальность геометр, кто протестует? Не мы! Геометрия всегда служила Столице для Вооруженных Сил: сколько титулов мы присобачили вам за формулы и фигуры! Но есть вещи важнее: диссиденты взбесились, у них маниакальный психоз клеветы. Исцелите их! Исцелите их без таблеток! И нам не нужно будет тратиться на химическую медицину, и им ни слова не солгать. Ведь у вас известность. Вы не инстант медицины, а гений. А гений вне идеологических распрей! Диссиденты увидят вас в фургоне, исцелятся и заткнутся! Нужно иметь святое сердце, чтобы выслушивать ахинею про себя и не ахнуть млатомбулатом по башке! чтобы глаза их, инстантов, брызнули на брег моря им.св.Бельта, чтоб зубы зазвенели от удара!

У меня святое сердце.

Я пишу в этой главе "в зуб", "сквозь зубы", "зуб на зуб" не написал вот, но напишу "загорелся зубик".

О зубах:

Я ИСЦЕЛИЛ ЗУБИКОМЛЯЗГИКА.

Неспроста глухонемой бросил дуб и побежал он был исцелен. Отворились уши, он уже слышал и хруст костей, когда бежал по Несскому, ломая локтями все и вся локтями. При таком телосложенье, когда кровинец несет на плече дуб, вырванный им самим (с корнем!) из Мигайловского сада, мало ли что можно переломать, и сам не заметишь.

Да что дуб! 250 млн. кровинцев устроили натиск толп, жандармы Столицы были сплющены ими, как фанерки, а Зубикомлязгик один! стоял на пристани, держал цепь, сдерживая цепью вдохновенье масс: он раскручивал цепь над головой (о двух руках!), нука подойди к Исцелителю, эйка исцелись! Пытались исцелиться издали, вращая в мою сторону глазами в поисках, но мой взгляд был бел от бешенства, я не смотрел по сторонам.

Я отрекался:

Что с того, что глухонемой услышал хруст костей, которые сам ломал? Кто кому не ломает кости? Отдайте мне мой циркуль, я не хочу сидеть, как попрошайка у Эллипсеевского Гастронома или как Божество в фургоне! Где доказательства юриспруденцьи, что я Исцелитель? Зубикомлязгик увидел меня, он мог испугаться, все пугаются, увидев меня, все же я знаменитость. Сей Титан туп, он мог и услышать коечто. Но кредо кровинца язык его. Как можно доверять тому, кто нем? Пусть покажет язык, я посмотрю!

Подойди! сказали Зубикомлязгику. Подошел. Покажи язык! сказали.

Зубикомлязгик взял двумя пальцами язык и вынул изза губ как лист раскаленной стали в литейном цеху! Он сказал:

Дай двадцать пеек!

Я осатанел. Я вынул горсть монет.

Он сказал:

Мне двадцать две!

Он же не пил! Что ж ему на пиво? Что ж, я исцелил его для пива?

Я раскрыл горсть с монетами:

Возьми!

Я возьму все! лязгнул зубами, схватить пейкн потянулся!

Баюбай, букашка! Нет сомненья я исцелил его: хотелось на пиво, загорелся зубик на бормотуху. Теперь отнекиваться от своих свершений? Нет смысла, я Исцелитель. Но менято исцелять от денег не следует, бестактность.

Я закрыл горсть, опустил кулак в карман:

Дуй на Кузнечиковый рынок, потаскайка ящик у ямщика, ты же таскал! Вот и купи коньяк на свои брюали.

Сильно залязгал зубами:

Я те пойду на рынок! Подавай карман, а то пришью! выхватил стилет.

Какой красавец!

Ты сам красавец! разлязгался. Давай деньги, солист!

Да я про нож. Ручка понравилась. Сам делал?

А то кто же! Я сам услышал хруст костей, сам завизжал языком, сам купил на Кузнечиковом рынке нож, сразу ж! Как без ножа, если я теперь такой, как все?

Сомнений нет: я исцелил. Ишь как разговорился.

Дай посмотреть, давай же, я отдам.

Нож как нож. Такие стилеты делают на всех заводах те, кто жует железо, от нечего делать, для молодежи. Сталь высшей марки, желоба нет, гарды нет, ручка наборная из цветного плексиглаза. Таким ножом хорошо резать младенца в коляске, если мама стоит в многомильонной очереди за каменной крупой и коляска без присмотра. Но про мужчин и женщин: не тот нож, ударишь сзади в лопатку твой же кулак соскользнет, у взрослых костяк сам порежешься. Исцеленный не туп, извиняюсь, ему еще сообразительности не хватает, универсализма кровинцев. Ничего, Зубикомлязгик, освоимся!

Я засмеялся:

На нож. Ни пейки не дам. Пойдем со мной, бормотуху поставлю, но: будем шагать шагами и ты будешь держать меня.

Как это?

Под ручки. Поддерживать. Если упаду, поднимешь и понесешь. И принесешь, мышцы у тебя есть.

Как это я! тебя! понесу! Буду я всякую падаль носить!

Мы пошли.

Первую кружку ЗЛ выпил, и она разлетелась вдребезги от лязга зубовного. У второй откусил чуточку. Третья дребезжала в зубах, но не поддавалась.

По телефону:

Я: Случайность улик. Он всегда был глухонем. Я видел этого ЗЛ с детства, изучали в школе, как пособье. Теперь увидел меня он! Он мог испугаться, что я так вырос до 44лет! и тут же исцелиться! Кто у нас шагает шагами до 44? Никто. Все шатаются от стенки к стенке, кто держится на ногах до медвытрезвителя? Никто. ЗЛ мог изумиться, увидев меня на ногах, и результат исцелиться!

Я выкручивался.

ПАМЯТНИК ТАРТАРКЕ КАТЕ

Кто меня принял, кто полюбил, не зная, кто я?

Кто мне дал сладчайший напиток, рискуя арестом и репутацией лавочницыкрасномяса клана N 1, флакон Красная Москва?

А было лишь 9 часов, еще 2 часа до 11.00, когда на Несском проспекте всплывает чудовище Несси, но что ей, Тартарке Кате, до чудовища? Мы, кровинцы, боимся Зверя, преклоняя пред ним коленки, наши ноги сами несут наши тела в жертву чудовищу. Но Кате сверх сорока нет, ее коленки еще как склянки для поцелуя матроса, да и после сорока тартарки не боятся.

