ЦЕЙНТНОТ

(Из воспоминаний)

1-ый день, 3 мая 1982 г.

Мне семьдесят первый год. Пять лет тому назад у меня был обширный инфаркт задней стенки миокарда, в прошлом году клиническая смерть в результате острой сердечной недостаточности, у меня дважды оперированная и снова вылезшая правосторонняя паховая грыжа, минувшей осенью выявилась злокачественная опухоль, проще говоря, рак гортани, в связи с чем я получил два курса облучения из кобальтовой пушки - 6.000 рентгенов, после чего был подвергнут химиотерапии, которую пришлось прервать из-за различных осложнений - покалывания в ладонях и пальцах, вроде наполнения "газировкой" или как говорили в Одессе - "зельтерской", когда отсидишь, например, ногу, ощущение паутины на лице, понижение чувствительности и небольшой отек в области губ и подбородка. Все эти явления возникали на непродолжительное время, но все время наростали и я не знаю к чему могли мы прийти, если бы инъекции "проспидина" не были своевременно прекращены. Голос у меня осиплый, горло, особенно, когда пересыхает, болит. После лучевого облучения я очень ослаб, но раз уж опухоль, от которой я собирался погибнуть еще зимой, удалось перевести в состояние ремиссии, а возвратиться к врачебной работе, тем более в качестве рентгенолога, мне невозможно, все же остальные виды медицинской практики совершенно мной забыты, детективных романов и приключенческих фильмов, с помощью которых можно было бы не скучая разнообразить оставшиеся мне дни, явно не хватает, я решил последовать совету своего благожелательного и мудрого друга поэта и заняться "мемуарами".

Он даже подсчитал, что если я буду вспоминать лишь страничку в день, то к концу года, разумеется при благоприятных обстоятельствах и отсутствии медицинских противопоказаний, допустим, крематориального характера, я настукаю целых 365 страниц... А это уже - вещь! - сказал он. Это доказывает, что поэты не хуже других людей способны аргументировать, оперируя цифровыми данными!

Я долго отлынивал, всякий раз находя благовидный предлог заняться чем-нибудь другим и довести себя до такого состояния усталости, когда о том, чтобы сесть за машинку не может уже быть и речи... Но вот сегодня наконец сел. Ибо друг позвонил мне и спросил приступил ли я к "воспоминаниям". Я тут же соврал, что начал, только написал, правда, еще немного. Сослался на трудности стиля. Он сказал: - Не обращай внимания на стиль, пиши факты... Так я и валандался эти дни с сознанием, что наврал. Это чувство вины и привело меня, наконец, к мысли: а почему бы в самом деле мне не начать!?.. В результате - то, что тут напечатано.

... Контингент больных в Восстановительном отделении, как и во всем онкоцентре, конечно, представляет очень большой социологический интерес, но никаких достоверных данных в этой области у меня нет, более того, даже мои личные наблюдения, на поверку, могут оказаться чересчур субъективными. И все же считаю необходимым о них сказать, т.к. значение их в моем отношении к Онкоцентру, несомненно.

Первое: у меня такое впечатление, что большинство стационарных больных - приезжие из других городов и даже других республик. Но сразу же категорически опровергаю обывательское подозрение, что преобладают среди них пациенты из республик Средней Азии или Закавказья. Конечно, больные есть и оттуда, но ни о каком преобладании говорить не приходится.

Второе: есть ли вообще преобладающий контингент? Мне кажется, есть. Это - медработники. В основном, по-моему, женщины - после мамэктомии (удаления грудной железы). И о себе думаю, вряд ли бы я туда попал, не будь я врачом и не прояви обо мне заботу Валентина Семеновна... Второе процентное большинство - это представители среднего партийного и административного аппарата с периферии, люди, с которых тамошние медики и организации проявили повышенную заботу. К этому же большинству надо, я думаю, отнести и представителей так называемой "челяди", т.е. обслуживающего персонала высокопоставленной элиты... Есть ли простые - "рядовые" граждане? Думаю, есть. Хотя, само это понятие - "простой", "рядовой" не очень определенно, поскольку не учитывает родственные, дружеские и прочие связи, недооценивать значение которых нет никаких причин...

В нашем отделении безгортанные - в основном мужчины. Вероятно, рак гортани связан все же с курением. На смену нас 7-9 человек и только однажды была женщина. Остальные - все послеоперационные, как правило, с других этажей Онкоцентра же, - желудочные, проктологические, урологические... Женщины, как я уже сказал, после мамэктомии, но осложнившейся слоновостью руки на оперированной стороне - следствие лимфостаза. Возраст: лет от 30-ти до 50-ти. И, наконец, ампутанты. Эти - почти все молодые, лет от 18-ти до 30-ти... Операция у всех однотипная - высокая ампутация правой или левой ноги, чаще всего, мне кажется, с вылущиванием тазобедренного сустава. Их примерно поровну - мужчин и женщин. В разговоры я, разумеется, не вступал, но по возрасту и локализации, очевидно, все они жертвы саркомы. Жальче всего, конечно, девчонок. Но надо отдать им должное - держатся молодцами, истерических реакций, которых вполне можно было бы ожидать, не наблюдал ни разу. И это еще раз подчеркивает - как важна общая атмосфера медицинского учреждения.

Больные, как правило, ведут себя вежливо, понимая чужую беду, сочувствуя и стараясь помочь друг другу. Например, стараются обслужить ампутантов в столовой, уступают им кресла перед телевизором. Даже одна молодая женщина, которая с утра до ночи вязала себе роскошное шерстяное платье, сидя перед телевизором, быстрехонько пересаживалась на диван, едва только замечала, что ампутанту не хватает кресла... Больные всегда напоминают друг другу об анализах, процедурах, вызовах...

Всего нас в отделении - всяких - человек 40 или 45. Несколько десятилетий, а может быть даже лет, назад - все или уж во всяком случае большинство, давно бы отправились, как говорится, к праотцам. А теперь вот - живем и даже... реабилитируемся!

Казалось бы, чего надо еще? Радуйся жизни и ее благам, восстанавливай функции, утверждай себя чем способен - речью, действием, обаянием...

А вот же есть все-таки один-два неудовлетворенных в каждой партии; то в столовой что-то не по вкусу пришлось, то храпит сосед по палате, то телевизор чересчур близко от двери... И человек совершенно болезненно это переживает, хотя и не хотел бы ни самому огорчаться, ни других огорчать. И что с этим делать, никто не знает...

