Геннадий Куртик
А зимы голубое зерно тишиною полно.
Так печально и полно безмолвствует ваза.
И ворон на белом пространстве двора
Среди утлых скамеек и меркнущих далей
В одеянье беспечном рассеянной ночи,
Хрипкогласый, таинственный и нелюдимый,
Возглашает о вечном.
Словно ключ, отпирающий двери пространства,
По соседству живущего вне поминаний,
Где нас ждут неусыпно и время жалеют,
Что по каплям стекает в хрустальную вазу.
Полновесно. Налитые спелостью капли.
Драгоценный подарок. Не новое нечто,
Но всегдашняя праздная благость живого.
Юлию Киму
Кореец скворчатый, певец раскосоглазый,
Детсадовским подверженный проказам.
Кругла умнейшая над нами голова,
И едким смыслом полнятся слова.
Столь мелодичные, с изыском артистизма,
Что наблюдается преодоленье смысла,
Преоборенье с вылетом наверх,
Где не кулисы, а мачтóвый лес.
А там, глядишь, и выше что-то блещет
И с птичьей радостью навстречу нам трепещет.
Ах, песня-песенка, в глуши родимой вьется,
И с ней страна прощенная смеется,
Как почва, что взрастила сей цветок,
Хотя и ростом ровно на вершок.
Трагическая нежность, клоунада
На острие вселенского распада,
Которая не ранит, но крепит
Соединенье обветшавших плит.
Страна утробная, ворочаясь лениво,
Легко подбросит в облако певца.
А там уж сам! Глаголов переливы.
И не узнать знакомого лица.
Перед картиной Ватто
Л.В.И.
Несвязное хотелось бы связать,
Мелодию простую услыхать,
Пастушескую греческую флейту
Иль опереточный обманчивый рожок,
Что барышень сзывает на лужок
В объятья кавалеров, и форейтор
Уж приготовил свой картонный дом,
Где уместиться можно лишь вдвоем
И медленно отбыть за важные кулисы.
Несвязное хотелось бы связать,
Лицо знакомое на сцене увидать,
В костюме кавалера или принца,
С улыбкою свободы на устах, –
Любовник молодой иль вертопрах,
А время заполночь немыслимо клонится.
Пробита брешь, и сцена раздалась,
Звезда в партере бархатном зажглась,
И пламенная речь навстречу ей стремится.
Несвязное хотелось бы связать
И голубка воздушного послать
За окоем голубизны высокой.
Где ты, своей не ведая красы,
Не уронив над пяльцами слезы,
Океанический вдыхаешь запах рока.
Как наши бденья юные горьки,
Ну, а тела по-прежнему легки
На отрешенной плоскости планеты.
Несвязное хотелось бы связать,
В корчму Ватто любезного зазвать
Иль на пикник актерский затесаться.
Гитары звон и трепет плюмажа.
Лети, лети, актерская душа!
Кто над тобой посмеет посмеяться?
Улыбка беззащитна красоты,
Господь свои перевернет листы,
И всем нам вместе предстоит собраться.
1996
* * *
Я грежу, нет, бреду, подняв свое забрало,
Пора осенняя до времени настала.
Кружится лист, как бабочка, легко,
Свое последнее справляя торжество.
Открытость малостям, струн вольное звучанье,
Предчувствие, надежда, содроганье.
Готовность в руки взять веретено,
Заняться пряжей, отворить окно.
Не йдёт ли друг? Мы вас давно заждались!
Одежды праздные на вешалках измялись.
И вот, глаза в глаза, струится тихо речь,
Которой небеса не могут пренебречь.
Открытость малостям, а может, превращенье,
Души болезненной смиренное движенье.
Преодолев стыдом внушенный страх,
Не ждать, пока найдут твой истощенный прах,
А выглянуть в окно открыто: будь что будет!
Пусть ангел Твой тоску мою рассудит!
На небесах душа моя мертва.
А здесь кружится желтая листва,
Свивая дней таинственную пряжу,
И скоро снег холодным пухом ляжет,
Прикрыв, как саваном, земли нечистоту,
И обновив заветную мечту.
Город
1
Мне стало негде в Питере остановиться.
Огромный город, гулкий и пустой,
Не знает, чем занять себя на воле.
Пронзает небо шпилем серебристым,
Громадою соборов нависает над бездною небытия,
Волною плещет о холодный камень,
Шумит в садах несмелою листвою,
И площадью Сенатскою гордится,
Где всадник на разгневанном коне
Все также мчит с рукой, вперед подъятой.
2
Еврейская с картавинкою речь,
Фиалки лепет, аромат востока,
Погребена в болотах Ленинграда.
А то, что избежало погребенья,
Рассыпалось в пространствах мировых:
В Америке звучит провинциальной,
В одежды Рима важно облаченной,
И на Святой иссушенной земле, в ногах у Господа,
Не в силах отдышаться от сквозняков столетья ледяного,
На австралийских диких берегах, и даже –
В садах Германии, пред всеми виноватой.
3
И пустота, как элемент пейзажа,
К Санкт-Петербурга платью прилепилась.
Отсутствие становится рельефом одичавших улиц,
Где каждый дом знакомым силуэтом,
Меня завидев, молча отступает
В слепую даль петровских перспектив.
Лишь иногда сквозь перезвон трамвайный
Вдруг прозвучит мелодии отрывок
С еврейской неизбывной простотой,
И город всей громадой встрепенется,
Ушам своим не веря,
И поглядит назад с тоскою.
1999
* * *
В филигранной точности Бродского
Островка не найдете плотского,
Где бы кости свои согреть.
У камина и зябко, и сыро;
Горло времени – совсем простыло,
Разучилось стенать и петь!
