ДАВИД САМОЙЛОВ

ГЕНУГ

    К истории создания цикла

Публикация, вступление, примечания, комментарии Геннадия Евграфова

    В принципе такие вещи публикуются родственниками, читай наследниками, после своевременной (или несвоевременной) кончины — нет, не автора (его уже давно нет с нами), а лица, которому они не только посвящены, но и в которых ОНО — ЛИЦО является, как говорили раньше, лирическим героем (да простят меня за этот, по-моему, вышедший из употребления, термин некоторые литературоведы новейшей формации). Потому что недоброжелатели могут иронически усмехнуться, усмотрев в небольшой поэтической вещице, может быть, некоторую лесть и "восхваление "героя" автором, которые он — "герой", — публикуя цикл до, если так можно выразиться, "усопания" предоставил на усмотрение читающей публики. И будут глубоко неправы, отожествляя "персонажа" с вполне конкретным, живущим сегодня и сейчас человеком, то бишь тем, кто явился всего лишь поводом для написания этой небольшой поэмки, хотя, безусловно, некоторые поэтические реалии в ней вполне соотносятся с жизненными. Те же, кто любил и ценил Д.С., надеюсь, только обрадуются (если не утратили, дожив до нашего сумбурного и во многом смутного, не очень-то располагающего к чтению стихов времени, этой способности)возможности познакомиться с доселе никому еще неизвестным текстом любимого поэта и посмеяться его поэтическим шуточкам. Так что главное в публикуемом тексте не герой, а сам текст, принадлежащий руке Мастера, — говорю это без всякой ложной скромности и тем более какого-либо самоуничижения. Кстати, подбил меня на этот шаг — то есть публикацию при собственной жизни, мой товарищ, одновременно являющийся главным редактором журнала, на чьих страницах и публикуется эта вещица. Иначе лежать ей в моем архиве до своевременной или несвоевременной... (см. выше).

    Итак, в один из летних дней уже далекого и растаявшего в дымке времени советского 1988 года у меня раздался звонок. Из своего эстонского далека звонила Галина Ивановна(1). После обычно принятых приветствий и расспросов о столичном житье-бытье (а как у вас в Москве? Горбачева еще не сняли? Водку не запретили? — А как там вы в своих палестинах, в более свободной, но по-прежнему остающейся несколько нам чуждой Эстонии? еще не отделились?) оказался я спрошенным — не могу ли я на недельку подскочить в славный прибалтийский городок Пернов(2), поскольку ей с Петей(3) и Павликом(4) необходимо отбыть в Москву: мэтра(5) оставлять одного не хочется, а хочется совсем наоборот — чтобы с ним побыл близкий ему и не раздражающий его человек. Поскольку Г.И. звонила именно мне, то надо было полагать, что таким человеком был я. К тому времени я уже несколько лет как состоял в членах Комитета московских литераторов и не являлся литсекретарем Самойлова, но дружба и, более того, душевная близость с Д.С. остались, и я, ни минуты не колеблясь, принял приглашение...

    Очевидно, как и большинство нормальных интеллигентов-гуманитариев, да еще нечто пишущих, да еще желавших публиковаться и в то же время не замараться, я, испытывая некий конфликт с вскормившим и вспоившим меня государством, нисколько не испытывал к нему (я подчеркиваю — государству) и к правящему режиму ровно никаких чувств, за исключением нелюбви и некоторого презрения. И передо мной, как и перед многими друзьями по поколению, стоял выбор: либо идти в диссиденты (и в худшем случае готовиться к тюрьме, в лучшем — к высылке за границу), либо в дворники, сторожа и т.д. (чтобы поменьше соприкасаться с Соввластью и потихоньку делать свое дело, в то же время отлично понимая, что времена не выбирают, в них живут и умирают). Сидеть — скажу откровенно — не хотелось. Что касалось заграницы — то это еще бабушка надвое сказала. Мести улицы, а затем философствовать в дворницкой — тоже не улыбалось. И тогда с подачи Саши(6) (который к тому времени прошел тот же формальный ни к чему не обязывающий путь) я выбрал третье — оформился (разумеется, также формально) литсекретарем Самойлова. Тем более, что Д.С., к мнению которого я не только прислушивался — мнение его всегда для меня было важно, не терпящим возражений тоном убеждал, что диссидентство — это одно, а литература совсем другое. Помню, я все же пытался слабо возражать — а как же "он тоже заговорщик, и некуда податься кроме них"(7)? Но поэт остался поэтом, поставил точку Д.С. После этого мы выпили несколько бутылок шампанского — ах, какое в Москве тогда было шампанское! — и пришли ко всеобщему согласию.