Вот, например, что произошло однажды вечером и все на шепоте. Один молодой человек, - настоящий футболист - спортсмен, - (в отделении он реабилитировался после практологической операции) - подошел к группе больных, смотревших телевизионную программу "Время". Но вместо того, чтобы сесть, как все, он остался стоять в сторонке, выделывая при этом ногами какие-то замысловатые физкультурные упражнения. Хотя я его и заметил, но тут же перестал обращать на него внимание - меня интересовало "Время". Час спустя в уши мне начали проникать, хотя и не громкие, но явно раздраженные голоса, которые становились все настойчивее и все сильней отвлекали внимание от экрана. Посмотрел налево, увидел своего соседа около футболиста и не одного, а в числе двух или трех. Они резко жестикулировали, что-то шипели. Футболист обиженно повернулся и отправился в свою палату. А мой сосед, довольно интеллигентный по внешнему виду человек, лет около пятидесяти, очень аккуратно одетый в серый импортный костюм, в рубашку с запонками, вернулся на свое место, рядом со мной. Фамилии его не помню, кончалась она на "ян" и возможно, именно это обстоятельство было причиной его повышенной реактивности. А впрочем, глупости! С таким же успехом его фамилия могла бы оканчиваться любым из пришедших вам в голову буквосочетаний... Это был один из "наших", иначе говоря - "безгортанный". Сев рядом, он принялся что-то мне энергично втолковывать. Звуки у него уже получались, но его стома от волнения сипела и я ничего не мог разобрать. Жестом я показал ему - напишите. И он написал, что он человек больной, нервный, перенесший тяжелую операцию и не может перенести такое неуважение к людям. Он считает, что это безобразие - входить в зал, где люди отдыхают, и махать ногами, как это делает футболист. Это давно уже действует ему на нервы и он сказал футболисту: пусть идет в свою палату и там выделывает финты... Целое письмо написал. Я ответил коротко: "Не обращайте внимания" и снова уставился в "телик". В ухо опять сипение. Я жестом - "напишите". Записка: о "невоспитанности, о том, что не научились уважать окружающих, что все должны его поддержать". Я на его записке - ответ: "Да пересели бы так, чтобы его не видеть" и опять к телику. И опять он сипит в ухо, а я опять жестом же: "Не разбираю, лучше напишите". Написал: опять все про то же - "Не могу успокоиться, спать не буду, надо, чтобы не я один этому футболисту сказал, но и другой". (Жаль, что у меня не сохранились эти записки, приходится пересказывать...). Я только кивнул в ответ, возвратил записку, встал и отправился на другой диван - хотелось смотреть "Время"... И вот - причуды памяти: что там говорили по телеку, что показывали на его экране, абсолютно не помню. А вот этот, мешавший мне тогда эпизод, застрял в памяти, словно произошел только вчера и кажется мне сегодня куда более интересным и важным, чем то, что мне хотелось смотреть...

Я сидел на другом диване, уставившись в экран, но всем существом ощущал, направленную на меня обиду.

Два дня я старался не сталкиваться с ним нос к носу, потом все же встретились у дверей логопедического кабинета. Я поздоровался, как ни в чем не бывало, он, чуть помедлив, кивнул в ответ, но в разговор со мной до выписки не вступал. Может быть ждал, что я сам "заговорю". Но мне не хотелось.

Вот и пришла пора рассказать о том, как шли наши занятия в логопедическом кабинете. Оборудование там было самое простое: небольшое зеркало на стене, медицинский столик под ним с укрытыми марлей раскупоренными бутылками минеральной воды, закрытыми пластмассовой крышечкой с надетым на нее стаканчиком для питья; на другом столе - магнитофонная аппаратура, которой мне так и не удалось воспользоваться; пианино у одной из стен и медицинская кушетка у другой. Плюс два или три стула... Да еще небольшой стеклянный шкафчик со специальной литературой и, разумеется, телефон, о котором я чуть было не позабыл, хотя именно этот предмет - телефон т.е. - то и дело напоминал Аннели Владимировне о деловом присутствии... Тут, однако, я должен оговориться: лично я не смотрю на это достижение отечественной техники теми "чебурашкиными глазами", что поглядывают на нас из-под еловой веточки над зеркалом ЛФК2 и под которыми еле заметно: "народный контроль". Нет, не смотрю, ибо не уверен, что как раз эти телефонные вызовы не предоставляют логопеду ту минуту нервной разрядки, без которой он едва ли в состоянии выдерживать свою нагрузку...

Теперь прежде, чем двигаться дальше, необходимо уточнить состояние больных, вроде меня, с которыми работает логопед. Что мы за материал, так сказать?

Звуковая речь человека - результат сложного взаимодействия, расположенного в левом полушарии мозга речевого центра, образованной связками гортани голосовой щели, регулирующей количество, силу и скорость поступающего из легких по трахее воздуха, поток которого раздваивается в носоглотке на тот, что выдыхается ртом и тот, что проходит носом, движений челюстей, языка, губ... Разумеется, это всего лишь грубая схема, но не переписывать же мне учебник!

У безгортанного больного то место, где гортань прежде хитроумно соединялась с горлом, участвуя в образовании носоглотки, после лорингоэктомии, зашито наглухо... (Потому-то, после операции и приходиться кормить больного через проходящий носом и пищеводом зонд, тщательно проверяют - нет ли свища "на улицу"...

Что-же касается воздуха из легких, то теперь он никакими путями проникнуть в ротовую полость и нос уже не может, поскольку культя трахеи выходит в отверстие между передними концами ключиц, проделанное хирургом, как раз в том месте, где шея соединяется с грудью и которое красиво называется "яремной ямкой". Это отверстие и именуется - "стома", что по-латыни означает "выход". Только через нее мы - безгортанные - и можем дышать.

И теперь вам должно быть ясно: чтобы находящийся в мозгу центр речи мог снова приступить к работе, мы должны придумать, как подать хоть немного воздуха, чтобы он проходил из глубины, через рот - наружу. Вы догадались, - кроме, как из желудка, взять его абсолютно неоткуда!.. Мало его там? Очень мало, в лучшем случае - на одну отрыжку. А сколько нам надо?.. Представьте себе, для начала и этого хватит! Чтобы сказать какое-нибудь односложное слово, например,"кот".

Вот только до начала еще далеко!..

Потому, что сперва надо научиться "подавать" этот воздух из желудка в рот, когда он вовсе этого не хочет. Во-вторых, происходить эта подача должна не вдруг, не взрывообразно, как при отрыжке, а целиком подчиняясь центру речи - медленно, по мере необходимости, едва уловимым, незаметным даже для вас "дуновеньем", "веянием"... Да, представьте себе, этого должно хватить для рождения звука и произнесения даже недлинных слов. Но этому необходимо научиться! Так же, как необходимо научиться непроизвольно, автоматически, пополнять запас воздуха в желудке, заглатывая его в процессе говорения...

Вот так, совладав наконец с тремя условиями, вы начинаете понемногу квакать. Я даже не ставлю это слово в кавычки, настолько произносимые вами звуки будут для ваших слушателей далеки от нормальной, внятной человеческой речи. И все-таки, главное для начала, это добиваться появления звука, хоть изредка, хоть отдаленно являющегося следствием вашего желания и прилагаемых вами усилий.

Для этого в шейном отделе пищевода у вас должен образоваться жомкольцеобразный мускул, способный подчиняться командам, исходящим из центра речи. Такого мускула пищеводу от природы не положено, вы сами должны его вырастить. Путь для этого только один - непрерывные тренировки.

Будь я лет на 20 моложе, мне бы на этот - самый первый этап работы, потребовалось месяца полтора-два... Теперь же у меня ушло почти 5 и то, тут мне помогло одно обстоятельство, о котором я все время не решаюсь вам рассказать, настолько все это отдает враньем и фантасмагорией, хотя и произошло оно вовсе не первого апреля, когда ничему на свете нельзя верить, а в самый нормальный день - 18 декабря 1982 года, в 11 часу утра... Но если не 1-го апреля, то уж, хотя бы на одну трехсотшестидесятипятую вашего доверия я могу рассчитывать!.. И все-таки, лучше не надо...