Преисподняя тихой сапой с тыла
Непослушный пленила рот.
Лишь мелодия одна забыла
О страже у крепостных ворот.
То ли флейта, то ли кореянки пенье
У края земли, где океана вздох и телодвиженье.
О том, как однажды в раннюю пору молодой земли
Верблюды, дары приносящие, тропою пустынной шли.
И за ними шлейфом, чуть подвинув границы обыкновенья,
Пустыня, в тоске невысказанной, струилась в самозабвеньи.
Попытка апофатического богословия
Тебя нигде узнать нельзя,
Ты так невидим, так нетленен,
Короткая летит стезя
Сквозь череду пустых мгновений.
А красота не знает нот,
Она совсем Тебя забыла,
Лишь влажный хорошеет рот,
Молитвенным наполнен пылом.
Не перепрыгнуть на другой
Брег пустоты необычайной,
Но существо горит строкой,
Отчаянной и величальной.
***
Тебе сказать слова любви...
Уста не слушаются, дремлют.
Молчание тревожит землю,
Ты, ангел, медленней труби.
Неповоротливый язык! –
Тебя высокому учили
Псалмов горячие кадрили,
Земля и небо – крепкий стык.
Но все же есть одна зацепка,
Она загадку разрешит:
До времени твой голос скрыт,
Пока не завершится лепка.
***
Душа хотела рассказать,
Как ей загадочно живется.
Никто не слушает: колодца
Ведь все равно не исчерпать.
Она тоскует потому,
Что не желает мир открыться
И стать порядочной вещицей
В набитом мелочью дому.
И как же неба ухватить
Ночные льющиеся трели?
Они нам слышны с колыбели,
Но постепенно трется нить.
***
Подруга бедная, нам все сулит спасенье.
Любви так мало, но бодрее дух.
И мы живем, минуя обольщенья,
И лишь острим нерукотворный слух.
Любая малость о себе расскажет,
Прости, что обращаюсь не к тебе,
Давай кораблик сделаем бумажный
И отдадим бытийственной волне.
Поминальная
Пропеть за всех – такая сверхзадача,
Всех помянуть и вспомнить заодно,
Спуститься вниз – на каменное дно,
Где отголоски заблудились плача.
Войти в чужую боль, приникнуть к ней,
Приблизиться, зажечь свечу на камне,
Преодолеть различье, холод давний –
Все для того, чтоб быть тебе родней,
Душа пропащая. Когда тебя несли,
Чтоб положить на каменное днище,
Где обреталось жизни пепелище,
Еще мои слова не проросли.
Молчало всё, незримы были знаки,
Что жизни форму придают и смысл.
Как корабли, взирали молча в высь
Снегами заметенные бараки.
В них человека хрупкое тепло
Стекало в море холода ночного,
Стояла ночь у волчьего порога,
И не вращалось жизни колесо,
И милости вощеное крыло
Еще не осеняло небосклона,
Из материнского выпрастывая лона
Не поврежденное отчаяньем тепло.
Время
О чем пою, не ведаю, не знаю,
Лишь время огнезрачное считаю,
Которое как мелочь в кулаке;
Мгновения друг другу не знакомы,
Как будто в каждой точке по излому:
Прерывистость, непрочность, пустота.
Как возникает звонкая верста
В чеканном облике античной Единицы,
Одна на всех, хотя и в разных лицах,
Сказать я не могу.
А только чувствую ритмические всплески,
Что пробиваются сквозь терний перелески;
Рождение и смерть в них объединены,
Им подчиняется дыхание страны
И летний плеск асфальтовой скакалки,
Их разгадать потуги наши жалки,
Но ритм всем управляет, он могуч,
Как в небо устремленный быстрый луч,
Он создает линейность обитанья
И держит крепко лавку мирозданья.
Но также чувствую насупленные грозы,
Что бьют наотмашь в точку на прямой,
И время изгибается дугой
Под тяжестью нешуточной угрозы.
Неоднородность времени известна,
Вдруг миг один в себя вбирает век;
От боли корчится на нарах человек,
Из обжитого извлеченный места.
А то вдруг – тишь, и, кажется, покой
Ничем не потревожит дивный строй
Бредущих медленно минутных отделений,
Как если б не было истории стремлений,
А шло по кругу все, себя держа за хвост,
Тропинкой хоженой – от люльки на погост.
Обманчивая тишь, в ней явственно движенье,
Листочков клейких в почках пробужденье.
Ты, новизна, в обличье ветхих форм
Готовишь ряд невиданных реформ.
Ты пробираешься сквозь поры ветхой драни
И день-деньской красой внезапной ранишь.
Ты непохожесть вносишь, рушишь строй
И демонстрируешь невиданный покрой
Там, где различий быть не может вовсе,
А сыплет дождь рассеянная осень,
Как было век назад, а может два;
Скрипит под тяжестью крестьянская арба,
Въезжая в век новейших технологий,
Где царствует экран, настырный и убогий.
Смешение времен, и в каждой точке стык,
Уже наш род от древности отвык.
Но современность – отрок слишком ранний,
Он наглотался всякой вредной дряни,
Забыл про корни, в одеянье света
Стоит как перст и требует ответа
На многотрудные вопросы бытия,
Тогда как мудрости почтенная змея
Отнюдь не с ним, а крутит шашни с прошлым,
Юнцам предпочитая перец острый.
Отбросив тень мгновенного испуга,
Два века вдруг приветствуют друг друга;
Похожи мы, мы из одной реторты,
И коды наши в памяти не стерты.
Разделены мы тысячью мгновений,
Но родственны полки обыкновений.