Над нею небо ясное!

Царюют в Столице лавочникикрасномясы. Вся власть у них.

Инстанты струители надежд, гладиаторы общества обещаний диссиденты, борцы за права примата, и те, кто жует железо, и рабырыбари, и те, кто хлебает хлябь, мы, делатели наук искусств, ледописей, мы все десантники дефицита, дефицит же все.

Достать лучину для песни, постричь ятра в парикмахерской, выпить наперсток корвалола, взять живого ерша для ухи, покусать капуст, купить кольцо для свадьбы двух, перчатки для вскрытья сейфа, крембрюлле для ботфортов, цепь на лапку лягуха, катапульту для хлуя, саксофон для улитки, челюсть для генералиссимуса, крючок для форточки, сшить штаны из крепдешина, дать эскимо ню, чтоб сосала на твоих двух ляжках, и т.д. и т.п. не взлетишь же на звездолете "Боинг" в Ябонию!

все мы в умных, неунывающих руках красномясов. Люби их и они полюбят тебя. И тогда ты будешь иметь бумагу для рукописи из Финляндии, ленту для пишущей машинки из Щипцарии, копировальную пергаментку из Дайлянда. И ты будешь иметь циркуль из Идальгии, свечу из Какнады, зеркало в Антикварии из АбсциссабБабы. И ты будешь иметь яйцо, одно, из Гимнландии!

Я вот имею.

Все это имеется и в запаянном Кубе Верхних Инстантов, но вопервых, возвести себя в Куб можно лишь один раз и то каким путем! Это мы помним. Они коллекционируют автографы, я был там. Но не у всякого кровинца есть автограф. Вовторых: вот у меня есть, а дальше кухни и я не впустился. И втретьих: все у них тоже от Кати, это еще и Титана Себастьяновича Йюбздальцева отмечала в своем интервью со мной, на кухне. Бронированные машины с пуленепробиваемыми стеклами стоят у МОРОЖЕНИЦЫ с их номерами. Въедут на ул.Зайчика Розы, д. №2, под арку, первый подъезд налево, по 72 ступеням на пятый этаж, выше, по карусельным перильцам, где замок 16 кг и днем вывеска "МОРОЖЕНИЦА". Тут уж у этой бронированной двери входа на чердак, над моею головой, не скомандуешь: "ВПЕРЕД, ПОЙДЕМ ПОБЕД, ГОРНИСТЫ!" Тут Катя! Машины стоят стоймя, нервничая, вынимая клыки из радиаторов, с клыков каплет слюна, желчь и кровь.

А Катя А, Катя!

Кровь крови кровинцев, та .арка, чего ей бояться, красномяс над красномясами, у нее все есть. Все у нее и она всем: помощь в поле войнвайн, спасительница нашей спеси. Ей интересно посмотреть, как молятся на кровяную колбасу, Верховные Инстанты, с утра, живьем, у ее прилавка. И она дает им вот вам кус колбас из Авессалома, вот вам ватман из Ватикана для нового Кодекса, вот вам чаша чести из Чекии, кабриолет для дочурки из Дагестана, севрюга для супруги из Ягипта! А я и без обеда, обойдется! Закроется МОРОЖЕНИЦА, отдежурится Клуб гомосексуалистов, я возьму сеть и обойду Эллипсеевский Гастроном, и "Боинг" Самого Верховного Инстанта ЭН доставит меня в миг в мой загородный Дворец, уж получше Дворецто у меня, чем у Самого ЭН!

Самый ЭН наш сев доходный, Катя наш вес духовный!

И я поставил ей памятник в центре Столицы: на Несском проспекте, между Эллипсеевским Гастрономом, Публичной Белибердекой, Дворцом Юниоров им.св.ДжоуляЛенца и Театром им.св.Йушкина. Тут ей, Кате, место. Прижизненный памятник и это у нас не новость.

Ни инстанты, ни диссиденты не пришли на торжественное открытье памятника Кате. Черного Лебедя съели с Этей, с песней, а Белый Лебедь не реял ни над чьею головой. 12 ученицгеометристок снимали чехол, отважный герой М.Н.Водопьянов перерезал ленточку, перекрестясь, а я сказал тронную речь на русском языке (прикинулся иностранцем из Москвы!). Я знаю, что я делаю: инстанты помалкивают, потому что не имеют сведений из Тайной канцелярии, как Катя относится к памятнику Кате? Она была у памятника, но ничего никому не отнесла, ни чтецу от числа, ни гребцу от весла. (Понимай, пуритан, меня, нука поунимай сей сленг!) Инстанты не имеют сведений из Тайной канцелярии, вообщето в Тайной Канцелярии свой метод, им не до тем, не жалуют они инстантов, если те тупеют не по дням, а по часам с 11.00.

А я открыл памятник Кате в 11.00. Всплывает на Несском проспекте чудовище Несси, все встают на колени, накаленные... а я тут же, на Несском, под носом у Несси открываю! И говорю речь порусски, как иностранец, из Москвы. Как отнесутся кровинцынессипоклонники, а иностранцы в частности, т.е. я? Идет международный шахматный турнир, я открываю памятник Кате в центре Столицы, там, где садик, специально взращенный в незапамятную эпоху для шахматистов. Что Тайной канцелярии до шахматистов? Уедут они в Израббиль, обрадуются в тайной, все ж в садике меньше будет жулья. А вот Верховные Инстанты раскладывают пасьянсы из кольтов: кто шахматист, вернется, а кто как дурак! останется в Израббиле? Пусть яуреи уезжают в Израиль, восвояси, туда им и суть, но шахматист соль соли земли!

Еще: балетная труппа гастролирует в Беглии. Танцовщики и танцовщицы тоже переняли у яуреев этот свинский маньеризм оставаться. Если уж в Беглии бегем. Театр Балета Столицы лучший, билета ведь не достать в Театр Балета, как и в тир! Сцена ходит ходунами! из спеццентра искателей Искусств...