Второй этап обучения вообще не имеет сроков, потому что заключается в непрерывном совершенствовании достигнутого, преодоления все новых барьеров, доводке и т.д.

Очень мучительна борьба с непрерывно сипящей и клокочущей стомой, ревниво мешающей вашему чревовещанию: ей, видите ли, кажется, что произносить разные слова и фразы без подачи воздуха по трахее, человек не должен. Скорее всего, это рефлекс со стороны легких и у меня есть подозрение, что какие-то тайные связи между ними и центром речи не прерываются никогда... Так или иначе, эта проклятая дырка в яремной ямке все время пытается что-то вякать, совершенно не считаясь со своими возможностями. И отучить ее от этих амбиций ужасно трудно... Своевольничанье стомы непосредственно связано с тем количеством воздуха, которое подается пищеводом: чем его меньше, тем отчаянее старается вам угодить стома, прямо из кожи вон вылезает!.. А воздуха из желудка поначалу поступает совсем мало - почти ничего.

И тут медицина пошла на хитрость: перед тренировкой необходимо выпить два-три глотка хорошо газированной минеральной воды - в помощь желудку. И в процессе тренировки добавлять понемножку. Выделяемый минеральный газ, пусть даже не весь, устремляется в пищевод...

- Внимание! Не прозевайте отрыжку!

- Прозевал!.. - Я не говорю этого слова, я только отчаянно артикулирую и развожу руками. Пытаюсь объяснить, что с детства приучился подавлять отрыжку. Теперь это уже автоматика - не то, что звук, сама отрыжка не получается...

- Получится. Пейте воду, ловите отрыжку.

Вот что означает первая фраза моей "Тетради для логопедических занятий" - такой же, как у всех безгортанных, в нашем Восстановительном. В эту тетрадь Аннель Владимировна записывает "уроки".

Тетрадь открывается записью:

4/VII - 82 г.

1. Пить по 2 глотка воды.

2. Счет при ходьбе с 22 до 29, с 29 до 22.

3. Ловить звук: при отрыжке произнести:

"как кот", "как ком".

Каждую пару слов поверху объединяет дугообразная линия, требующая слитного произнесения этих пар.

И я пил воду. И надо признаться, это - единственное, что у меня хорошо получалось... Вышагивая километры из угла в угол своей палаты, я, как мог выразительнее шевелил губами и языком, пытаясь выдавить из себя отрыжку, помогал себе жестами, без конца имитируя громкий счет: "Двадцать два. Двадцать. Двадцать три. Двадцать. Двадцать четыре"... и так до 29, а потом обратно. После чего начиналось столь же беззвучное: "Как-кот. Как-ком. Как..."

На кабинетных занятиях А. В. постепенно расширяет программу и ведет обучающегося за собой, как лидер в "гонках с преследованием", заставляя повторять за ней счет и слова, добиваясь наиболее целесообразного ритма, помогая интонацией, поддерживая бодрость духа... Через несколько дней вы начинаете замечать, что иногда вам кажется, будто такие согласные, как "К", "Л" и "Р", вроде бы почти получаются... Но это кажется только вам... Вот "домашнее задание". 10/VIII - 82 г.

1. Дуть в гармонику по 0,5 мин. - 3 раза в день.

2. Пить воду.

3. Счет - 22-29 и 29-22.

ФРАЗЫ: Там-том. Том-стоит.

Там-тучи. Тучи-стоят.

Там-тапки. Тапки-стоят.

Там-тепло. Тепло-стало.

Там-тихо. Тихо-стало.

Как видите, введен новый элемент - губная гармоника. Надо научиться втягивать воздух в рот и выдувать - сколько получится, постепенно удлиняя время.

(Для этой же цели есть и другие уловки: дуть через соломинку в стакан с водой - "булькать", надувать детские резиновые игрушки, футбольную камеру, задувать свечку и т.д.).

И вот задание перед выпиской после первого курса:

6/IX - 82 г.

Вода. Гармоника.

Счет с 502 до 510 и от 510 до 502.

ФРАЗЫ: Дай-чаю. Дай-кофе. Дай-сказать. Дай-сделать. Дай-подумать...

Звука по-прежнему не было. Но моя жена Валя, к этому времени, вглядываясь в мою артикуляцию могла уже, не, не расслышать, а сообразить что я хочу сказать... Пока я не стремился высказать что-нибудь не совсем ежедневное. То, что у меня получалось на языке логопедов именуется "шепотной речью". Хотя, должен признаться, сам я далеко не всегда был уверен, что это действительно шепот, а не беззвучная артикуляция. Но все же, радость я испытывал. Особенно, когда мою артикуляцию похвалила Ася Левина, работающая с актерами театра "Люди и куклы"... Для общения же с людьми у меня теперь был сувенирный блокнот нашего "Морфлота", с матовым листком на восковой подложке:

пиши на листке, хоть спичкой - все видно, поднял листок с подложки - написанное исчезло, листок снова чист, готов к новому тексту... Одно время такие "грифельные" доски выпускались у нас для ребят. Теперь - нет. Этот блокнот мне подарила Фаня Крымко - жена Коли Шахбазова, который по-прежнему не горел желанием меня видеть...

Две недели я наслаждался отдыхом и писанием воспоминаний, а затем мы приступили к поликлиническим занятиям - там же на Каширке, только в другом корпусе. Задание:

27/IX - 82 г. Артикуляционная гимнастика для языка до начала занятий (перед зеркалом): 1/Язык вперед - назад (рот открыт - 4 раза). 2/ Медленно щелкать языком - 4 раза. З/ Язык попеременно упирать в каждую щеку - 4 раза... (А дальше все то, что уже было - вода, гармоника, счет, фразы...) И даже стишок:

Говорит Попугай Попугаю:

- Я тебя, Попугай, попугаю.

Отвечает Попугаю Попугай:

Попугай, Попугай, попугай.

Тренировался я три-четыре раза в день, два раза в неделю ездил на поликлинические занятия к Аннели Владимировне. Она находила, что кое-какие сдвиги есть, но я-то понимал, что в основном это была чисто стимулирующая оценка. Хотя, временами, действительно, что-то проявлялось: расширился ассортимент согласных, произнесение которых требует, в основном, только артикуляционных усилий, иногда мне казалось, что сквозь сипение стомы прорываются какие-то гласные...

16-го декабря я снова стал постояльцем 21-го этажа... А 18-го, в субботу, (можете проверить), в 11-ом часу произошло то самое событие, которое произошло и о котором я ни в коем случае не должен был бы распространяться, если бы хоть сколько-нибудь берег свою репутацию... Как всякий рассказчик, я, конечно, сохраняю за собой право решать, о чем рассказывать, а о чем есть смысл и умолчать, ссылаясь, например, на то, что это не интересно, преждевременно, или даже на то, что просто-напросто не хочу!..

Но на этот раз все выходит наоборот. На этот раз мне очень хочется выложить все, как оно было и в отличие от прочих разов, когда мне удавалось подавлять это желание, я решил все рассказать...

