ЗЕЛЕНАЯ ТЕТРАДЬ

Рисунок В.Солянова

***

к Магестору

                       Вы безнадежно белокуры.
                       Вы белокуры, как мороз.
                       Мороз - мальчишка среброкудрый
                       С охапкой белоснежных роз.

                       Я вас запомнил в этой роли.
                       Двор, погруженный в серебро,
                       серебрянной луны ребро,
                       серебрянное имя Оля.

                        В пердверьи Страшного Суда
                        вас о любви не попрошу я.
                        Рука мне не для поцелуя,
                        "останься" не для "навсегда".

                        Я знаю, что пройдут года
                        и, пролетая жизнь в вагон,
                        обратном, как в магнитофоне,
                        мелькнут столетья, города.

                         Когда от света и огня
                         в домах оставят только свечи,
                         вас, не любившую меня,
                         полюбят в звуках этой речи,

                         как любят тишину, покой
                         и рощу на равнине длинной,
                         как звуки музыки старинной
                         и непонятной, и родной.

***

                Когда бокалы до краев нальют
                и двойники расходятся с опаской,
                лес в леснике под белой водолазкой,
                как "б" между сферическими "лю".
                           

                Лесник, лесник! Малюсенький лесник!
                Он входит и по лестнице несется,
                он хлопает в ладоши и смеется,
                и елочку ведет за воротник.

                Он впихивает нервы в снеговик,
                который снова приземлился с неба
                и тот, исполнясь нежности и снега,
                к плечу колючий тянет дробовик.

                Затем он в ключ выстреливает трель,
                меж елями блуждая еле-еле,
                он ищет "о" в их полугласном теле,
                трудясь весь день, как дятел или дрель.

                Ты дверь ему тихонько отвори,
                чтобы на двух холстах раскрытой двери,
                зеркально отраженные в метели,
                "к" осветитли "ри", как фонари.

***

                   За университетом тихий двор.
                   И во дворе у сонного фонтана,         
                   где доцветают старые каштаны,
                   поставлен металлический забор.
                   Через него пролазит ночью вор,
                   покаместь представители охраны,
                   и местные беспутные путаны
                   по кругу пьют из горлышка кагор.
                   Но, впрочем, возле этих серых стен
                   сидел Роден, в Мыслителе Родена
                   кипела жизнь, переливалась пена,
                   и доносилось пение сирен.
                   Вот так и вор блядует у колен:
                   по лагерям не вызубришь Верлена,
                   другая жизнь, суровая арена,
                   где русский созревает джентльмен.

                   Что это так свидетельствуют нам
                   подставки на столах библиотеки,
                   которые еще изучат греки,
                   когда вернется мир к своим кругам.
                   Ну, а пока что, жизнью по рогам
                   и перспективой дальней лесосеки,
                    возле которой не струятся реки,
                   прильнув к своим кисельным берегам,

                    обворожен, он ловит свой момент,
                    как менестрель кайфовый выверт станса,
                    и, как куплет жестокого романса,
                    ему уже ломает руки мент.
                    Поэтому, возможно, постамент,
                    сменивший арифмометр на пространство,
                    поднявший к небу черный фаллос транса,
                    вообразил, что сам он президент.

                    Он здесь курил, потом яввилась ты
                    и, наплевав на как бы президента,
                    я, наконец, нашел для постамента
                    пригодные для вечности черты.
                    Зачем он крал, а я марал листы,
                    сквозь ночь тянулась узенькая лента
                    Высоцкого, торчали из-под тента
                    бесстыдные капроны бересты?

                    Зачем он целый век сидит в тюрьме
                    и всюду заседает эта дура,
                    и круглый год цветет номенклатура
                    и носится, как черт на помеле?
                    Но сквозь века замедленно ко мне,
                    ты движешься таинственно и хмуро,
                    пока звучит фальшивый свист Овлура
                    и кто-то тяжко стонет на стене.

                    И на столе волшебное яйцо
                    все приближает испытанье края,
                    что до того, что древность золотая
                    нам бросила на память письмецо?
                    Мы пойманы в горящее кольцо.
                    не знаю чем, седая и святая,
                    за университетом, испитая,
                    ы повернула к вечности лицо.

***

                   Пока в твоем паху цветет звезда
                   И мчится белый Бог на колеснице,
                   и в темноте загустевают спицы,
                   как привиденья или поезда.
                          

                   Неделю семилунных серенад,
                   по разуменью призрачного тела,
                   любовь моя, ночная тарантелла,
                   как гарпогон перебирает клад.

                   Но сумерками свитый гиацинт
                   воздушного и нежного рассвета,
                   чьи плавники движением ланцета
                   светило вовлекают в лабиринт.

                  И в небесах нащупывая люк,
                  снимая нимб, похожий на корону,
                  оно плывет к груди твоей сквозь крону
                  льняную, как в цветении урюк.

                  Что в этом мире знают о любви?

***

                          Окно заковано стеклом.
                          стекло окутано морозом,
                          мороз грозит туберкулезом
                          и свирепеет за окном.
 

                          Войдешь с мороза, скинув шаль,
                          и приведенье белой шали,
                          как изваяние печали
                          облокотится на рояль.

                          И будут призрачно торчать
                          торшеров красных кардиналы
                          и быстрых звуков арсеналы
                          в печальном воздухе звучать.

                          И воздух, божья канифоль,
                          поддержит наши сновиденья,
                          пока толпятся привиденья
                          и снег в окне как станиоль.

***

                    Исполни свой девический обряд.
                    Есть теплый свет дождя и тень тумана.
                    Скорлупки твои вешние горят,
                    ослабевают бантики фонтана.

                    Стоишь печально, волю уроня,
                    на первой остановке кукованья,
                    за все цветы купального огня,
                    за все огни, которым нет названья.

                    Девичьи руки вешнего дождя
                    в садах тройные листья обрывают.
                    Ты, вечная, приходишь уходя,
                    неблизкая ни аду и ни раю.

                    Возможно твоя ночь - огромный сад,
                    а сад твой - ночь огромная без края,
                    возможно счастье - это сущий ад
                    для изгнанных из ада и из рая.

***

           Продолговатый виноградный дождь
           на листьях эллиптического сада,
           девичьи ноги яблонева стада -
           балет весны и мишура, и ложь.

           Для легкости последнее отбрось,
           как в белом отрицанье снегопада,
           и разум яблонь вытянут из ада,
           как гироскоп, отвергнув свою ось.

           Так переходит камень в тишину
           любовь перезеркаливая в эхо,
           и долго доцветают пятна смеха,
           к которым я губами не прильну.

           Просверлен луг сверканием осы,
           цветы скворцов раскрылись на скворешнях,
           от душ их неосознанных и вечных,
            как стебли отклонились от оси.

            Все в мире обрастает тишиной.
            И, как вино не помнит винограда.
            от вечной бесконечности до ада
            всего-то всплеск тебя передо мной.

***

         Ты смахни это легкое облако прочь
         от чела, как стекла, проглядевшего ночи.
         Так в конце предложения ставится дочь
         и от этого чудится миг твой короче.
                      

         Так же полон любви и открыто окно.
         жизнь по буквам бежит, догоняя фламастер,
         и твое кимоно в этом странном темно,
         точно лопасти бабочки выдохнул мастер.

         Танцевальный помост в ожерельи коней
         и движеньям цветов обучаются руки,
         и сквозь стекла ладоней кувшинных длинней
         и прозрачней огни говорят о разлуке.