Третье: не нужно быть математиком, мать твою матик, чтобы рассчитать арифметику: инстанты не боятся мегатонной бомбы, не боятся Оси Враждебных Держав, они боятся лишь числа 4: в своей Столице: Катю, потому что пошатнется их мысль без мяс. Шахматиста, потому что пошатнется ход из фигур престижа. Танцовщика, потому что пошатнется их шаг на сцене с ценой вальса и валют, и Меня: я ведь, что хочу, то и делаю. Захочется, посажу их всех в пианолу, как Пиллипп, король Избанский, сажал котят, вмонтирую в клавиши стальные гвозди и буду играть доминорный двадцатый прелюд Жоупена, пусть помяукают, пусть помурлыкают. Я это не сделаю, я не Пилипп Избанский, тот был юморист, а я хочу ставить памятник Кате и ставлю!

Для кого же Ментор сконструировал центр Столицы?

Для Кати.

Вот: ей памятник!

Почему в Столице 77 прижизненных памятников ДжоулюЛенцу, а Кате нет памятника? За что им, сдвоенным со сдвигом честь? За то, что у них борода и ус? Понимается, но не до конца. Борода ив баре и у дам, ус у всех. А Катя вот Катя! Пройдите по вышеописанному маршруту до вывески МОРОЖЕНИЦА, у прилавка с фруктовой водой, у сифона Катя в белом халате, лавочницакрасномяс клана N 1, ей за 40.

В День Первый, когда Бог бросил в меня молнью, и я поднялся по ступенькам к Кате, со свечой, с циркулем, босой, в медвежьей шубе и шапке, а вьюга вьюжила, зима заимствовала Седьмую Песнь Ада из Данте Алигьери, и Катя, не зная меня по имени, дала мне флакон Красная Москва! К лику Святых ее не припишут, на Страшном Суде не оправдывается ни один людь. Но на Земном Шаре, таком маленьком, таком миленьком, Я ставлю ЕЙ памятник! Мой долг!

Я сделал памятник своими руками, своей кистью правой, пястью левой. Я сам отрихтовал постамент из чаши чугуна, а на постамент поставил фигуру Кати в венце м.б. царицы Самской, а вокруг нее посадил на стулья самых выдающихся кровинцев нашего века чаяний и чтений: сидят на стульях: отважный герой М.Н.Водопьянов, Антип Инфантьев, Вадья Жужжомец. Гай Рузин, А.Б.Пупеза, юношагоплит Александр, человек в рыбьей чешуе, Оскар Блять и Муз Икалин!

Милюту Скорлупко я посадил бы, на стул, но его посадят повыше, он, пожалуй, добьется и верхушки дуба, если повесят какнибудь, при благоприятных обстоятельствах. Я дал бы стул и Йюбздальцевой, хоть она и не пустила меня дальше кухни, ну как не дать стул на постаменте женщине в жемчугах, имеющей мой автограф? Но у Йюбздальцевой нет юбки, я не знаю, где достать ей, а Катя не даст, ей Йюбздальцева экземпляра не та! Пусть скромность остается с криминалистом, я посадил бы на постамент и себя, но Верховные Инстанты уже сделали мне такую рекламу, так размалевали меня на портретах и лозунгах, что я не посадил себя из принципа: я еще не проявился в Космической Вечности, а меня уже малюет всяческая мелюзга, марает мое истинное имя, туманит мое святое сердце!

Из женщин я поместил на стул лишь Дунюведунью, я ведь взял ее из вертепа лесбиянства, теперь она уже не убивает цветы, вылизывая их по наитью языком, а теперь Дуняведунья Грозный Гость всех оранжерей Столицы, она рубит бутон гильотиной, потому что цветку место не в теплице, а под солнцем!

О Зубикомлязгике. Его заслуги не переоценить, казалось бы, ему первому стул! Но я не дал ему места у Кати. Он выучился в Тайной канцелярии, опозорился в операциях сам, а ведь это бросает тень и на меня. Он курсирует в электропоездах по пригородам, без дуба, конечно же, с галштухом, провоцируя кровинцев, если увидит несоциальное лицо. Увидит, вынимает флакон Красная Москва (эх, эпигон!) и говорит, обращаясь:

Прежде у нас была правда как праздник, а сейчас гадость гадючья! Виноваты инстанты: это они выдумали превратность судьбы, неприятно и сказать комулибонибудькое, что ты житель общества обнищаний! Все кивают и пьют.

На какойто из станций, когда от речей Зубикомлязгика закивают уж, как дятлы. Зубикомлязгик жестом Ромео снимает пломбу с кранстоп, останавливает вагон, сует водителю тайную книжечку и выводит весь людь из вагона на перрон.

Сколько раз жандармы станций били ему в нос: нельзя выводить весь вагон с людьми. Генеральный Прокурор Столицы не подпишет 70 ордеров на арест без минимума мотива, а тут получается, что на электрической дороге с рельсами революция! Нужно выводить по одному, со всеми предосторожностями, под руку, будто бы обнимая, будто бы кровинцу плохо от плача и ты ведешь в медицинский пункт с целью укола от алкогола... Тогдато и поощрят: премия в брюалях и бесплатное купе с путевкой в санаторий "Братья Гримм" или "Сестры Бронте". А вагон!? Тут уж извиняйся, ефрейтор Зубикомлязгик, бить тебя, не перебивая нос! Бьют! Что ни день! А он так предан профессии неофита: что ни день повторяется то же: вопросы, кивки, выводит вагон на перрон и требует 70 ордеров на арест, что с ним, как быть?

На пьедестале у Кати ему не место, мамлюк! Еще не замучил ни женщины и не понял, что кивают на его репризу не потому, что соглашаются с аллогизмом, потому, что электропоезд шатается на колесах, потому что у всех в глазах слезах от бормотух. Какой же кровинец согласится с провокацьей? Имперфект, сейчас есть гадость (где нет?) но жизнь не гадючья! Правды в речитативе Зубикомлязгика ни на пейку: живем, как живьем, плюй в поцелуй, не хочу плеваться, слюну припрячу для калорий!

Я сам чертил чертеж памятника, мастерил макет, сам отливал из чистого чугуна на заводе витаминных препаратов. Стоит Катя, сидят на пьедестале мои механизмы, в париках, в мундирах, в чулках, в башмаках с пряжкой. У Кати венец, скипетр и держава, у остальных: кто чем отличился. У Н.М.Водольянова, к примеру, на лысине звездолетик "Восторг111"... Кто ни увидит памятник залюбуется! В Катин садик пойти и врачокулист исцелится от оккультизма.