И, главное, одной любовью мы объяты,
В руке Твоей послушные солдаты.
Но время огнезрачно, это ясно,
И потому, наверное, прекрасно,
Шестикрылато, не подвластно тленью,
А к горнему приучено веселью.
Ты, ангел-время, будь же милосердно,
Нам удели глоток недели вербной
В час роковой в пыли Ерусалима
И на дороге полновесной Рима!
2001
Петербург. Вдали
Все тот же Петербург, все то же наважденье,
Из ничего воздвигнутый в пустыне,
Ветрами продуваемый, горбатый,
Спиною повернувшийся к России.
С холмов московских он отлично виден.
К тому же камень. И кому он нужен,
Такой беспочвенный, к сомненьям непричастный,
Куда глядеть? И в медленной воде
Кругами ходят миражи, как рыбы,
Других эпох. Им негде поселиться.
И потому им хочется назад,
В свои века, как в дом привычный, въехать.
А здесь им неуютно. Боже правый!
Доколе нам во все вникать и слушать
Страстей чужих неистребимый шелест?
Звук Петропавловских пустопорожних пушек
Слышнее здесь, чем там, где плещется волна,
Когда-то Пушкиным воспетая на диво.
Нужна свобода нам, чтоб отойти в сторонку
И вдаль взглянуть, где нет щемящих линий,
А вьется неба завиток упорный,
И воздух переполнен сам собою,
И никуда не хочется бежать.
Московская элегия
У всех лотков облизываю губы…
И не живу, и все-таки живу.
Уже не раз отменные поэты
Тебя любили, бедная Москва.
Ты так крупна и, вместе, так доступна,
И все же ты, наверно, целокупна,
Как бы сказал прославленный поэт.
Мы стали жить в такое нынче время,
Когда стихи уж больше не стихи,
И страхи вечные по улицам крадутся,
И заговор мерещится в ночи,
И хочется уткнуться в поднебесье
И выплакать все горе мировое:
Авось, услышит кто-нибудь и спрячет
Полу халата в пыльный гардероб
Захламленных небес.
Шалю, юродствую и время славно трачу,
Но для тебя едва ли много значу,
Ты, время, озабочено другим.
Я чувствую твой шелест невесомый,
Как ты проходишь улицей московской,
И улица с тобой бежит в припрыжку,
Готовая всю душу распахнуть.
Глядеть ей вслед и стыдно, и прекрасно,
Пропитан воздух шаткостью весенней,
И город как одна большая птица:
Дома, соборы, каменные кручи,
Фонтаны, шелестящий табор листьев,
Коня литые резвые копыта –
Все на местах обжитых вековых.
Их с мест насиженных, поверь, вовек не сдвинуть.
И вдруг, сорвавшись стаей оголтелой,
Готовы бросить все и улететь
Навстречу неизвестности, которой
Нет слаще ничего.
2000-2001
Война
Когда сквозь ненависть продета нитка шелка,
В руке у гения как прежде треуголка,
Платок девический от горя полон слез,
А небо осени арктических угроз.
Когда поэзия сквозь сито горе мерит
И сердце хрупкое в спасение не верит –
Один лишь Бог тогда способен нам помочь,
Бескровной жертвою изгнать дракона прочь.
***
Ты знаешь все про нас, Себя от нас скрываешь,
Во цвете огненном вселенная немая,
Огромный многоярусный каркас,
Всем хороша, но все же не про нас.
Нам снится берег в лягушачьей тине,
Бежит паук по влажной паутине,
И каждый лист дыханием согрет
Детсадовских невозвратимых лет.
Оттуда можно черпать полной мерой
Здоровый дух окон заиндевелых
И запах хвойный в звездной мишуре,
И скрип салазок с горки во дворе.
Домашний милый мир в портретных арабесках,
Он виснет на стене с беспечностью прелестной,
В нем жизнью полнится случайный завиток,
И рыбкой мелкою – вселенной дивный прок.
Сикомора
(Неновая песня)
Никто не знает, только сикомора,
Здесь не всегда влачила хвост пустыня –
Цвели сады, стояли города;
Ручей журчал сквозь этажи вселенной,
И девушки прекрасные ступали
На камни влажные, в кувшины набирая
Блестящие струящиеся воды;
Горел огонь народа прикровенный,
И в храмах служба медленно свершалась,
И даль была простерта и ясна.
Никто не знает, только сикомора,
Как выползала медленно змея,
Тысячеустая, ощерившись оружьем,
Из глубины невзрачного ущелья,
Шершавой кожей проедая тишину.
Уже глава достигла стен столицы
И разлеглась в палатках островерхих,
А хвост еще покоя не нашел,
Сплетаясь кольцами в дали жестокосердой;
И мерно бился колокол собранья.
Никто не знает, только сикомора,
Как резво цокали копыта на пригорке,
Когда стрелок в сиденье изогнулся
И с наслажденьем выпустил стрелу,
Вонзившуюся в землю за стеною
У ног правителя. К нему спешили слуги,
Но очевидность билась о подошву
Щербленной крепкой каменной стены,
Взбиралась вверх и тут же отступала,
Как бы резвясь, с добычею играя.
И только ты, святая сикомора,
Единственный свидетель и доносчик,
Рассказчик сладостный и вместе молчаливый,
И только ты поведать можешь нам
О возрастанье бешенной угрозы,
Когда на меч в бою вставало десять,
И стены рушились, и билось сердце часто
У смертной неизведанной черты.
И все, что было жизнью, улетело –
Вспорхнуло и исчезло навсегда.
Ну а теперь (волшебное присловье!)
Никто пустыни больше не тревожит.
