ИЛЬЯ КУТИК

ДВУХ АМЕРИКАНЦЕВ КОТЫ*

1. Аллегория Паунда

Эзра Паунд был антисемитом. Что ж,
средь великих встречаются юдофобы.
К тому ж он был еще антикош-
атником, и в Паунде эти оба

"анти" - общепятнистой стали
аллергией, - схожей с цветной обложкой, -
на еврея, кота ли,
даже на друга Томаса, от которого дуло кошкой.

В бездомных котах есть что-то действительно местечковое,
ну а в домашних - от жтрных банкиров чуть-чуть
Эзра вещал по радио, что надо их гнуть подковою,
а не то они расплодятся - и станет непродохнуть.

Римское лето. Паунд сидит в майке
в студии. В "майке",
сидящем на твердом стебле, как погремушки-маки,

гремит его гнев, достигающий США
с разницей в шесть часов. Божественно хороша
римская ночь, но вздрагивает душа:

он слышит тысячи разновысоких "мяу"
с улицы, будто бы Рим - Дахау.
Он не знает, что это значит, и вопрошает: "Haw

come?" Ибо не знает, что - аки меха гармошки -
стягиваются раз в год ночью коты и кошки, -
перебежав границы и сиганув в окошки, -

на пустырь неподалеку от Колизея.
Сидят ровным кругом, помяукивая и глазея
друг на друга, как через стекло музея.

Что ж они видят насквозь? - так сказать за спиной друг друга:
Аушвиц? Бухенвальд? Или то, что им будет туго
тоже, если не сделать что-то пошире круга.
Создать свое государство, может быть? - там в пустыне,
близкой к Египту и цвета созревшей дыни,
чья они - все-таки - мякоть присно и ныне.

Но как создать государство? какие в нем будут расы
считаться исконными, когда существуют классы,
т.е. породистые и эти вот - как матрасы?

Когда есть сиамские, русские голубые,
персидские, европейские, при этом - совсем любые?
Как они все уживутся в новой полифонии?

И начинается ор о достоинствах территории
собственной и недостатках, как виги кричат на тори.
И хрипнет кошачий голос в этом годичном споре.

И когда Эзра Паунд заканчивает вещанье,
котов совещанье заканчивается никак.
Он выключает "майк" и наружу идет с вещами,
задыхаясь от аллегории, как полосатый флаг.

Апрель 1999

2. Утопия Кубрика**

Кинотворец Лолиты, Стенли Кубрик
уехал из Голливуда в Англию,
выстроил замок, за кубиком кубик,
и зажил, как говорится, внаглую,

т.е. уединенно сидя перед окном,
как Гумберт Гумберт, - перед абсолютно чистым
окном, спокойный, как метроном,
педофилом не будучи и - уж никак! - фрейдистом.

Ибо Гумберт Гумберт Набокова - это, прежде всего, забота;
в нем человек сгорел - вспоминая Фета, -
от заботы, которая сплошь забыта
нами, а помнится лишь нимфетка

Долорес, - приемыш, почти что мышь,
и - в общем - серая, но игравшая с ним, котом,
как в самых пошлых диснеях, и с тою лишь
разницей, что в трагедиях нет никаких "потом".

И Кубрик решил в жизни это потом создать
без соблазнов, смертей, и завел аж трех
котяр, которых он расселил как знать
по разным замковым комнатам, несмотря на брех

собак, проживающих в одной. А его шофер-
итальянец каждый день привозил котам
свежую травку, стелившуюся как ковер
чтоб коты не делили на "здесь" и "там"

свою жизнь, а кувыркались в ней,
как уже в раю, забыв об асфальтовом гетто.
(Температура в комнатах всегда была не холодней,
чем 25 по Цельсию иль 80 - по Фаренгейту.)

___________________________

*Из книги о котах. (Ред)

** См. статью: "Memoirs of a Kubrick mind slave" by Ian Watson.- The New Yorker, March 22, 1999, p. 44. (Авт)