Расхвастался я. Но прежде приезжайте, посмотрите, а уж критикуйте. Но не с критикой, скульпторов у нас нет, а мой памятник лишь дань Дню, благодарю времена венеризма, когда еще ставится памятник Кате, а не плаха Хунте.

ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ

Я не коллекционирую сувениры Времени и Любви, я сам сувенир.

Когда я ушел от Майи, исчез, не найти, я не взял изза нашей дворцовой дверцы ни перышко, ни прядь волос в медальон. Я не взял фотографию, где Майя и я, два юных зверя, окольцованные в жизнь. Где Майя, любимая, волнуется, на ней венец белой розы, слезы дрожат, как дождик, а губы, как мы любим, юница моя губ, заневеститься!

Мир губам твоим, гибель нашей ноши!

Где я профиль юношиволка, свиреп и щеньяч, в полуфрачной шоколадной тройке, вместо галстука фамильная брошь с вензелями, запонки горный хрусталь в злате, с какими кудрями, желтоглаз и пух ресниц? Потом я их вырвал, помнится, вырвал ресницы.

Помнится полнится поминается. После басней бесслезных дай мне просьбу поплакать в час Верховного Часа!

Я взял лишь свой письменный стол. Взял, но не усидеться за ним, память шею метит, не петлей, так спазмой. Я отдал стол Тимофею Трифоновичу Тиволгину, коменданту Дома Балета на ул. Зайчика Розы, где я поселился в мансарде, под чердаком с Клубом гомосексуалистов над моею головой.

Кто был Тимофей Трифонович Тиволгнн. Т3, как мы именовали коменданта, аббревиатурой?

Т3, как все коменданты, служит в Тайной канцелярии, потому что из него не получился хореограф. У когото чтото не ладится в таланте, всех туда берут, чтоб они не сошли с Земли, а вели вразумительный вид жизни.

Вот и ведут, дневник на тех сослуживцев, кьи стали знаменитостями, не изучая и аза дактилоскопического матьморализма. Поскольку же со знаменитостями они теперь не общаются плечом к плечу, а видят их лишь на концерте, на сцене во всем блеске баса, или котурна, а у Дома Искусств их видят в коньячных, злобных от зелья, с тусклой зеницей, орущих об оружье с пулей в лоб себе, то и в них, комендантах от хореографии, просыпается творческий импульс: они пишут в дневник гоголевской прозой, гневной и предусмотрительной, что знаменитость блещет на сцене искусственным блеском, а в обществе прожигает жизнь, которая посвящается кровинцам, что их талант потускнел в глазу, а разговор меж ними как бы перестрелять в лоб не себя, а инстанта. Дневник читается в Тайной канцелярии, с яуреями уже не борются, их нет, диссиденты сами просятся в тюрьмы и получают камеруодиночку с синей лампой для сна и с мировым мненьем, бороться не с кем, а мы для борьбы, вот и выдумывают тот иль иной дневник документ для борьбы со знаменитостями.

Основной состав Тайной канцелярии филолог, философ, юрисконсульт, с Искусством их знакомят в университете до тонкостей, а вот с личностью знаменитости Искусства их не знакомят, вот и пригодился комендант, тот знает каждую квартиру.

Иногда я ввожу и в себя доз яда: ведь ято впадаю в идиотизм, пишу пером о том, что взвесил всякий. Но раз человеческое мне чуждо, я и резюмирую чушьто!

Вспомним: еще 374 года тому, я, Петр Басманов, друг царясамозванца, так же стоял за идиом идиотизма: единственный у дверей Друга лжеДмитрия, и, не думая о судьбе Брата, Андрея Басманова, который был убит изза меня. а я один против 250 млн. сражался и пал с мечом в руке. Сейчас я Иван Басманов, хожу у дверей хижин, там жужжат все те же 250 млн., от кого мне и кого защищать, с кем и чем мне сражаться, я сам себе самозванец, я сам себе самородок, ничей друг, ничей брат.

Итак, Т3 не пьет, не курит, не хватает за хоботок мальчиковмильчиков танцовщиков и не берется рукой за ногу девицы с девизом. Т3 слушается, служит. Ходит по квартирам и смотрит на вас, а мы смотрим на него. Мы знаем, какую Хронику пишет комендант, наливаем ему рюмку, даем сигарету, а также те книги, которые так любят кровинцы. Но книги дефицит, а бормотухи хоть опивайся, вот и не читают, а пьют,

бьют в 11.00 нервный поклон чудовищу Несси, низкий поклон, чтоб не свалиться в канализационный люк без Милюты Скорлупко, и сваливаются.

Т3 сливает рюмки в термос, разливает сей напиток по бутылям с наклейкой "ДейблиУйопкер", а сигареты расфасовывает в пачки "Джьебель".

В 24.00, в тот час, когда мы, обескураженные нехваткой алкогольной цикуты, бросаемся по всем этажам, комендант выходит в наш дворик для детей, в шляпе, с чистокровным лицом и продает нам бутылки и сигареты по ценам валют.

Обыск: обнаруживается бутыль с наклейкой НАДО, сигара, которую курит диверсант идологий из УЭСА, нас еще не сажают, но предупреждаемся: НАДО антикровинский блок и пить их бутыль не надо, УЭСА держава держиморд, у них не курят, а лишь мутят мозги сигаретой, в ней марихлуяна! Тайная канцелярия получает плюс за предусмотрительность, а комендант остается комендантом, а мог бы и не остаться, если б так не служил: он имеет пенсионный возраст, нет столицы, где бы так заботились о безопасности пенсионеров, как у нас, им запрещается работать. А пером пиши дневник, поспешай, всюду враг: шахматист, балетоман и я. (здесь поправка: шахматист и балетоман два действительных, неукротимых врага кровинцев. Я не враг, а ворог, ктото приписал в мою рукопись для красного словца. Но и к моему заявленью поправка: я не считаю, что я враг, но гдето выясняется. Кемто).

Както, веселый, сочувствующий вся. я разговорился с Т3 о болезнях медицины. Я сказал, сказитель:

Ты так в труде, комендант ведь не какойто тост, а ответственный пост! Да и дневник для них труд не в труд! Выпил бы, повеселился бы, а повеселел бы и повесился бы! Выпьем, Т3, с выей на вервье!