Все ровно здесь, земля песком покрыта,
Иссохло русло плещущей реки,
Виднеются вдали останки крепостные,
Наполовину скрытые кустами,
Возносит ветви к небу сикомора,
И шелест слышен пролетевшей птицы,
Да где-то вдалеке за горизонтом,
Как память долгая, встает голубизна.
2003
***
Как жизнь хрупка и как она незряча,
Приставший к ней – ручей любви горячий –
Не может нас согреть, ну, разве что чуть-чуть,
Как лунный пробирающийся луч,
В разрывах туч в метельную погоду;
И голос пушкинский опять слагает оду
О вольности, в раздрай немой души,
В российской медленной бесчувственной глуши,
В растворе узеньком дозволенного пенья,
Сквозь срамоту казенного презренья.
Свобода в нем, трепещет с ним душа,
Она по-прежнему в невзгодах хороша,
Готова все раздать, стать нищенкой, поверить,
В приотворенные протискиваясь двери,
А там к лучу воздушному пристать
И с благодарным посохом предстать.
2003
Строки
1
Есть много нот немыслимых на свете,
Из них растут ночные птицы – фразы,
Что к смыслу разному душою прилегают,
Чтобы открылась неба пустота.
И стало видно, как струится время
В бамбуках строк, в чертогах двувеликих,
Из мертвых глаз соринки вымывая
Напором чудодейственной воды.
2
Им свойственны два разных измеренья:
Одно для глаз приятно и доступно,
Оно ласкает слух и тешит нёбо,
Другое падает в невидимость тугую,
Куда не заглянуть, а только падать,
Как бы на дно бездонного колодца,
Где только девицам пристало веселиться,
И выйти в свет подобием луча.
2003
***
Опять душа в знакомой лихорадке,
Ей грезится пирог во сне отменно сладкий,
Меж тем она в волнах крутых плывет
И пеной горькою захлестывает рот.
Куда плывет? Откуда ветер дует?
Кто горизонт рассерженный продует?
Я знаю вас, вам только бы судить,
А лучше бы меня на волю отпустить.
Ведь все равно я знаю все, что будет,
Опять страна огузок свой простудит.
Никто мне не поверит, голос сник,
И бьет в тени таинственный родник.
***
Как мне свобода нынче дорога,
Над нею власть тюремная строга,
Грозится все отнять, запретом огорошить,
А в волосах – одышливая проседь.
Я не боюсь тебя, затверженная лжа,
На остриях танцуешь ты, дрожа,
А я прошествую совсем неуловимо,
Моя душа от пошлости хранима.
Все потому, что на устах – хвала,
И тает жизнь, как дымка из ствола.
Впадает небо в дрожь от каждого моленья
И шлет с поклонами в ответ стихотворенья.
***
О.А.С.
Меня винят в похожести прекрасной,
И я на самом деле много виноват,
Никак не вспомню формулы причастной
У этих царских, этих сельских врат.
Меня сюда нечаянно пустили.
Давно раскаялись, призвали стражу – вон!
И вдруг бокал на мрамор обронили,
С ним драгоценный прокатился звон.
Я под шумок от стражи строгой скрылся,
Один бреду и дудочка при мне,
Повсюду голоса, и мой плясать пустился,
И звон чуднóй в незримой вышине.
***
Мишень или фигурка властелина,
И на губах неспелая малина;
По этой тропке лучше не идти,
А то лишат счастливого пути.
Возьмут и выдернут, как репку, как зайчишку,
Так хочется нырнуть в детсадовскую книжку;
Там девочек визгливый хоровод,
И мальчиков отчаянный народ.
Идти без всяких пут, без страха, без стесненья,
На мушку взяв пугливые мгновенья,
Чтобы себя порядочно вели;
И плыли вдаль ручные корабли.
Кожевник
Из глубины взываю к тебе, Господи, из глубины,
Ни одного шага ступить не могу, ни одного шага,
Куда ни ставлю ногу, проваливаюсь, а помощи нет,
Что ни замыслю, все прахом идет без благословенья.
В юности мечтал о тебе и садах твоих,
Завсегдатаем, думал, стану райских рощ,
Веселился заранее, в шелка обряжался,
Свысока смотрел на простецов неведенья.
А теперь, кто я Господи?
Нищий запанибрата мне, только он и близок мне,
Завидую муравью, который знает место свое.
Глаз не могу поднять, опасаюсь света:
На свету нищета моя еще рельефней.
Встречаю ближнего, он меня приветствует,
Ужасаюсь – слепец, не знает, кто пред ним!
Вхожу в храм, служба идет в нем,
Хоры гремят, народ ликует, славословит Бога,
А у меня одна забота – меня бы только не увидали.
Хорошо им, не ведающим греха,
Хорошо им, твердо стоящим на двух ногах,
Хорошо им, знающим Бога и не боящимся,
Хорошо им, веселящимся о Господе.
Мне же, как видно, не судьба, радости нет во мне.
Состарилась душа, в неудачах иссохла,
Прилепилась к греху, ничем не отлепишь.
Некуда голову преклонить, слово молвить.
Только и есть у меня, это ты, Господи.
Направо пойду, о тебе вспомню,
Налево пойду, о тебе помышляю;
Делами обременен, зажат клещами,
Но чуть легче стало, и вот – я уже здесь, Господи! –
Перед тобой стою, о тебе помышляю.
И когда время мое закончится, закончится время,
И повлекут меня в места без возврата,
Откуда еще никто не возвращался,
И тогда, Господи, не думай, что изменюсь я,
Не отстану от тебя, Господи,
Вопль мой из глубины до тебя достигнет,
И сердце мое тобой наполнится,
Никуда тебе от меня не деться.