- Сдох? - спросил человек, к ногам которого меня бросили на пол. Слов я не слышал, но почувствовал грубую интонацию и понял вопрос. На каком языке он был задан, не знаю. Стало быть - телепатия... - Дуры! Козявки черномазые!.. Человека нельзя тащить арканом за шею. Вы его задушили.

- А если живой!? Мы же быстренько. - В ответе явно чувствовалась виноватость. А интонация была мелодичной. - Разрешите проверить!

- Приставьте зеркальце ему к носу. Если от дыхания замутнеет, ваше счастье. Нам нужен живой.

Холодное стекло прикоснулось к моему носу. Я лежал в неудобной позе - грудь вниз, с головой набок. Податливый пушистый ковер подо мной напоминал на ощупь медвежью шкуру. Но по запаху это был настоящий лесной мох, выращенный на полу какого-то помещения. Открыть глаза я боялся. Нужно было выиграть время: пусть пока думают, что я умер.

- Не замутилось, начальник. Что делать?

- Сдох все-таки. Тоже мне, пришельцы!.. Тащите его в холодильную камеру, чтобы он не завонялся. Там и обыщите. В космосе выбросим.

- В космосе могут наткнуться. Нам нельзя.

- Выбросим над океаном.

Чьи-то руки ухватили меня за щиколотки и запястья, легко подняли с пола, протиснули через эластичный дверной проем и понесли куда-то. Мысли мои не поспевали за событиями, путались, как в бреду. Всего несколько минут назад я надел зимнюю куртку и вышел на балкон своего 21-го этажа. По субботам и воскресеньям Аннель Владимировна с нами не занималась, я был совершенно свободен и только от меня зависело, что мне делать: читать, продолжать "Воспоминания", писать стихи или махнуть домой. Кроме того, после очередной атаки на тараканов, не мешало проветрить палату.

Подойдя к перилам, я посмотрел вниз на едва прикрытые чахоточными пятнами снега окрестности метро "Каширская" и Пролетарского проспекта. Люди и машины казались совсем крохотными... Вдали сквозь морозную дымку декабрьского утра, на высоком правом берегу Москвы-реки, темнели обнаженные кроны Липовой аллеи и реликтовой дубравы Коломенского. Над ними вставали верхушки колокольни Георгия-победоносца, церкви Вознесения, Водовзводной, Часовой башен... В этот момент все и произошло. Мне показалось, что сверху на меня опускается какая-то тень. Я поднял голову и увидел зависшую надо мной летающую тарелку. Я еще успел подумать, что окраска днища ее какая-то странная, сливающаяся с фоном зимнего неба, как спина камбалы сливается с фоном морского дна. В следующее мгновение часть днища сдвинулось в мою сторону и прежде, чем я успел отпрянуть, тугая петля удавки захлестнулась у меня на шее. Хорошо еще, что под �ее попал край вязанного воротника. Без него, аркан сдавил бы мне сонные артерии и это был конец. Но все же, на какой-то миг сознание я потерял и пришел в себя только, когда меня бросили на пол. Достаточно быстро, однако, чтобы сообразить: диагноз-"сдох", относился лично ко мне.

Ладно, попробуем воспользоваться этим недоразумением. Всегда, о своем противнике лучше знать больше, чем он знает о вас. А я уже знал, что это инопланетяне - пришельцы. И что церемониться они со мною не собираются, иначе бы не пустили в ход удавку. Значит, пусть пока думают, что я мертв. Они ведь не знают, что после лярингоэктомии я дышу не как все люди носом и ртом, а через стому. Потому я и остался жив - петля затянулась выше.

Несшие меня остановились. Чавкнул замок. Пахнуло леденящим холодом. Я понял - мы в холодильной камере...

Меня бросили на обледенелый стеллаж. Тянуть время теперь было равносильно смерти: сейчас они примутся меня обыскивать, обнаружат обман и... Что тогда? Может быть, лучше самому признаться, что я живой? Я приоткрыл глаза.

Стоявшая около меня пара была одета в ярко-оранжевые космические скафандры со свинченным передним иллюминатором шлемов. На какой-то миг они показались мне совсем молоденькими, очень миловидными негритянками. Но то, что произошло в следующее мгновение, могло бы свести с ума, будь оно хоть чуточку правдоподобным. Они вовсе не были негритянками. Они не были даже... людьми!.. Из лицевых отверстий обоих шлемов хлынула вдруг какая-то густая, похожая на мазут, черная жижа. Брызгаясь, растекаясь, роняя кляксы и распадаясь каплями, она тут же превращалась в массу живых, копошащихся тараканов...

Я посмотрел на их руки. Пальцы разваливались, кисти расползались. Прямо на глазах происходил какой-то чудовищный выплод насекомых. Оба скафандра, словно прорванная оболочка надувного аэростата, сморщивались и оседали, а из рукавов и шлемов непрерывными потоками текла ко мне кишащая тараканья лава, одержимая одним-единственным стремлением: "обыскать!", "обыскать!". "Обыскать его, как велел хозяин!" Этот приказ связывал их телепатически в одну мощную, направленную на меня чужой волей, волну. Он был такой силы, что отчетливо доходил до моего сознания.

Оцепенев от ужаса и отвращения, я лежал, не в силах пошевелиться. И вдруг начал задыхаться... Какая-то мерзкая тварь, очевидно более шустрая, чем остальные, пробралась ко мне под воротник и почти наглухо заткнула своим упруго-пузатым тельцем с недоразвитыми крылышками мою несчастную стому. Пытаясь выбраться, насекомое отчаянно шевелило лапками... Я судорожно закашлялся, инстинктивно рванул воротник и застрявший таракан вылетел с такой силой, что расплющился на стене, как плевок... Инстинктивно же я выскочил из холодильной камеры и захлопнул за собой дверь... Только потом я сообразил: мое "внезапное оживление так ошарашило всю эту тараканью массу, что на какой-то миг затормозил ее реакцию..." Наконец-то я мог спокойно подумать.

"Сколько же их там? - соображал я. - Миллионы? Сколько их потребовалось, чтобы так сгруппироваться - принять форму и размеры двух взрослых девах?.. А третий, который командир над ними, он кто?..

Через закрытую дверь холодильной камеры до меня доносился слабый шорох, какие-то стоны, жалобные телепатические призывы: "Сжалься...Нас заставили... Мы замерзаем... Задыхаемся... Выпусти нас, мы поможем тебе спастись..."

"Мало! - оттелепатил я. - Сгруппируйтесь в слона и навалитесь дружно. Попробуйте сломать дверь. Ну!.."

"Когда нам холодно, мы не можем... Мы уже почти неподвижны... Выпусти, мы будем тебе служить..."

Черт возьми, к этому уже можно было прислушаться. - Слушайте, кукарачи! - мысленно скомандовал я. - Сейчас я приоткрою дверь и выпущу одного из вас. Решайте сами - кого. Всех, кто полезет следом, прихлопну дверью. Вы представляете, как действует соковыжималка? Считаю до трех.

На счете: - Три! - я чуточку приоткрыл дверь камеры. Немедленно вывалился один таракан. Я нарочно не сразу притворил дверь. И не только потому, что хотел убедиться насколько они способны к разумному повиновению. Если они действительно собираются мне служить, следовало дать им немного воздуха. И не в коем случае я не мог допустить торопливость: пусть чувствуют, что землянин уверен в себе!.. Тем более, что если бы другие полезли следом, я бы получил моральное право их давить, как утверждает исторический опыт, "разумное количество жертв укрепляет власть"... (Да и просто нагонять страх тоже не вредно. Трудно только удержаться от последующих шагов...)