Т3 сказал, сокрушающийся:

И выпил бы и с выей бы, но нельзя: у меня желчь в желудке и недуги!

Тогда я взял флакон и сказал, торжественный:

Тимофей Трифонович Тиволгин, вот что писал апостол Павел в 1 посланье тебе, Тимофею: "Впредь пей не одную воду, но употребляй немного вина ради желудка твоего и частых недугов твоих!"

Тимофей Т3 сказал, что отрицает и вид вин. Т3 воскликнул:

ДА, НО МИЛ ЛИМОНАД!

Такто! не такто уж изумился я. Последняя ругопись моя коменданту известна. Ведь он цитирует палиндром из главы, где я бегаю в аптеку с лютым лбом, с коматозным состояньем. Нужно любить Т3, ведь он любознательный, ругопись я запрятал в помойное ведро, а помойное ведро висит в тайнике у Кати, в МОРОЖЕНИЦЕ, на чердаке, в Клубе гомосексуалистов, висит и звенит, как бубенец, и Катято не знает, что в ведре ругопись, или музыка. А Т3 знает.

Таким проницательным людям как Т3 дарят не пост коменданта, какая же это плата за дар провидца? Таким комендантам нужно дарить чтолибо мемориальное, вечное, чтобы он остался в Энциклопедьи на букву Т.

Тимофею Трифоновичу Тиволгину я подарил свой письменный стол.

И что ж?

Тимофею Трифоновичу Тиволгину я подарил свой письменный стол, я написал за моим столом 10.000 трактатов о постулатах, не считая чертежей и рукописей. 14 лет мы жили с Майей, 14 лет я писал за этим столом. Такой стол пиши и да пишется! Для коменданта сюрприз, для моей мансарды плюю на память!

И что ж!

Т3 преобразился. Так преобразился Т3, что Тайная канцелярия из зависти дала Т3 в добровольцы Зубикомлязгика, чтобы он присматривался к коменданту. Зубикомлязгик! нам уже известен рекорд его дисциплин. Теперь он присматривается: куда бы ни двинулся комендант, Зубикомлязгик за ним, ступая всей ступней, чтоб не шелестел шаг и смотря в сорокократный бинокль в фас коменданту, то в темя, то в профиль как подвернется.

Бью себя с грустью в грудь: было на что посмотреть. Ничто не действует на инстанта, как письменный стол. Каков стол таков и кровинец. Если столсталь, инстант Маршал Вооруженных Сил, если стол не из роз, а из родных берез, верь, это Верховный Инстант, если стол ни из чего не происходит, а висит в сейфе, как сельдь с хвостом, или секрет с Христом, кто же это? Не догадывайся, ни к чему, это инстант Тайной канцелярии. Если у инстанта нет стола, инстант уже отнюдь не инстант, а яурей. О чем писать за столом яурею? О том, что вокруг одни яуреи? Это нам известно. О том, что не дает жизни "Логос Хамерики"? И это мы знаем. О чем же еще вообщето в мире можно писать за письменным столом?

А ну их на икс, яуреев, их нет уже и нам не до них!

Инстанткомендант Тимофей Трифонович Тиволгин идет, преображенный; есть на что посмотреть!

Он не бреется, курит трубку Мегре, пьет простоквашу из ликера, приводит в кабинет девиц с девизом и мальчикамильчика. О девицах с девизом, скажу: не из МОРОЖЕНИЦЫ, где Катя, у Кати морду не бьют, Т3 водит девиц с вокзала им.св.Витта, Гай Рузин девиц не любит, у него все девицы, как лошади в яблоках все в синяках! Мальчикмильчик, я вижу: не из Клуба гомосексуалистов, там мужчины и любят и без губ, а этот чейнибудь сын, Йюбздальцевой, м.б., ходит с сеткой, а в сетке сосиски; сосисок у нас нет, они лишь в Москве и у Йюбздальцевой, из Москвы ей привозятся, визой. (Ведь и визто у нас нет, и уточнять не надо:

сын Йюбздальцевой от когонибудь, м.б. уж и от Зубикомлязгика, ведь до той памятной ночи, когда я вылетел из Куба на "Боинге" и позвонил Зубикомлязгику, не было никакого сына у Йюбздальцевой, а вот уже учится в Доме Балета, мальчикмильчик с какойнибудь фамилией из аббревиатур).

Все бы ничего бы, но Т3 спрятал дневник, не пишет. Как не забеспокоиться? Как не дать ему в добровольцы Зубикомлязгика с биноклем, если ко всему тому Зубикомлязгик отец фаворита Тимофея Трифонови ча Тиволгина?

Что же все же произошло? Почему Т3 так изменился, на 180? Мой стол я не описываю. Стол как стол, из материала мореный дуб с ящичками, на четырех столбах. Что же сделал со столом Т3? Он поставил стол на четыре колеса из материала миндаль, со спицами; он просверлил стол и вставил в ящики весла, как в ячейки; в туловище стола он вмонтировал мотор от звездолета, в 100.000.000 лошадиных сил. Получился уже не мой письменный стол, подаренный для Энциклопедьи, а корабль аргонавта Язона, многовесельный на колесах!

В буйную бурю, в мраз и в метель, если нам наводиенье, если за сим землетрясенье, но и в дни солнца, Тимофей Трифонович Тиволгин, вот тебе и Т3! выезжает на столекорабле во двор Дома Балета, а весла не убирает, вращаются, с быстротой мясорубки!

Шахматист из Катиного садика ходит к нам (пить сифон фруктовый у Кати), войдет во двор, увидит Т3 на корабле, стоит, смеется!

Танцовщик выйдет во двор с гантелью для тренировки мышц, с тимпаном, в тапочках, увидит Т3 на корабле, говорит:

Это сумасшедший!

А я говорю:

1. Блаженны плачущие, ибо они утешатся, но смеющимся нет места на земле.

2. Не зря предостерегал праотцов евангелист Матфей: "А кто скажет брату "Это сумасшедший", подлежит геенне огненной".

Сбылось и 1 и 2. По пунктам. И шахматист, смеявшийся, и танцовщик, сказавший "Это сумасшедший", попали в мясорубку. И тот и другой.