Язычник
Когда увели от нас,
Наших богов от нас отлучили,
Захолонула земля, в ужасе устрашилась,
Притаилась, уши прижала.
Затрепетали березы, прошелестели осины,
Травы заколыхались, проросли и смолкли.
А как зовут его, нового бога? Как ему имя?
Говорят, нет у него имени, ничего у него нет.
Ничего – оно не здесь обитает, не здесь плодится,
Ничего – оно огромно, ему нас не видно,
Ничего – все объемлет, в себе содержит,
Ничего – ему ничего не надо, к нему не подступишься.
Куда нам податься с нашими земными заботами,
С нашими родными болячками, с теплотой и холодом,
С морошкой и брусникой, с васильками и коромыслами,
Кому принести все это, кому доверить?
А отцы-то наши, отцы-то нам ничего не сказали,
Скрыли они от нас беду неминучую, звезду падучую.
Вот, то-то им теперь первым досталось,
Как пошли погосты крушить, места святые,
Негде стало принести жертву, в путь отправить.
То-то им теперь голодно, непокойно на святом месте.
Оттого-то волки по ночам воют, птицы высоко реют,
На болоте черника не уродилась, съела ее роса земная.
И уже скоро, говорят, уже скоро, нельзя будет пройти
Тропой лесною. Из-под куста, из-под дерева,
Из болотной хляби выйдут мертвецы крепким строем
И отправятся на поиски пропитанья.
Вот тогда-то и посмотрим мы на их мощи,
На их святыни, на кресты и кажденья,
Как все это исчезнет в ненасытных жерлах
И земля наконец-то вздохнет с облегченьем.
Тростинка
Тихо палочка поет,
У нее веселый год:
Она пригодилась,
В свирель обратилась.
Тихо палочка поет.
Мимо березок, мимо осинок
Она бережно плывет,
Ее верный друг несет.
И через горлышко,
Через острую дырочку
Из-под пальцев,
Из-под голубизны очей сердечных,
Из-под соломки волос нечесаных,
Полыхнуло вдруг любовью да скрылось,
Полыхнуло до небес до самых,
До тучек, до птичек, до крыльев их закавычек.
Пой-пой-пой, кроха-палочка,
Небеса стали выше,
Пой-пой, благодатная,
Все, что было горечи в поднебесье, все развеялось,
Пой-пой, маленькая, несмышленыш,
И на земле и на небе место тебе найдется.
Ты писком своим небеса ублажаешь,
Ты свистом своим прорехи в них зашиваешь,
Ты одна в ничтожности своей все вмещаешь.
И не холодно нам с тобой,
И не боязно нам, и ничуть не страшно,
Когда приходится поневоле в бесконечности
Вникать распахнутой и пустой Вселенной;
Голосочек твой и там слышен.
2005
Вульфу и Наташе
Комната смирная, цветы и скатерть,
Город Москва, страна Россия,
Небо синее и в нем грозы зреют,
Веселятся грозы, где разгуляться есть им.
За горизонтом тучи и там Европа,
Множества славы, красота и сила;
Соборы пустоты прокололи неба,
Красота Италии спуталась с камнями Бретани,
Ирландская строгость с мавританской негой.
В порту Лиссабона ветрено и мятежно,
И океан дышит, распушает волны,
Трогает лапами подол Европы,
Языками волн вылизывает каменистый берег.
Он огромен, над ним птицы реют.
Плывут корабли, не надоедает им,
Можно на них отправиться, а можно на воздушном шаре.
Круглый океан, выгибает спину,
Стелется внизу легкой дымкой,
Пока доберешься, сто лет пройдет,
До земли, до берега, до чуднóй Америки.
Там небоскребы, как грибы, растут,
Там люди шоколад едят, на конях скачут,
Там городов не меряно и в одном друг живет;
Вспоминает обо мне, письма пишет, но не отправляет.
Выходит поутру и смотрит на небо –
Высоко там и синева разгулялась,
Ничем её не уймешь, синеву-то,
А по ней распрекрасный шар плывет,
Сам плывет и меня везет.
Говорит он мне: что ж так долго было
Ждать-дожидаться, сквозь синеву продираться.
Как мы встретились, не описать пером
В городе Бостоне, в стране Америке,
В комнате смирной, где цветы и скатерть.
***
Протянулась веревочка, высоко висит;
Одним концом зацепилась за зуб Америки,
А другим концом за московский зуб,
И на ней наши души полощутся
Для просушки на ветру времени.
***
Испепеленный жалостью и светом,
За недоступным сказочным предметом
Я отправляюсь в небо босиком.
Чего скрывать, и так уж все сокрыто,
Не счесть отменных ядерных попыток
Преодолеть и совершить прыжок.
Вот только что-то не видать собрата,
На алтаре пустующем Арбата,
Да и нигде его уж не видать.
А славно было бы пройтись по переулкам,
В плаще пустом, под небом странно гулким
За бричкой убегающей… Постой!
Здесь есть еще один кошель пустой!
Нам детских радостей, как видно, не достало,
Иль мимо нас ушло в конец начало,
И еще будет праздник расписной.
Трясущейся неверною рукой
Я этот полог чуть приподымаю,
А, впрочем, руки тотчас умываю;
Меня и так уже куда-то повели
В графе рожденья жирные нули.
2004
***
А то бывает: умер милый мальчик,
И старики толпою возмущенной
К нему тотчас со всех сторон сбегутся.
И пальцем заскорузлым, проперченным
Ему пеняют: умер, умер, умер,
Нарушил очередность, нас обставил.
