ЗЕЛЕНАЯ ТЕТРАДЬ

В легких сумерках летнего сада

Рисунок В.Солянова

***

к Магестору

                           В легких сумерках летнего сада,
                           в летних сутрах линейного фриза
                           я внимал достижениям Бриза,
                           как нирванне внимал Бодисатва.

                           В легких сумерках летнего сада
                           обозначилась смутно фигура:
                           Бодисатва! Зачем так понуро
                           он твердит: "На фига это надо".

                           В леммных сумерках лельного сада,
                           в глубине полутемной портала
                           появился квартальный квартала
                           и увел бодисатву с Фасада.

                           Я лежал в элегической лени
                           В самом центре античного цирка.
                           Пела Лира и Сенокосилка
                           тоже пела, уткнувшись в колени.

                           Между тем из лазоревой тени
                           нарождался неведомый ангел
                           и вытаскивал правильный штангель,
                           приспособленный для измерений.

                           он гремел от предмета к предмету,
                           он, как поезд летел по нирванне.
                           "Вы выходите в Тьмутаракани?"-
                           он спросил. Я ответил на это:

                           "В легких сумерках летнего сада,
                           в окруженьи сторонников Бриза
                           я б добился заветного приза,
                           только мне нафига это надо?"

                           Вечерело. Вечернее стадо
                           Гнал погонщик огромной линейкой
                           и под серой его телогрейкой
                           веселились все демоны ада.

***

                            Среди лугов индустриальных
                            уснула жатва и металл
                            ее колосьев испускал
                            свой терпкий запах сеновальный
                            и на него брела корова
                            ей видно грезилась дуброва.

                            Вдали подвыпивший пастух,
                            последний отпрыск Гайоваты,
                            найдя на свалке клочья ваты,
                            из них смонтировал треух,
                            чтоб сумрак дум его келейный
                            не потревожил матч хоккейный.

                            Но где же Уллис? Пиджаком
                            накрыв фабричную сирену,
                            в машинном масле и с сиренью,
                            он ей поклялся наждаком,
                            забыть навеки Пенелопу
                            и больше ни ногой в Европу.

                            Ной снаряжает в дальний край
                            Ковчег Союза с Апполоном,
                            устроив рядом с небосклоном
                            для тварей гибнущих сарай,
                            и ночь струит в зрачки барана
                            холодный свет Альдебарана.

***

                           Мука уснула в бубне куля,
                           как юный бог цветет кастрюля
                           и злится жертвенный огонь
                           четырехкомфорочной лампады,
                           и лица блюд на баллюстрады
                           спешат, покинув водопады,
                           и скачет шестиногий конь,
                           напоминая офицера
                           и дореволюционную муштру,
                           и пахнет Индией поутру
                           коричневое солнце чашек,
                           и полногрудая Химера,
                           из книг узнав про вкус фисташек,
                           любуется в окно на сад,
                           где зреет радостно Мичурин
                           среди ларьков и синекурен.

***

                Ему все равно. Он выходит из окон
                и думает - кукла, наткнувшись на локон,

                и, если - на губы, то думает - губы,
                как утром цветы, промолчавшие: любим.

                И кукла, забвенье заполнив, как схему,
                сидит и болтает весь вечер на тему

                любой чепухи, сочетания граней,
                градирен, кентавров, людей и гераней.

                Фонарь опрокинет, позволив пролиться
                в тот угол, где можно молчать и молиться,

                где алая лошадь из чучела сено
                дерет, и качаются косы на стенах,

                и тонут в шипящем болоте согласных
                виденья цветов полнозвучных и красных.

                Есть Бог или Дьявол? Да что нам за дело,
                но ищет душа подходящее тело:

                то море, то вечность, то небо, то сушу.
                Что чувствуют пальцы, наткнувшись на душу?

***

                                   Такая скучная игра!

                 Она гуляет вдоль квартала.
                 на ней кругом куски металла
                 и тонкий запах серебра.

                            К лицу ли мне старинный стиль?

                 Квартал от бани до пивбара
                 она плывет по тротуару
                 шикарно, как автомобиль.

                                   К лицу. Столица не видна.
                                   Там нынче в моде хатха-йога,
                                   траволеченье.

                            Ради бога
                            зайдемте, я хочу вина.

                                   Там нынче в моде языки,
                                   теперь японский.

                            В самом деле
                            К нам приезжал на той неделе
                            казах, но это пустяки.

                 Здесь вышел мелкий инцидент,
                 при мне не оказалось денег.

                                   Вы думаля, я академик?
                                   Простите, я пока - студент.

                 Она красиво смущена,
                 как на японской акварели.

                            Я пошутила.

                 Мы присели
                 напротив тусклого окна.

                 Стук, голоса, молчанье, стук
                 часов, шагов, автомобилей.

                                   Скажите прямо, вы любили
                                   и выпускали птиц из рук?

                            Не приходилось. С малых лет
                            люблю аквариумных рыбок.

                                   Однако, холодно.

                 Улыбка,
                 молчанье, вспышки сигарет.

Наконец мы встали. Я взглянул на большие часы над входом стрелки которых, как компас Колумба, стояли лживо и неподвижно, постоянно путая столетия.

***

                            Надела темно и лукаво,
                            закутавшись в дым завитков,
                            на гибкие ноги составов
                            глухие тоннели чулков.

                            Прожекторов смертных букеты
                            в тисках металлических рук,
                            во лбу светофор сигареты,
                            вокзала стеклянный сюртук.

                            И больно взлететь и коснуться
                            мятущихся искор волос,
                            и трелью тревожной споткнуться
                            в гороховом свисте колес.

                            И слушать лобковые кости
                            и грохот ее буферов,
                            и дикие выпады злости
                            стальных пограничных миров.

***

                               Течет мой дух перемежаясь
                               вечерним городом и в нем
                               танцует тело за углом
                               в кирпичных звездах отражаясь.

                               И жертвы шахмат и любви
                               гремят в пеналах деревянных,
                               кораблики увозят пьяных,
                               торчат их ссущие буи.

                               И в парусах пустой пурги
                               сияет яблоко мороза,
                               как предугаданная поза
                               косой серебряной серьги.