А мне не до смеха, а я скажу:

Я виноват. Я подарил коменданту письменный стол, а мог бы кухонный; вот в чем я раскаиваюсь. Я писал за этим столом и думал не о себе, а про себя, думал, подчеркиваю, а вслух не говорил. Вот в чем вина моя неискупимая: я думал и о Язоне с веслами для мифа моря, чтоб от лая психпсов Столицы в Элладу; я думал и о мясорубке, если не удастся миф моря, то хоть похитить койчто из Эллипсеевского Гастронома, из фальши, для фарша. Потеря памяти: я позабылся, что письменный стол, как всякий стол, усваивает помыслы, идеи и идеалы Хозяина. Вот вам иллюстрация!

Мне бы подарить коменданту кухонный стол, поварской. Как бы мы стали питаться, какой компот пить! А дерзкие сны о чревоугодье, сервировке. Во дворе Дома Балета стоял бы стол со скатертью, а на нем:

свинина в колосьях пшениц, десятокдругой оловянных тарелок, тисненных, с эмблемой Столицы, у каждой тарелки справа нож, а слева вилка, еще на столе блюдо, а на нем балык из кильки! А у стола: Тимофей Трифонович Тиволгин, в белой шляпе, в шоколадной тройке, с фамильной брошью вместо галстука, с поварежкой для борща!

Знаменитец, Исцелитель, Академик, Герой, Лауреат Наук, Гений Эпох, где был мой ум, когда я дарил свой письменный стол?

Еще бы: в кратчайший срок стол внушил мои сокровенные формулы и фигуры и кому? коменданту! Непредвиденное предательство. Теперь комендант ездит на столе, как на собственном (а как же ему еще ездить его теперь стол! если уж подаренный!), вырубая веслами встречныхпоперечных шахматиста и танцовщика. Если уж начистоту о мясорубке, и я бы прокатился, вырубая. Но не их. Но как я мог предположить, что у коменданта иные симпатии и антипатии, не как у меня?

И уж совсем дурь дурацкая: внушенный геометрической прогрессией стола, Тимофей Трифонович Тиволгин теперь уже и геометр, вотвот баллотируем Т3 в Академию.

Об этом горевать не стоит.

Но себе я сказал:

ДУМАЙ, ЧТО ДАРИШЬ, ДУРАК!

1980

лимзы

эпилог ("Книга Пустот")

Лд, хево, срыв, потерял серебряную цепочку, пел "Черный ворон" десятигодичной заигранности, был со "скорой помощью" со среды до сегодня 10 дней в 4м отделении, инфарктном, там тускло, тоскливо, самовольно покинул это здание, но сердце лучше не стало, тикает, как стекло на ветру. Смотрю по ТВ реформаторов, их лица подставные. Днем разбился, упал со стола и стула, это ударили Те, плохой контроль и вестибулятор, не мог найти лекарств, так трясло, коекак нашел, потею, т 38,8. Записываю себя с точностью сейсмографа, но это ведь детали, а не я. Держу жердь с флагом орфо. Катастрофически тает во рту. День начинается лужей пота, он грядущий. Каждый день начинается. Автобус изза угла мчится из двух вагонов, как мировой океан. Вечер фонариков, бесконечных, безобразных, светящихся в выпуклостях домов. Дома живут подвое близ шоссе: двадва, двадва, как лягушки в снегу. Арифметическая голова я, цифры перемежаются, преображаются в числа и наступает поток. Это идут колеса, возводя Восток, на них едут лди серорисовые, служить телам, своим внутренним кишкам и отверстиям. Я тоже так. Лес, силуэты, видел во сне Бернстайна и Бура великого. Бур стал седой!

2. О шорох

Смерть брызнет. На углу четыре очереди: на автобус, в Универсам, за папиросами, за водкой, они образуют четыреххвостую свастику. В мороженице вместо кофе феррум, как и в воде питьевой. Травят, режут, ножками звенят! А так ничего, хорошо. О ШОРОХ, КАК ХОРОШО, тонкокостная! Шляпу на веснушки! Опух, недвижим, врачи пишут серии таблеток, ушли в глубоких сапогах, сапогоносители. Снег шел на нас. Сырость, ветры; театры. И с Дворцовой до Лавры рушится штукатурка. Поют плохие.

Толпы, колонны у за пшеном, пойду утром стоять, не успел, не ем, купил колбас по цене... за колбасину, страшно рот раскрыть, не верю, что лежит на столе, кажется, это иллюзорный продукт столоверчения. Соли нет, иду с блюдечком, собираю у соседей. День был чудный, немноголюдный, синеНевский, автобусы, свежеподмороженные, катили, и в них толпы, но вылезают по штучке, в шляпке и с меховыми головами. Ах как радостно! Пишу под шубой из двух одеял ватопуха, ничего, не окоченею, начинается месяц смутысвета. Читал, спал в галстуке. Оказывается, небо очистилось к ночи, а я думал это огни, лампочковые, луна! В 23.00 выглянул в окно звезды видны! Ну и ну. Интересно б на улицу выйти, водяная, а выйдешь и никто не заметит, ночник ты. Пора б съездить в Константинополь, поесть, ну и давит, очереди друг за другом, очередь за очередью, завиваются! мяса нет, яйца нет, млеко по 1 шт. бутылочке на 1 млн. чкодетей. Девочка для буквы е, баба со слабой шерстью не возбудит, книги разбиты, камни есть камни, индульгенции.