Когда б не умер ты, мы жить могли бы славно,
Круговращенья наблюдая звезд,
Влекомых благостью хрустальной высшей сферы,
Где души праведных в святых садах пасутся,
И нам там приготовлен уголок.
Беслан
Ах, господа, теперь-то вы довольны,
Вам мало было мертвых, так, поди,
Опять дворов вместилища просторны
И можно вновь потребовать: роди
Ты на прикуску нам еще полсотни
Отменных молодцев и столько же девиц,
Чтоб было что подать для насыщенья
Кавказских зеленеющих столиц.
О, ненависть, ты падчерица наша,
Не звали мы, но ты опять пришла
И свечи черные над пропастью зажгла,
Пока хлебали мы кровавой жирной каши.
А как мы нежно Моцарта любили,
Душа летит, ей страхи нипочем,
Его, наверно, в небо отпустили
И затворили опустелый дом.
Да, время, ты не праздно, не пустяк,
Нам кое-что готовится, скребется,
Волнуется и блещет на путях,
И мышью белою в покой лесов ворвется.
***
Ольге Исаевой
Звук гитарный, звук тоскливый,
Уходящий в небо звук,
Шепот листьев прихотливый,
Улетающий из рук.
Звук гитарный, говор струнный,
И души последний вздох,
Свечки пламень тихоструйный,
Тихо льется за порог.
Сколько раз душа желала
Этой ясности земной,
Легким шепотам внимала,
А угрозам – ни одной.
Сколько раз глаза сияли
В чистый сумрак бытия,
Мед таинственный сбирали,
Слезы горькие лия.
Не последний, не печальный,
Этот звук и этот стон,
Шелест лиственный, прощальный,
Свет чуднóй со всех сторон.
2005
Искушение близостью
Говорят, тебе славы недостает;
Можно отвесить, граммов двести, а то и больше;
Славословие оно всем по нутру,
Вот и тебе тоже.
Может быть, о всемогуществе твоем слово молвить?
Можно и так, конечно, но тут тонкости начинаются:
Кто всемогущ, тот за все в ответе и всем должен,
И можно сгоряча наговорить лишнее.
Милосердие твое всем известно.
Долготерпишь ты мир и каждого человека в отдельности,
Гнев свой смиряешь, ангелов приводишь в повиновенье.
А если бы не так, давно бы уже все разлетелось.
И какой-нибудь обнаглевший бомжистый атом
Наподдал бы в суете президентскому атому прямо в глаз.
Непорядок все это.
Всеведение твое всем известно.
Хорошо бы и нам от него немного,
Но, говорят, неполезно это.
Идем мы по жизни, на тебя смотрим,
Но не видим тебя, хотя все глаза проглядели.
Верой тешимся и любовью друг к другу,
А так бы совсем пропали.
А как бы хорошо было,
Если бы никаких преград и никаких недомолвок
Между нами не было.
Как это иногда на земле бывает.
А ведь бывает так на земле.
Смотрят люди в глаза друг другу
И радости удержать не могут,
Сердца их от счастья прыгают.
Птица случайная замедляет ход,
Ветер стихает, и каждая веточка свое место знает,
Потому что господин есть на земле – это человек,
И господин есть на небе – это Бог;
И никто не стоит между ними,
А только одна любовь и благолепие всего сущего.
2004
***
Как одиноко мне и как тоскливо.
А небо горькое – все также говорливо.
Нисходит к нам оттуда благодать,
И брезжит детская чернильная тетрадь.
Я заплатить готов червонцем рдяным
За эти знойные шмелиные поляны;
Трава по пояс, тонкий голосок,
В сандали заплеснувшийся песок.
А если вытащить острейший клин занозы
То станет день пугающий дороже.
От этих радостей, наверно, не уйти
На колеях бугристого пути.
***
К Тебе, к Тебе молитва и прошенье,
Души упорное и сладостное бденье;
Ну, хоть бы раз ответил и умолк
Сквозь соловьиный огневейный шелк.
Но исчезаешь Ты, немотствуешь, немеешь,
Не для меня сквозь лики хорошеешь,
Стою один, со мною сердца стук,
И рядом жизни влажный акведук.
Вариации на тему «Сказки сказок»
1
Волчонок ласковый и ангел позабытый,
Хранитель детской, робкий и смешной,
Блаженный плеск жестяного корыта,
Над ним, клонясь бессонной головой,
Кто так устало пряди поправляет?
Пока поэт стихов своих не знает
И с болью лиру чахлую терзает.
Девчонка прыгает, дерзка и угловата,
Добрейшего тиранит минотавра
В тени полдневной греческого лавра.
2.
Здесь притаилась Овчая купель1
Качает женщина младенца колыбель,
И кто-то окликает нас и просит –
Отведать кушанья, и кто-то снасть уносит,
Пока в простор девчонка влюблена
И тишиной земной удивлена.
И рыба с кошкой сладостно знакома,
Она как часть воздушного парома,
Готового отплыть невесть куда;
Бездумно катятся счастливые года,
И яблоки, круглы и даровиты,
В снега любви, как в летний пух, зарыты.
3
И сам не знает, что изобразил,
Какую дверь приотворил, тоскуя,
Он рыбу выловил и вот она одна
В пустыне воздуха плавник тугой качает;
Ее несет кисейная волна,
О ней душа звериная мечтает;
Но небо несъедобно, рыба в нем,
Огромна, умудрена, величава;
И света потаенная держава
Смиренной кистью нам подарена,
От всех покровов вдруг свободна стала
В близи ночной рыбацкого причала.
……………………………………….
5
Ты кособока, жизнь, с тобой напиться,
В вороний глаз немедля превратиться,
И сесть на ветке рядом с малышом;
Косить ревниво в яблочный разлом,
Откуда аромат и доброты корица,
И дней волшебная ступает вереница.