    Шло время. Мало кто тогда подозревал, что вскоре слабые брежневские заморозки сменятся андроповскими морозами и станет еще мрачнее и скучнее жить. Ну а пока я продолжал обитать в Москве, Д.С. с Г.И. и частью семьи, как поговаривали близкие к поэту люди, пребывал в своеобразной эмиграции на берегах Балтийского моря. Обязанности мои (да практически никаких обязанностей и не было — была защита от государства, которое лицемерно полагало, что все его подданные должны если не работать, то хотя бы числиться где-то) меня не тяготили, и я занимался своим делом, постепенно начал печататься (естественно, под псевдонимом — какой "русскоязычный" не любил натянуть на себя скрывающую его семитское лицо литературную маску)(*). Д.С. в силу своего физического отсутствия в столице звонил или писал мне, между делом (очень был деликатным человеком) прося обратиться к тому-то и к тому-то, сделать то-то и то-то, а однажды мы с Сашей даже составили его сборник "Линия руки"(8) , о котором он не раз впоследствии говорил, что это его лучшая книга (пустячок, а приятно!) В общем, поручения мэтра были столь не часты и необременительны, что выполнял я их, не скрою, не без удовольствия. Не раз я бывал в Пярну и зимой, и летом, отдыхая там от довольно гнусной, порой даже густопсовой московской действительности. И так продолжалось до тех пор, пока в воздухе чуть-чуть не повеяло вольницей и на первом году перестройки я не вступил в профком литераторов. Но это нисколько не повлияло на наши отношения с Д.С., наоборот, мне казалось, что они еще более упрочились...

    После звонка Г.И. я засобирался в дорогу. Сейчас могу точно сказать, когда это было — на подаренном мне экземпляре машинописи стоит дата — 15 июля, — проставленная рукой Д.С., и его же посвящение. Выехав из дому рано утром, вечером того же дня я уже был в Пярну. Самолетом до Таллина лететь меньше, чем автобусом добираться из известной эстонской столицы до менее известного курортно-исторического городка. Вокруг все цвело — северное лето отличается от южного неким спокойствием и упорядоченностью, загнанными в небольшие температурные рамки. Нет и буйной размашистости красок Кавказа. Улица Тооминга своей стерильностью и чистотой напоминала картинку из какого-то немецкого рекламного каталога, и только в доме №4 все было как в России. Мэтра я застал в саду, и он был уже достаточно хорош(**) — отсутствие Галины Ивановны он рассматривал как осознанную свободу. После взаимных поцелуев и объятий первыми его словами были: "Коньяк привез?"(9) — "Привез." — "Ну так в чем же дело?" — "В рюмках." — "Это не проблема." И мы здесь же за летним столиком в саду, примыкавшему к дому, не торопясь, с известным чувством и наслаждением усидели отличную бутылку грузинского (настоящего! не чета нынешним) коньяка, который еще можно было, приложив некоторые усилия, купить в алкогольно опустевающей столице после всех немыслимых и потому как всегда абсурдных горбачевско-лигачевских компаний по борьбе с тем, что побороть — во всяком случае в России — невозможно.

    Ну а после распития, несколько расслабившись и пребывая в хорошем настроении духа, Д.С. сказал: "А я тут, тебя поджидая, кое-что написал," — и прочитал мне цикл стихов, предлагающийся ныне вниманию читателей журнала "Комментарии".

    Потом пошли разные интеллигентские разговоры, в том числе и о "Вести"(10), за которую мы уже боролись два года.