3. Кадиш

Кровоизлияние, могендовиды, зашитый череп, чепец, подушки и одеяла и МОЕ лицо на подушке, мертвое, с чуть раздвинутой улыбкой между зубами и ворона долбит и долбит, еврейские обряды, отпевают без свидетелей, разговаривают с покойником, и поют весело и звонко, плакальщиц нет, слезы не стекают, кошмарных жоп, нищих нет, бросали мерзлую глину на нее, копали яму трактором, цепями, лопатами, ломами, ветер сквозил, леденящий спины, обледенели, запихали в землю, насыпали камни, поставили таблицу: здесь лежит дата! я буду помнить мать в дверях, как провожала, улыбалась, золотая волна на голове, рукой махала изза дверной цепочки, маленькая мать, моя голова плохо соображает, долго, еще неизвестно, как и чем отзовется эта смрть, еще неясно, что я с ней сделаю, со смртью, ее, как болят ноги, голова велика и ломается, спинномозговой звон, не восстановить похороны, мать считала детей нереальными, гостьми на обед, ини и были, рисунки делаю, но недолго, пойду, помою пол, ЛУН СЕЛЬПО, МОРЕ ХЕРОМ ОПЛЕСНУЛ, была 3шведка, завернута в красный флаг с гагачьим пухом, выеб ее, у матери глаза как жолуди, карие, недвижимые, я запел и она запела, тянет голову ввысь, как собака, шея хорошая, неморщинистая, попробую портрет украдкой сделать, мать в окно, а в нем темно, все время темно у ВАС здесь? спрашивает, нет, светлеет, говорю я, не светлеет! про медсестру говорит "начальница", просит дать работу за книгами смотреть, сидит у полок книг, забыла, для чего они. глаза похожи на увеличенные, матовые, жалостные локти в две стороны, утиные, сидит, завернув ноги в плед, шелковошерстяной. Ктото голове помогает, поднимает голову и поет, как волчица, прекрасная, седоволосая, мать мне всегда пела: капитан, капитан, улыбнитесь!, она (задолго!) надела две пары часов на левой руке, где жизнь и на правую где смерть, левой укрепила их на пульсе, чтоб стрелки бились, песвольноотпущенник, как плакала мать, теряя последнюю память, мелкокалиберные винтовки продавались в магазинах по 12 руб. и пачки патронов к ним до знаменитого покушения на Брежнева, мать в голубеньком, в сероклеточку халате, с манжетами, худая, но свежая, медсестра налила тарелку разбавленного молока, или воды, подкрашенной молоком с вареными макаронами и кислую котлету, я спросил: мясо можно? можно, но нету,как мать ела, двумя пальцами, макарону тянет, ее не взять из супа. вилок нет, а потом из ложки стала есть, захлебываясь, заметив мой взгляд (проследив!) я помню последние дни Р., моей собаки, тоже худущие руки и ноги, есть просит, дрожит, я забыл слуховой аппарат и плохо соображаю, метель, гладкоснежная, револьвер на полке, во сне лев, сова и монах с молотом на плече, был у матери, поет: средь шумного бала, случайно, декламирует: если и есть что на свете, это одна пустота, халат у нее шахматный, завернутая в обгорелые шали из шерсти, черные круги под глазами, на сковороде вещи, и разбросаны повсюду, ты чтото ищешь? нет, собираюсь туда, и рукой Вверх показывает, упаковываюсь! и волосы с белым у матери, снег перечерчен руками, ракавицами, снег нижний мир, а над ним еще надмир, мать смотрит на лдей в толпу и тычет: сынок, эта компания не для нас, мы не туда попали, почему? мажордомы, и поет, пейзаж, потепление туловища, еще мать тайком ела варенье, брусничное, Ложкой, помногу, брюки со щелями на бедрах у 3шведки, ну, выеб, и иди, упадок быта, стоят листики на полках, сброшюрованные, миллионы их, букв, бездны, снег хороший, Ктото гладит на кухне рубашки, на них розы, этажи книг от снегопада, 3шведка стоит на коленях и висит между ног как бутылка, полная луна, самая большая по размерам в этом году, когда я был у матери в больнице, я сказал ей: ты помнишь, что сегодня тебе 75 лет? она, недоверчиво: да? и тут же: а впрочем, если сложить все вместе, то... правда. Говорят, в каждом покойнике чк оплакивает себя. Нет, всетаки того, уходящего, ушедшего.

Как там угрюмо, вьюга, какой холод под кусками в земле, нужно б написать завещание, чтоб мой труп сожгли и развеяли на греческий манер, нет родины ни у кого, ни у одного, соломенные луны восходят, как звонки.

4. Остается неописанным

В Вильнюс вошли танкикомутанки, в магазине выбросили варенье из розовых лепестков, покупаем. Лампы не горят, вода не кипит в кружке без электричества. Только не пули, говорят, как будто пулей убьешь танк, нужен Фауст, мыслящий патрон. А на дворе солнечная ночь со снежком, душевая приоткрыта, пахнет водою, грамотные моют зад. У дверей финские санки, на них ездют, махая правой ногой, а левая стоит на полозе столбом. Некий профессор левизны (Лд Париж) курит на советской территории, ест сетки икры, лакирует курочек у комутантов, мы голодаем. Это щеголь ЕфЕп. И нет мне спокойной ночи, ни одной. Цо хцешь, сонце? Чого смиешься, месяц? Что летишь гусь с английского в гооз? Колеблются белые воды, белые годы, ел я воздух слоями, плачь, сестро, плачь, абидосская немецка. Сходить, что ли? Тут это принято от бессонницы. Унитаз бел и вонюч, как в Англии. Засыпаю. Держу карандаш острой кукой, острогой, это последние сигналы, дитя мое сердце.

В этом январе не было первого, понедельника, потому вторая среда дала войну, В Ираке. Кажется, заболел, простуда, поверхность дорог гладкая, гладкий лед, мои берега, простуда до глаз. Для карандашей нужна спиртовка, чтоб плавилась паста чудовищ. В белых снегах живут за окном, множество жен висят на ветвях, корабли рубят снега. Котики пушистые, умные, душистые. Гулянье ночью, простор леса, бриллианты звезд, на берегу баррикады льдин, тысячеугольники воды. Ветер свистит, его свирепость и свет везде, ночь ураган. Моя шуба гооз из кожи, на пуху, с застежкой у рта, на лисьем меху, на плечах. И ветер! Трепещет! Кости гнутся! Большая луна, желтовазная, стекло встала над головою. Ветер сжигает. Холод, горы (снебесные!), страна преступников, колбасный блеск мечты. Отточены.

5. Птицепад

Как я тут мало, Ло Ш. приезжает и уезжает, долина льда у штата Кронштадт, ночи падающих птиц.

В дни марта вспыхивают костры, к полуночи стаи птиц, кружатся, и падают, остается зажарить. Птицепад дветри ночи подряд. Залетают в комнату на светцвет, на меня, на пол, на подушку, одеяла, на голову. Летят к кострам, пламя пышет! Летят с севера, когда ветер с юга. Летят лишь в бещлунные ночи по солнцу, звездам и гравитационному полю Земли, в воздух, и в костры. И не пытались вырваться, их брали в руки, они бессознательное. и такое несколько дней, сидят, неподвижные, отказываются от пищи, летят на костры и горят!