Тот, что вылез, лежал на полу. Он тяжело дышал.

- Эй, - приказал я, - хватит отлеживаться. Выкладывай всю правду, да по-быстрому. Чтобы твоих родичей не пришлось выгребать лопатой.

Через минуту я уже знал главное. Да, они настоящие инопланетяне. Это их "летающая тарелка". Только в действительности они не тараканы. Они - различные клетки, способные группироваться в любые живые формы. Вид тараканов они приняли потому, что тараканы очень живучи, они есть повсюду и ни у кого не вызывают подозрений. Им это очень удобно. Потому, что они разведчики. Они прибыли с планеты...

- Заткнись! - оборвал я его. - Я в жизненном цейтноте. Политикой не занимаюсь, лишнего знать не хочу. Там, в штурманском салоне тоже ваш?

- Нет! Он из...

- Будь ты неладен! Я же предупредил: политики не касаться. Он человек?

- Ужасный! Он коварно завладел нашей "тарелкой" и ванной с нашим биостимулятором. Того, что в салоне, назначили шефом. Он - наш хозяин. Пока мы слушаемся, позволяет каждому один раз в сутки окунуться в раствор - без этого мы погибнем.

- Убейте его, выбросьте из "тарелки".

- Они все предусмотрели. У него в зубах сигарета из слоновой кости. Она - детонатор. Если он выпустит ее изо рта, сработает взрывное устройство в ванне и весь наш биостимулятор будет отравлен... Умоляем Вас, господин, освободите нас. Если через 5 минут мы не окунемся в биостимулятор - нас уже ничто не спасет...

- А где гарантии, что ежели я вас спасу, вы доставите меня обратно - на балкон 21-го этажа Онкоцентра и немедленно уберетесь с Земли?

- Гарантий нет... Но... Вы ведь тоже в безвыходном положении! Остается - доверие... Хотите, я буду заложником? Я с удивлением посмотрел на нахала: "Боже мой, тоже мне - заложник". А что было делать? Я телепатировал: - В заложники не возьму. Ставка в нашей игре больше, чем твоя или моя жизнь. Может быть народам наших планет еще предстоит дружить и помогать друг другу. Потому, пусть будет доверие.

- Мы не забудем этого.

- Увидим... За родичей пока не волнуйся: на холоде все жизненные процессы протекают медленнее, чем в тепле, полчаса у нас наверняка еще есть... Точнее было бы, если б этот ваш шеф не пошел вас разыскивать, когда наступит время... стимуляции... Теперь слушай внимательно. Как я понял, вы шныряете по больницам. Верно?

- Да...

- Не вздумай объяснять зачем. Но ты должен знать что такое тетанус.

- Столбняк. Все тело зараженного столбнячным токсином сводит страшная судорога.

- Действуйте быстро. Вон тот, что чуть было не задушил меня, уже снова собрался. Немедленно пусть превращается в столбнячные палочки и вырабатывает свой яд... А ты, хочешь - не хочешь, должен ненадолго превратиться в сотню-другую блох. Каждая блоха пусть накачается столбнячным ядом, (в кишках он безвреден) и все разом атакуйте шефа. Кусайте его в шею - нужно, чтобы судорога, первым делом свела ему челюсти... Тогда сам черт не вытащит у него из зубов "сигарету" и тогда нам хватит времени обезвредить устройство...

Мой таракан уже начал превращаться в целый табун маленьких гнедых скакунов, когда я счел нужным добавить: - Только потом доставьте все-таки, этого типа к его хозяевам. Обойдемся без мертвяков.

Остальное уже менее интересно - просто куча подробностей. Если не считать вот чего...

Возвратившись с балкона и заперев балконную дверь, я снял куртку, повесил ее в стенной шкаф, после чего отправился в ванную - нужно было отхаркаться и помыть руки. В ванной, как обычно, валандалось два или три таракана... Еще не вполне пришедший в себя от всего, что мне пришлось пережить, я цыкнул: "Кыш! Как дам счас..."

Я обалдел: "Как дам" прозвучало совершенно отчетливо! Получился не только звук, получилось целых два слова!.. И тут я понял, что именно имела в виду чернокожая красавица, помогавшая высадиться мне на балкон, когда сказала: Мы прощаемся навсегда, но ты, человек, еще вспомнишь нас добрым словом...

СЛОВОМ, - вот что она имела в виду! Очевидно, они пожертвовали какое-то количество своих таинственных метаморфозных клеток на образование моего нового горлового аппарата, над созданием которого билась Аннель Владимировна.

Теперь дело пошло на лад гораздо быстрее.

Посвящать А.В. в историю с инопланетянами не было никакого смысла: во первых она бы не поверила, во-вторых, могла бы еще вообразить, что меня надо показать психиатру или и того хуже, что я хочу уменьшить ее заслуги в наших, общих с ней достижениях. И я продолжал тренироваться с еще большим упорством.

Победа над односложными словами и отдельными гласными была одержана в течение нескольких дней. Из своей казачьей вольницы они теперь довольно покорно переходили в разряд сравнительно дисциплинированных, подчиняющихся моему желанию и велениям речевого центра... При одном непременном условии: если я не волнуюсь. Потому что малейшее напряжение - и еще неполноправный, чувствующий себя, как бы, незаконнорожденным, пищеводный жом начинал спазмировать, а расторопная стома, уверенная в своей незаменимости, тут же, не спросясь, принималась сипеть и плеваться... Чаще всего это происходит, когда требуется объяснить что-то по телефону, а собеседник лезет с подсказками...

Основная задача курса - укротить амбиции стомы и добиться такой экономии выдаваемого желудком воздуха, чтобы его хватило на слитное произнесение двух-трех и четырехсложных слов и не рассекаемых, где попало из-за нехватки воздуха, фраз... В эти неуместные паузы обучающийся стремится произвести подзарядку воздухом, что сопровождается, зачастую, всеми теми звуками, которые похожи на предсмертные хрипы... И тут запросто можно выучиться на заику.

Следующая задача: совладав с каждой гласной в отдельности, вы должны научиться произносить и растягивать их на одном дыхании, как можно дольше. И в самых разнообразных сочетаниях:

ЭЭЭЭЭЭЭ... ЭИИИИИИ... ОАААААА... ЭОООООО. "Летит, как пух, от уст Э-ООООООла...".

"Вставала из мрака младая с перстами пурпурными Э-ООООООс...". "Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, А-ИИИИИИ..."

Конечно, ни одной из этих строк произнести с единого выдоха нечего было и думать, но я старался и постепенно добился того, что паузы между словами начали приобретать интонационный оттенок.

Перед выпиской из Онкоцентра, я как раз единоборствовал со словосочетанием "УЖЕ ПОУЖИНАЛИ". Не выходило... Я разозлился и придумал себе для упражнений настоящую "штангу", на которую навешивал все новые грузы. В конце концов она приобрела такой вид: "ДРУЖНАЯ ДЮЖИНА МУЖИКОВ УЖЕ ПОУЖИНАЛА БУЖЕНИНОЙ". Сегодня, 6/IV-83 г. я эту "штангу" осиливаю в два приема. И то не всегда. А хочется - с одного захода и не толчком, а жимом!