Козочка
Ах, ты, козочка моя, недотрога,
Что ты прыгаешь одна по траве?
Невдомек тебе, невдомек тебе,
Уезжаю, уезжаю далеко.
Ах, ты, козочка моя, непоседа,
Золотые рога, весела душа,
Как избыть без тебя время золотое,
Кого сердцем своим одарить?
Ах, ты, козочка моя, звонкие копытца,
Ты кормилица, ты затейница,
Ты попрыгай для меня еще разок,
Уезжаю, уезжаю навсегда.
Ах, ты, козочка моя, любовь моя,
Мое детство, серебряный шар.
Как в разлуке без тебя прожить?
Уезжаю, обо мне не позабудь.
2005
***
Чей там мальчик в мураве
У куста сирени?
У него матроска синяя,
Грустные глаза.
У него дорога дальняя,
Он ее не знает,
Он вдыхает глубоко
Запахи травы.
И не так уж далеко,
Слово еле слышно,
То ли ветер прошумел,
То ли зверь прошел,
Кто-то шепчет из куста,
Из зеленых кружев:
Ты не сам сюда пришел,
Слушай и молчи!
Из цикла «Вспоминая о Революции»
***
Но все проходит, вот уже неделя,
Как не стреляет крейсер холостым,
И воздух кажется ненужным и пустым
И нет тоске разумного предела.
Дворцы угрюмые обветрены, отмыты,
В них многоликая вселилась пустота.
Яснеет длань петровского креста –
Над бездной шпиль и казематы пыток.
Все-все отчетливо и радостно знакомо;
Когда войска последние ушли,
Из лавок хлеб оставленный несли
И жадно хмурились боярские хоромы.
***
Ты ключик повернул и вновь она играет,
Шкатулка праздная, и ветер шелестит,
Сапог солдатский звонами покрыт,
На мостовой Петрополя ступает.
Подкова крепкая и искра хороша,
Ты до сих пор страшна и простовата,
Душа российского неверного солдата,
Булыжник мостовой подковою кроша.
Истории не смыть, ее в мешок не спрятать,
Пока друзья мои стропила громоздят,
Я белый подниму, девичий нежный плат –
Ничейну землю напослед оплакать.
***
Как пули весело над городом свистят,
Ты, Петербург, свинцом давно взлелеян;
Сенатской площади заснеженный наряд,
Сибири ласковой трескучие аллеи.
Здесь сходятся истории лучи,
Конечный смысл, он никому не ведом,
Ну, а пока – волнуйся и кричи,
И величайся легкою победой.
Из цикла «Любовные истории»
***
Все дороги ведут к тебе, и нет ни одной,
Чтобы, пройдя, оказалось, вот – ты,
Не тронутая ни одним ветром,
Временем хищным не поврежденная,
А как бы заново вынутая из молодого воздуха,
Московского, майского, музыкально чайковского,
В своей девичьей чистоте и неведенье –
Каково оно, когда пустота отъедает кусочек
От молодой жизни и надо срочно
Залепить образовавшуюся прореху.
И пока ты об этом думаешь, и понять не можешь,
Вдруг чудо свершилось, подлетел самолет внезапно,
Декорации изменились резко; и вот уже
Простреливают тебя глаза совершенно чужие,
Знающие всему цену, американские глаза.
Не пробиться тебе назад через толщу воздуха,
Океан один отныне для тебя собеседник.
Волны его – тебя приветствуют,
Птицы его – тобой любуются,
Капитаны его – тебя охаживают,
И холодом тянет из безъязыкой бездны.
***
Алые губы, рябины кисти,
Плеск воды из-под крана.
Ты обернулась, и взгляд
Полумрак прорезал.
Из глубины комнаты
Свет на дорожке сада,
Где босоногий петух хлопочет.
Полотно, разрываемое
Сильной мужской рукою.
Кто-то окно распахнул,
И воздух грянул
Симфонией листьев.
Шелест платья
Сквозь острия
Влюбленного взгляда.
Сердце вместить не может,
И стекло разбилось.
***
Горечь разлуки не вмещается
Ни в бутылку огненного джина,
Ни в клокочущий глоток океана,
Ни в белоснежную пустыню заполярной стужи;
И усилия по преодолению горной вершины не страшны ей,
И прокуренное веселье наркотического притона;
Не боится она монастырской кельи
И жизнь семейная не страшна ей –
Нарочитая любовь и детский лепет
Крепости ее не нарушат.
И только смерть, сестра ее, молчалива.
Потому что знает она свою силу.
На равных они стоят друг против друга.
И, кто победит, никто не знает,
Кроме единого Бога.
2006
***
В Америке сонной, в городе Нью-Йорке,
В журнале, на глянцевой финской бумаге,
На странице с рисунком, напечатано
Мое стихотворение, короткое.
Завораживает внешность.
А что в нем – не знает никто.
Потому душа человека – тайна,
Запечатанный источник.
А бумага – только намек и повод.
Шелестит она и подобна листьям,
Которые ветер уносит
По бульвару ночью.
***
Крепок человек,
Ничем не возьмешь его.
Глаза еще не успел открыть,
А грех уже стучится к нему,
Шепчет на ухо, предлагает на выбор сласти.
Все испробовал, все отведал,
Ничего не обошел мимо,
На самое дно спустился,
На вершине пригубил воздух,
Золото свое растратил,
Серебро пустил на ветер,
Живого места уже не осталось,
Но глянет вдруг глаз скорбящий,
И видно – душа живая.