Светает, пылает, деревья рядами, сосны вырождаются от тепла. Написать о глазном море. о светлых льдинах, стеклозубом побережье. Берег охраняет рядовой и., и всю панораму, хожу в черном, сапоги кастрюлевидны. Залив красив, льдами окован, каменный. Лед просматривается до Сестрорецка и Кронштадта.

Референдум постановил: обнести каждого чка колючей проволокой и приставить к нему вышку, а на ней охранника й. Чтоб чк шел под вышкой и вокруг пуляли.

Механистичность женщин, крутится по кругу веселая девица, раздватрискок! шесть, семь, и гдето на девятый раз видишь: это чк. механизм, заведенный и выпущенный в лоб бом! достигла.

6

Синица летает по комнате, Ло Ш. у зарешеченного окна, сидит, луна, поет. 26 дней я ходил во все погоды, в снег, ха это время Заддам Хусим успел разгромить сам себя, выпустить нефть в Персидский залив свободного плавания! Коммутанты созвали съезд жалости, плач по Хусиму, так танки ихний горят в компьютерных лучах. Что это? Лимзы. Комутанты вводят в Лд войска (для краснообразия!). Драгоценная звезда висит на соснами, колобокпланетамесяц мерцает. Грустно на дороге зимою у моря, давай улетим. Давай, давай, где дует ай, из этого психоза вверх, в ах! Бедные ноги дубов, замороженные, электрички с прожекторами качаются с ноги на ногу, день деньской стоит стоймя. Набухаем. Вряд ли что изменится в конце ночей. Лимза. Синичка скакала в классики по креслу, по подоконнику, по стенке, по ножу, по ложке, по стакану и клевала масло (бруском). Сосны, сырые. Кусты, спокойные. День с синицей, как Ло Ш. пряталась и следила за ней, как за живой душой. В нашем доме нет живых. Потом реставрировать время труднее, чем сейчас записывать, я вхожу в шкуру й., эй, ты й, какой ты такой, фруктовик, не есть мяса, кроме женских колен. Печально я смотрю на прозрачные шторы весь вечер, весь вечер. Бог улыбнулся: нет слов. Огни, видящиеся, мне близки. Две пленки стекло и штора скрывают мой мир, колебания любви и доблести прошли, прошедшее время, кубик стола и серебряная кастрюля, но я не прельщусь. Одинокая вилка лежит, как я в больнице. Не видно дна в унитазе, сломаны золотые краны, живется бесцеремонно, я б хотел шарф из фиалок и тазы у женщин, нежносочиненные, железные. Фальшпамять! Почему ходят по двое, зачем второй, вместо собаки? Рельсы снаружи. Жду сантехников, унитаз взорван чьеюто страстью, воды тазы ношу, носим, мы Накануне, ходют в саванах кладбищ, капюшон, Петербург, лампы горят все дни, неэкономные, шипят лди нищие, щели, черви, кузнецы цен комутанты надели чадру, сидят в автомобилях, изображая востоковедов и только меняют маски, выходя по ТВ то он депутат, то народный фронт, то демократическое единство, а то и бывший зек, но он одно и то же комутант, и не понимает, что прозрачен, как сахаррафинад. Я в одного плюнул, плевок пробил грудь, но дальше не пошел, бронежилеты. До отлета нужно б списать этот мир, чтоб Те, Вверху не придирались, что не выполнил задание, выполняю по мере надобности, но как быть бдительным, если сломан унитаз и выношу воду из ыциндаз в тазах по 45 шт. в ночь. Хорошо, если Те видят и верят. Некого позвать починить клозет народы бастуют, нашли хобби. Картинкарутинка! Куда катится то, под ногой, круглое, мячевидное, а на нем жонглируют мокрозубые, и каждый стреляет в амфитеатр циркоз, жжет нефть изо рта, пышущий огонек на всю Вселенную. Эх вы, лди, дуалисты, женолюбы, космосморчки. Я не расстанусь с пустотой, я ею дышу, как кувшин Дао без вина, а ведь он предназначен вину, а не пустоте, но он плюет на предназначение и идет ко мне. и у него ноги изгнанника, о орел, кидающийся от пустот в войну мышей. Мы актеры театра Но, нас двое: Я и ОН (Бг!) и ни один не женщина, плодоносить некому, шарик Зм пустеет, заселенный, нахлобучены одни волосы на другие овечьи на человечьи, голое влагалище звезд. Если б Кто знал, как я устал в форме чка. Он бы сказал: разденься, кинь шкуру, сними мясо, свинти яйца, вырви хуй, сними пятки и улетай, теловертитель. Так и будет, но будет уже поздно лететь в пустоту, не любимую уж, там одни диаметры ждут. ан Вар чинит клозет, по дружески, но он запаздывает, а вода бежит, сломанный фаянс, поджелудочные соки выходют из меня от отвращения к любому из клозетов, даже золотому, пишу новеллу времян, труба, водород, выходящий из клоаки, богород. Сидит в книге ж. и считает своих м., скоротечная расческа. Если придут чинить клозет, но не придут, я буду нюхать руку слева, как собака, отвернув голову от говна классические страницы. Не заговаривайся, существо.

7. Когда

Когда идут по снегу снегоноши, от меня требуют радостных ртов на голове, я скажу правду одними зубами: я не способен светить. Бледные лди! Рассвело. Коршун пересек две башни, голубеет, кривая равенства пошла на убыль, незабываемые. Скоро станут чинить неадекватных. Ты посмотри в глаза хозяев, это луны, полные лжи. Недостойные души. Дали знак Зем., шлют, где нечем противостоять, стою, а знаю: пора соскользнуть с шарика.

Ночь лжет, снящиеся кошмары выдуманы Ими, отрицаю реальность, блед-ноголубой чай, мухи, плодные, фонари. В той ночи, в которой сижу, нет живого, разве врач грызанет стенку в доме, чтоб вытащить меня в дыры на укол. Я их боюсь, этих белохалатников, ампутантов. Слякотно, что за лужи, да льды, да тоска в пальцах, биющих по клавишам пишмашинки, без пиш., не о чем делать пиши, водные пустоты. Дуновение линий, бумага под губами, динамомед настольный. Конец новеллы "ЛИМЗЫ".

перейти в оглавление номера