Из Онкоцентра я выписался 19 января 1983 г. В возрасте 71-го года и четырех дней. Основным заданием, записанным А.В. в мою "Логопедическую тетрадь" было: "18/1 - 83 г. АИУА... АИУО... АИУИ...АИУЭ..." - я должен был научиться в совершенстве переливать во рту и растягивать эти звуки, а через месяц вновь появиться в поликлинике и предстать пред светлые очи А.В.

Когда это произошло, я мог любое из этих двух звукосочетаний, примерно учетверять - растягивать до "АИУО-УА-УИ-УЭ", а то и еще одну пару добавить.

И в тот же день я настолько обнаглел, что позвонил по телефону Валентине Семеновне в больницу и сумел, хоть и с грехом пополам, сообщить, что в понедельник 21 февраля в Доме архитектора на улице Щусева 7 состоится авторский вечер поэта и океанолога Алика Городницкого, и если она хочет, может придти на этот вечер с мужем или кем-нибудь из ребят. Она спросила в котором часу. Я ответил: в 18.30 и объяснил, что доехать надо до площади Восстания...

И вот теперь, пожалуй, самое время переходить к тому вопросу, которого я пока не касался. Я говорю о том, что в наше время определяется словом "секс", а тогда называлось "эротика". Однако, "эротика" психологичнее, богаче, т.к. включает языческую активность, сектантские таинства средневековья, романтизм греховности. "Секс" же - просто физиология.

Возможно это мне только кажется, потому что я был тогда здоровым, нормально развивающимся подростком и, естественно, все касающееся взаимоотношения полов воспринимал особенно чутко, но, по-моему, эта самая эротика занимала в общественной жизни гораздо больше места, чем в семидесятых годах, например, пресловутая сексуальная революция. По-настоящему она происходила уже тогда.

Начало века ознаменовалось в России, если можно так выразиться, "эротическим взрывом", связанным с революционным движением и женской эмансипацией, начавшейся еще в прошлом веке, годами реакции, цензурными послаблениями, урбанизацией, мировой и гражданской войнами, анархистской вольницей, послевоенной разрухой, голодом, крушением церковных и общественных представлений о нравственности и "таинстве брака", почти декретированной отменой буржуазной морали и утверждением пока что не очень ясной, но чем-то смахивающей на пуританство пролетарской морали, бытовой неустроенностью коммунальных квартир, охватившим страну всечеловеческим кочевьем... Да и "растлевающее влияние Запада", к которому тянулась российская творческая и столичная интеллигенция с ее "свободной любовью", "культом тела", "диониссиями" и "афинскими ночами" тоже нельзя сбрасывать со счетов... (Я не социолог - многого, наверно, не назвал, а возможно, включил и лишнее.) Аборты были разрешены и даже, кажется, рекомендовались.

На книжных развалах и в букинистических магазинах то и дело бросались в глаза названия книг, изданных в предреволюционные и первые революционные годы, так или иначе касающиеся вопросов пола: "Мужчина и женщина", "Пол и характер", "Женщина в естествоведении и народоведении", художественные монографии Бердслея и Ропса, трехтомная "История нравов" Фукса, "Половая психопатология" Краффта-Эбинга, труды Фрейда...

Взрослые зачитывались очерками врача-венеролога Фридлянда "За закрытой дверью", романами Калинникова "Мощи" и Данилевского "Мария Магдалина"... Бестселлером был роман Огнева "Дневник Кости Рябцева"...

Я написал "взрослые зачитывались", но это не вся правда. Мы школьники тоже зачитывались (во всяком случае, "избранными местами") и передавали книги друг другу, соблюдая очередь, не хуже, чем если бы это были выпуски "Месс-Менда" или Шерлока Холмса.

По рукам ходили тетрадочки с порнографическими рассказами, авторство которых приписывалось Алексею Толстому. (Помню, что тогда я в его авторство почти не верил - казалось несовместимым с "Аэлитой" и "Гиперболоидом". Сейчас почти не сомневаюсь - вполне вероятно, что великий озорник не удержался от искушения попробовать силы и в этом жанре.)

Некоторые ребята приносили в школу непристойные открытки явно дореволюционного производства - чересчур уж похабные... Смотреть на них не хотелось, тем более, что женщины на этих открытках были гораздо хуже сложены и гораздо старше по возрасту, чем снятые спереди совсем голые балерины и актрисы, выставленные на всеобщее обозрение под большим, теперь уже широко известным портретом Сергея Есенина работы М.С.Наппельбаума, с рукоятью трости на правом плече и изящно изогнутой курительной трубкой в зубах, в боковой витрине знаменитой фотографии "ПАОЛА" на углу Кузнецкого и Петровки... Но сколько раз мы не проходили мимо служебных входов в театры, ни одной из этих красавиц никто из нас так и не видел... (Объяснение пришло через много лет, когда я узнал, что портрет Есенина был сделан в 1919 г. И значит в середине двадцатых соблазнительные натурщицы могли уж и подурнеть).

В витрине то ли кафе, то ли галантерейного магазинчика (теперь уже не помню) на Тверской, как раз между Камергерским и Столешниковым, регулярно выставлялись на продажу чуть ироничные акварели Зайцева с изображением соблазнительных красоток, чаще всего перед зеркалом - вид спереди и сзади.

На Петровке возле "Мюра и Мерелиза", возле Центральных и Самотечных бань всегда было полно женщин самого разного возраста, порой, пьяноватых, состязавшихся в изощренности реплик, сидящих на низких скамейках, так, что проходя мимо, лучше было смотреть в другую сторону.

В одном из номеров тогдашнего "Огонька" дамам из-под "Мюра и Мерилиза" была отдана чуть ли не целая страница со статьей и фотографиями. Запомнился снимок улыбающейся женщины в полураспахнутом меховом манто, под которым было только белье. И подпись: - Я живу недалеко... (Но, возможно, так называлась и сама статья.)

В другом номере "Огонька" был помещен фото-очерк о том, как делаются презервативы. Запомнился снимок молодой работницы, то ли скатывающей изделие, то ли проверяющей его надежность на стоящем перед ней макете... (Время от времени в аптеках этот товар кончался.)

Говорили, что то ли перед самой революцией, то ли сразу после нее в Москве открылось общество "ДОЛОЙ СТЫД", члены которых ходили на своих собраниях совсем голые. А балетмейстер Голейзовский, якобы, средь бела дня прогуливал по Кузнецкому на золотой цепочке двух молоденьких балерин, вся одежда которых состояла из косой алой ленты через плечо с написанным на ней золотом названием общества... Мне было искренне жаль, что я этого уже не застал.

А дальше на улице Герцена в помещении Консерватории находился кинотеатр "Колос". Это было шикарное кино с гардеробом. В огромном фойе возле колонн стояли скамьи. На скамьях сидели гладко причесанные девочки лет по 14-16 в коричневых платьицах с белыми воротничками. Так некогда одевались гимназистки. (В новой советской школе этого, конечно, и в помине не было.) Около "гимназисток" сидели полные, прилично одетые пожилые женщины благородного вида - "мамы"... Если правда то, что мне тогда говорили, они поджидали солидную клиентуру...