    А через неделю или две, уладив все в Москве (связано это было ли с делами Варвары(11), или здоровьем Пети — точно не помню), в Пярну вернулась Галина Ивановна, которая была весьма довольна тем, что нашла нас обоих, как говорится, веселыми, и довольными, и пребывающими в полном здравии. А еще через некоторое время, хорошо отдохнув рядом с мэтром и получив мощный интеллектуальный заряд бодрости, я улетел домой.

    Вот и все — генуг.

    P.S. Гонорар за публикацию прошу передать единственному (пока) внуку Д.С. — Сереже.

  Генуг

  1.

    Гену звали

    Генацвали.

2.

    Съев таблетку баралгина,

    Диссидентку(***) барал Гена.

    А она была невинна.

    Это необыкновенно.

3.

  Не еби, Геннадий,

    Блядей.

    Потому что это, Гена, —

    Высшим принципам измена.

  4.

  Раньше Гена был генсек(****),

    А теперь — геноссе.

    Может этот человек

    Не решать вопросы.

5.

  У Гены

    Хорошие гены,

    Но жаль,

    Что их нету у ...(*****)

6.

  Скажу тебе, Гена, я,

    Что Пярну не Генуя.

    Загрязнен залив,

    Нет вина в разлив,

    А за водкой, Гена,

    Очередь охуенна.

7.

  Геннадий Крокодилыч,

    Выпьем полбутылыч.

    И съешь при том, Геннадий,

    Картофельных оладий.

8.

Дружба, Гена, —

    Основное.

    Остальное —

    Это пена.

9.

Гена,

    Пей коньяк умеренно.

    Чтоб был хер

    Не как у мерина.

    10.

Гена, худший аллерген —

    "Морбус руссо-рустикум".

    От него прими пурген

    И присядь под кустиком.

11.

Ты, Гена, не искатель званий,

    К примеру — доктора наук.

    И так в тебе избыток знаний.

    Генуг!

12.

Не любит Гена геноцид,

    На геноцид Геннадий ссыт.

13.

Слушал Гена Генделя,

    Пока не дали пенделя.

14.

  А что такое, Геночка,

    Хорошенькая девочка?

    Хорошенькая девочка

    Всегда срывается с крючка.

    И надо с нехорошенькой

    Иметь, Геннадий, дело.

    Пускай глаза горошинкой,

    Зато какое тело!

15.

    ...............................................

    ...............................................

    .................................................

    .................................................(******)

16.

Евграфов(*******) любит ев и графов,

    А Гутман — любит лишь простых,

    Для упрощения этапов

    предпочитая холостых.

  17.

  В литературе, Геночка,

    Снимать приятно пеночку.

    Но где ты снимешь пеночку,

    Когда уткнешься в стеночку?

    18.

  Евграфов не любит штрафов —

    Чтоб кто-нибудь взимал с кого.

    А любит он жирафов

    И лошадей Пржевальского.

    Готов он к отчисленьям

    С немногих гонораров,

    Чтоб возрастало племя

    Горилл и казуаров.

19.

Он всегда в плену эмоций,

    Потому и детям близкий.

    С коньяку он — Песталлоцци,

    А с сухого — Сухомлинский.

20.

Пишу стихи. Издалека

    Ожидая Гену.

    Вдруг бутылку коньяка

    Привезет взамену!(********)

21.

  Тебя изобразил я гуманистом

    Широкого масштаба.

    При этом думал, будучи марксистом:

    Была бы баба.

1 Галина Ивановна Медведева, Г.И. — вторая жена Давида Самойловича.

2 Пернов — климатический и грязевой курорт (после 1917 г. Пярну) бывшей Эстонской ССР. В дореволюционные времена известен тем, что здесь некоторое время служил и проживал прадед Пушкина Абрам Ганнибал. В советские же времена получил известность тем, что здесь отдыхали Д. и И.Ойстрахи, Пикайзен и др. деятели отечественной культуры, а также постоянно с 80-ых годов проживал Д.Самойлов, которого постоянно навещали З.Гердт, М.Козаков, Ю.Ким и др.

******** Взамену чего — не ясно. Вероятно — для рифмы.