Нипочем ей язвы бессильной плоти,
Приступы жадной бездны,
Покушения смерти лукавой.
Весела душа и покойна в вере,
Даже если слов таковых не знает,
И доверчива перед горящей свечою,
Что одна во весь свет сияет
И теплом своим все содержит.
***
Что страшнее всего?
Некоторые думают –
Это смерть и холод.
Другим кажется –
Болезни неизлечимость,
Которая не устает длиться.
Третьи – греха не выносят,
Мерзок им грех и нестерпимо тесен.
Люди рассудочные не могут уяснить смыслы,
И это терзает их до конца жизни.
Люди цельные – несправедливости
И юродства жизни понести не могут.
А душа простая умирает
От молчания Твоего, Господи.
Встает поутру и плачет:
«Где же ты, единственное сокровище мое?»
И хотя огромные расстояния
И никто не услышит,
А все же вопит душа и плачет.
Голос ее, подобно птице,
Исчезает в туманной дымке.
А выше – голубизна
И солнечный свет гуляет.
И молчание проникает
Все, что только помыслить можно.
2007
Геннадий Куртик родился в 1951 г. в г. Бобруйске в семье военнослужащего. Школьная юность прошла в г. Липецке. Окончил МАИ, по распределению работал во Львове, служил в армии, живет в Москве с 1976 г. Работает в Институте истории естествознания и техники РАН; старший научный сотрудник, кандидат физико-математических наук, автор ряда публикаций по истории античной и средневековой астрономии, монографии «Звездное небо Древней Месопотамии» (2007).
Поэзией увлекся еще в школе. В своих поэтических привязанностях прошел обычный путь от русской классики до поэтов Серебряного века и далее. Увлечение это скрывал, нигде не публиковался. Вышла единственная пока книга стихов «Еврейские квадраты» (2007).
основных публикаций старшего научного сотрудника отдела истории физико-математических наук ИИЕТ РАН канд. физ.-мат. наук Г.Е. Куртика
за период 1998-2008 гг.
Книги:
1. Птолемей К. Альмагест. Пер. И.Н.Веселовского. Науч. ред. Г.Е.Куртик. М.: Наука, 1998. (редактором составлены комментарии к тексту «Альмагеста», индексы, написана статья, суммарным объемом 25 а.л.).
2. Г.Е. Куртик. Звездное небо древней Месопотамии: шумеро-аккадские названия созвездий и других светил. СПб: «Алетейя», 2007. С. 744.
Статьи:
1. Куртик Г.Е. Астральная символика в Месопотамии III тыс. до н.э. // Вопросы истории естествознания и техники. 1998. Вып. 2. С. 20-44.
2. Куртик Г.Е. О выделении планет в древней Месопотамии / Институт истории естествознания и техники им. С.И.Вавилова. Годичная научная конференция. 1998 г. М.: ИИЕТ РАН, 1999. С. 359-362.
3. Куртик Г.Е. Космология древней Месопотамии // Исследования по истории физики и механики. 1995-1997. М.: Наука, 1999. С. 60-75.
4. Kurtik G.E. The Identification of Inanna with the Planet Venus: A Criterion for the Time Determination of the Recognition of Constellations in Ancient Mesopotamia // Astronomical and Astrophysical Transactions, 1999, Vol. 17, pp. 501-513.
5. Куртик Г.Е. Отождествление Инанны с планетой Венера как критерий для определения времени выделения созвездий в древней Месопотамии // Вестник древней истории. 2000. Вып. 1. С. 89-98.
6. Куртик Г.Е. Созвездия древней Месопотамии (II-I тыс. до н.э. ) // Историко-астрономические исследования. 2000, Вып. XXV. С. 128-154.
7. Куртик Г.Е. Некоторые проблемы ранней истории античной астрономии // Историко-астрономические исследования. 2001. Вып. 26. С. 45-54.
8. Куртик Г.Е. Ранняя история месопотамских созвездий (К проблеме происхождения созвездий) // Историко-астрономические исследования. 2002. Вып. 27. С. 259-308. (Статья перепечатана также в сборнике: Петербургское востоковедение. Вып. 10. СПб, 2002. С. 186-229)
9. Куртик Г.Е. О происхождении названий греческих зодиакальных созвездий // Вопросы истории естествознания и техники. 2002. Вып. 1. С. 76-106.
10. Куртик Г.Е., Милитарев А.Ю. Каталог созвездий древней Месопотамии // Институт истории естествознания и техники им. С.И.Вавилова. Годичная научная конференция. 2002. С. 269-271.
11. Куртик Г.Е. Астрономия стран ислама // История науки и техники. 2003. № 9. С. 47-59.
12. Куртик Г.Е. История одного созвездия: MUL.APIN // Годичная научная конференция: ИИЕТ РАН. Москва. 2003. С. 304-306.
13. Куртик Г.Е.. Три периода в истории звездных наблюдений древней Месопотамии // Годичная научная конференция: ИИЕТ РАН. Москва. 2004. С. 335-338.
14. Куртик Г.Е.. Наблюдения гелиакических восходов и заходов звезд в древней Месопотамии // Историко-астрономические исследования. 2005. Вып. 30. C. 105-116.
15. Kurtik G.E., Militarev A.Ju. An Updated Research in the Origins of Semitic and Greek Star Names: an Astronomic-Etymological Approach // Cosmos and Culture. 2005. V. 9, № 1. P. 3-43.
16. Куртик Г.Е. Открытие Зодиака // Вокруг света. 2006. № 10
17. Куртик Г.Е. Венера как богиня Инанна/Иштар в шумерской астрономии // Вопросы истории естествознания и техники. 2008. Вып. 4. С. 35-49.