Крутить кино в Консерватории перестали году в 25-м или 26-м.

Летом 1927-го года наш пионерский отряд с отъездом в лагерь несколько задержался - мы выехали только в конце июня. А лето было жарким и однажды, Дудкин повез нас купаться в Покровско-Стрешнего. Туда ходили трамваи, кажется, 6-й и 21-й. Потом надо было пройти немного пешком. Думаю, что мы поехали в воскресенье, потому что оба берега были усеяны массой купальщиков и в самой реке было полно народу. Москва-река в то время была там такой мелкой, что даже нам - ребятам в самом глубоком месте доходила до плеч. А течение было быстрым... Но дело вовсе не в этом, а в том, что не меньше половины всех купающихся были вовсе голые и никакого разделения на мужской и женский пляж даже не намечалось. Лежали, прохаживались и сидели все вперемешку. Некоторые были семьями - с ребятишками. Некоторые - компаниями, парами или в одиночку. Некоторые более скромные мужчины, засыпали себе чресла песком или переворачивались лицом вниз. А то, вдруг, срывались с места и прикрывая рукой срам, стремглав устремлялись в воду. Раздавались женские визги, крики, смех...

Но и среди тех, кто стеснялся купаться голым, далеко не все выглядели благопристойней. Купальников почти ни у кого не было. Кое-кто купался в кальсонах. Просторные, доходящие до колен мужские трусы, болтались подобно юбкам - садясь, их следовало подтыкать. Женщины купались в белье, которое при входе в воду развевалось от ветра и норовило задраться, а при выходе из воды облипало тело и просвечивало...

Думаю, не я один был ошеломлен, смущен и взбудоражен... Федя Дудкин дал команду: - Запевай!.. И повел наш строй мимо пляжа дальше по берегу, пока не кончился песок, где уже зеленела трава и почти не было купающихся, - примерно туда, где сейчас шлюз. Там мы и расположились. Мальчишки, как всегда, купались в трусах, девочки, что постарше, в трусах и в майках. Мы загорали, плескались в мелкой воде, играли в мяч и вообще вели себя так, словно увиденное на пляже ничего особенного собою не представляло и никакого впечатления на нас не произвело.

Обратно к трамваю Федя повел нас другой дорогой.

Но ни в ту ночь, ни в следующую спать я уже спокойно не мог и потому, совершенно естественно, дня через два снова оказался в Покровско-Страшневе, отправившись туда на собственный страх и риск. И на следующий день меня снова несло туда...

Это были будние дни, людей на пляже значительно поубавилось, но общая картина оставалась тою же. Знакомиться я ни с кем не решался.

Кажется, в третий, а может, в четвертый или пятый свой приезд на пляж я встретил там еще двух пионеров из нашего отряда - Женьку Шистера и Сережку Захарова. У меня сразу отлегло от сердца: оказывается я не один такой... любознательный!

Эти друзья-приятели были примерно моего возраста, родились и выросли в переулках в районе Самотечной площади. Все им там было великолепно знакомо, впрочем, так же как и в Покровско-Стрешневе.

С ними двумя мне было уже не так одиноко, тем более, что у них были полузнакомые мальчишеские компании, к которым можно было присоединиться для игры в мяч, чехарду, купанья... Кроме того, мы предпринимали длительные прогулки по всем Покровско-Стрешневским и Серебряноборским пляжам, присматриваясь к царящим там нравам, которые, к глубокому моему сожалению, так и не удостоились даже самого поверхностного описания ни в художественной, ни в социологической отечественной литературе. Именно поэтому я позволю себе небольшую и притом всего лишь субъективную справку. Публика Покровско-Стрешневских пляжей, раскинувшихся на обоих берегах мелководной Москва-реки, состояла, по-моему, из небогатых нэпманов, кустарей, рабочих, совторгслужащих и уличных проституток. Эти два пляжа были самыми многолюдными. Определяя контингент их одним словом, я назвал бы его просто мещанским. Основным развлечением здесь, кроме купания и скромных пирушек, была игра в карты - в "подкидного", в "пьяницу", "б6", "очко"... Пили квас, лимонад и кто побогаче, пиво. Пьяных не было. Иногда звучала гармошка. Пели.

Серебряноборские пляжи были поменьше, зато отличались разнообразием. Их было несколько - песчаных и травянистых, по берегу реки и на кустистых бережках лесного озерца в глубине самого бора под вековыми соснами. Противоположный берег Москва-реки был невысоким. Он сплошь зарос густым лесом, скрывшим правительственные дачи, но позволявшим видеть верхушку церкви.

Публика Серебряноборских пляжей была гораздо интеллигентней даже по своему голому виду - тут было больше молодежи, развлекавшейся спортивными упражнениями, больше хорошо сложенных мужчин и особенно женщин. Интеллигентнее была речь. Почти не слышалось женского визга. Здесь уже никто не купался в кальсонах, а кое-кто щеголял даже в настоящем купальнике. Мне кажется, что сюда приезжала московская адвокатура, артистическая публика, более культурное и зажиточное нэпманство, а так же кое-кто из политической элиты, обитавшей на дачах противоположного берега. С этой стороны полуострова река была гораздо глубже и женщины оттуда со своими детишками приплывали на лодках. Однажды нам повезло: какая-то из них позволила нам покататься на лодке, пока сама загорала. Нередко приезжавшие с того берега женщины на этом берегу снимали купальники.

Здесь иногда можно было услышать и патефон. Игроки предпочитали преферанс. Снедь, по-моему, была в общем одинаковая повсюду: крутые яйца, колбаса, свежие овощи, пиво, таранька, ситро, квас... Любителей читать на пляже здесь было больше.

Мои приятели разговаривали между собой о женщинах так, словно все про них знали и никакой проблемы в этом вопросе для них не существовало. Меня они, очевидно, считали таким же осведомленным...

Увы, они глубоко ошибались. И я не знал, что делать - сказать правду или напропалую врать... Во мне в это время происходило ужасное раздвоение личности. Мое пионерское целомудрие никак не могло примириться со все более ускорявшимся половым созреванием. Даже некоторая задержка, связанная, как я думаю с видом мокнущей кондилемы, уже совершенно перестала действовать. Эротические образы наступали на меня со всех сторон - это был ежедневный фон моего существования. В то же время, могучий пример великих революционеров - Овода, я имею в виду, или Степана Халтурина, спавшего на динамите, призывал меня относиться к женщине, как к соратнице по революционной борьбе, как к товарищу, другу... Я был очень ортодоксальным пионером...

Но теперь я тоже спал на динамите

. Взрыв произошел очень скоро. Однажды, бродя по пляжу, мы прошли совсем близко от сонно валявшихся на песке четырех или пяти совершенно раздетых женщин. Мне показалось, что мои спутники им кивнули. Когда я спросил их об этом, они не думали отнекиваться. Просто сказали, что это проститутки от Сандунов и с двумя из них у них было дело. Одна даже живет по соседству с ними... Все! Я запросил помощи...

Дальше все завертелось само собой. Первым делом надо было заиметь три рубля. Три рубля у меня почти были - весь минувший учебный год я экономил на завтраках (10 копеек в день), собирая деньги для покупки книг. Теперь мне надлежало только продать этих же книг на столько, чтобы вместе с тем, что у меня осталось, получилось не меньше трешки. Остальное приятели брали на себя.

Мне хотелось немедленно познакомиться с этими женщинами - пока они все здесь, все-таки должно же у человека быть право выбора!

- Невозможно! - Почему? - Потому что мы мальчишки еще. Нехорошо, если их с нами увидят... - Они сейчас отдыхают и если без мужиков, значит так захотели... - Потому что они голые. Если мы подойдем, засмеют и еще скажут: "За показ деньги платят"...

Конечно, я не мог запомнить эти реплики буквально. Но общий смысл сводится, примерно, к этим трем положениям, прозвучавшим для меня вполне убедительно.

Практически все оказалось очень просто. Хотя по неопытности я и поволновался. Через пару дней, около 4-х пополудни, мы с Сергеем и Женькой сидели на скамейке на Цветном бульваре против памятника Достоевскому, поджидая появления их знакомых. В кармане у меня было три почти новых бумажных рубля, не мог же я расплачиваться за такое дело сэкономленными на завтраках гривенниками. В глубине души я боялся, что друзья могут уйти со своими знакомыми, а я останусь. Но все обошлось: женщины появились сразу втроем и прошли мимо вниз по Неглинной, а мы последовали за ними. Ребята указали мне ту, которой предстояло посвятить меня в рыцари, а точнее, как выразился, кажется Сергей - "объяснить мне закон Божий". Немного не доходя до бань, мы обогнали их и я заглянул ей в лицо. Определенно это не была женщиной моей мечты!.. Ей, наверно, было уже за тридцать и потому она показалась мне чуть ли не старухой. К тому же, слишком напудрена. Одновременно в этом немолодом, округлом лице было что-то детское. Да и фигура была полнее, чем мне бы хотелось... Но когда я попробовал высказаться, оба друга расхохотались: - Ты влюбиться в нее собрался?!... (Теперь, вспоминая, я вполне допускаю, что где-то в подсознании такая идея могла таиться...)

Мы уже подошли к Сандунам и я даже не сразу заметил, что ребят и след простыл, а рядом со мной стоит эта самая, улыбается и говорит: - Ты не бойся, иди за мной... Голос был глуховатый, какой-то "уютный", что ли. Мне понравился. Курила.

Оказывается, она уже успела взять билет в "семейный номер" и отступать мне было некуда. В номере, еще не начав раздеваться, она представилась: сказала, что зовут ее Люся и чтобы я никуда не спешил, она не убежит, а если я и взаправду в первый раз, чтобы все равно не смущался. Больше всего я боялся, что она спросит не пионер ли я. Но она не спросила. И ни про школу. И ни про маму.

Очевидно, приятельницы моих приятелей действовали с умом и точно определили, кого мне сосватать: эта женщина оказалась неплохой воспитательницей, вернее, ей откровенно нравилась ее роль. Они была какая-то заботливая, круглоглазая болтуха, не скупилась на всякую информацию, рассказы и байки... (Как сказал бы современный психолог: умело снимала напряжение...) И главное, ни о чем не спрашивала. Что это было - такт? Опыт? Только не отсутствие интереса... Так мне, во всяком случае, кажется.

Между прочим, она первая рассказала мне страшную историю, которую я потом неоднократно слышал, о какой-то пьянке в лесу, когда девушке загнали еловую шишку чешуйками наружу, так что хирургам пришлось ее всю изрезать, чтобы шишку достать...

Зато другую люсину историю я ни от кого и никогда больше не слышал, хотя у меня сразу же появилось подозрение, что источником ее был какой-нибудь дотошный студент юридического факультета. Действительно, казус!.. Жили, якобы, две лесбиянки - подруги. И вдруг одна из них забеременела. Только не та, у которой был любовник, а та, что никаких дел с мужчинами не имела... Она чуть не зарезала свою подругу, потому что поняла - эта подруга ей изменяла с мужчиной и его еще живая сперма попала к ней... Но она все-таки еще любила свою подругу и та плакала и просила у нее прощения и она ее не зарезала - они решили вместе растить ребенка. И когда ребенок родился, они подали в суд на того мужчину, чтобы он платил алименты... А тот нанял адвоката и суд отказал... Суд решил, что платить алименты должна подруга!

Люся абсолютно верила в эту байку, рассказывая, глубоко переживала. Были и еще какие-то занятные истории, но я их уже не очень-то помню, анекдоты какие-то, наставления... И выходили мы врозь - сначала должен был выйти я, потом она. И хотя после возвращения из лагеря той осенью и зимой мы с нею еще два раза посещали "семейный номер", я все равно не могу вспомнить сколько он стоил. Скорее всего, я этого просто не знал - билеты во всех случаях брала она.

Как изменился мир!.. В начале шестидесятых годов один завсегдатай кафе "Артистическое", что насупротив МХАТа, рассказывал мне о своей юной приятельнице, забегающей в это кафе отдохнуть после "работы" в номерах "Метрополя", "Москвы" или "Националя". Он спросил ее кого она предпочитает - наших или иностранцев. Он, конечно, догадывался, что она ответит - "иностранцев". А вот ответ на вопрос - "почему?" - он предугадать не смог. - Потому, - сказала она, - что наши всегда спрашивают: "А почему ты не учишься?"...

Впрочем, иногда она жалела своих соотечественников и заверяла, что учится в МГУ.

Люся оказалась на высоте, даже научила меня курить, но разрешить все мои проблемы не могла. Мне шел шестнадцатый год, я еще ходил в пионерский отряд (тогда это было в порядке вещей) и учился в школе. Ни там, ни там о шашнях и речи не было, платоническая любовь - другое дело! Но еще больше меня мучило сознание вины: как это можно - общаться с проституткой, пользоваться ее продажной любовью и оставаться честным пионером?!.. Женька и Сергей просто перестали посещать отряд, укатили на лето к родственникам. Раньше мама тоже предлагала поехать в Первомайск к тете Поле. Тогда я отказывался. Теперь бы с радостью, но было поздно.

С барабанным боем, под развернутыми знаменами, время от времени трубя в пионерский горн, наш отряд замаршировал к вокзалу.

Лето не убавило моих терзаний, не разрешило сомнений. Подходила пора подавать заявление о приеме в комсомол...

И тут мне помогла ситуация. Когда мы вернулись в Москву, Дудкин сказал, что подавать заявление мне еще рано, т.к. я сын служащей. Надо подождать, хотя бы, пока мне исполнится 16...

Это решило дело. Маме я объяснил, что в комсомол меня не принимают, а в отряде я чувствую себя переростком. Мне кажется, что мама по этому поводу не так уж переживала, понимала, что изменить графу "соцпроисхождение" не в ее силах. А до поступления в ВУЗ было еще далеко.

Я самоисключился. Угрызения совести сразу поутихли, я-то понимал, что истинная причина не в соцпроисхождении, а в моей безнравственности, несовместимой ни со званием юного ленинца, ни с вступлением в ряды ВЛКСМ - искренне считал себя недостойным... И жить сразу сделалось легче.

перейти в оглавление номера