КИБЕРВОЙНА, БОГ И ТЕЛЕВИДЕНИЕ

21 Октября 1994 г.

От журнала CTHEORY - Луиза Уилсон.

перевод с англ. Саши Маркузе

Имя Поля Вирильо символизирует французскую теоретическую мысль, озабоченную технологией. Его главные работы: "Чистая Война", "Скорость и Политика" и "Война и Кино: Логика Восприятия". Две последние книги - "Экран Пустыни" и "Искусство Машины".

Луиза УИЛСОН: Прежде всего, я хочу сказать, что подхожу к вашей работе как визуальный артист.

Поль ВИРИЛЬО: Но я всегда пишу с помощью образов. Я не могу написать книгу, если у меня их нет. Я убежден, что философия является частью литературы, а не наоборот. Письмо невозможно без образов. Это не значит, что образы должны быть дискриптивны; они могут быть концептуальны, мы с Делезом часто обсуждаем эту проблему. Идеи суть ментальные образы.

СТ: В тексте "Музей Катастроф" Вы пишете о проблеме столкновения позитивизма с музеологией науки, и потребности в "науке об анти-научном музее".

ВИРИЛЬО: В "Музее Катастроф", в конце статьи, я говорю, что телевидение это актуальный музей. В начале я говорю: мы нуждаемся в музее катастроф, и читатель воображает этакое здание начиненное катастрофами. Но в конце я говорю: нет, этот музей уже существует, это телевидение. Это больше, нежели метафора: кино, безусловно, было искусством, но телевидение таковым стать не может, поскольку оно музей катастроф. Другими словами, его искусство в том, чтобы быть местом, где происходят все катастрофы. В этом его единственное искусство. СТ: По поводу индустрии симуляции и ее функции "подставлять катастрофу с тем, чтобы не быть подставленным под нее": не могли бы Вы что-нибудь добавить к этому в отношении телевидения?

ВИРИЛЬО: Подставлять катастрофу с тем, чтобы не подставлять себя катастрофе. Это инверсия. Есть французское выражение, оно звучит как "подставлять себя под катастрофу", переходить улицу не обращая внимания на машины значит подвергать себя опасности попасть под колеса. Это не только игра слов, это принципиально. Например, когда художник устраивает выставку, говорят: он выставляет свои работы. Похожим образом, когда мы переходим улицу, мы "выставляем" самих себя автомобильной катастрофе.

И телевидение подставляет мир катастрофе. Мир открыт катастрофе через телевидение. Издатель "Нью-Йорк Тайме", недавно отвечая на вопросы "Le Nouvel Observateur", сказал нечто, с чем я совершенно согласен: телевидение - это медиа кризиса, что означает, что телевидение - медиа катастроф. Телевидение способно лишь разрушать. В этом отношении, несмотря на то, что МакЛюэн был моим другом, я убежден, что он был абсолютно не прав (в своем идиллическом восприятии телевидения).

СТ: Однако, не кажется ли Вам, что потребление катастрофы началось до телевидения посредством симуляции?

ВИРИЛЬО: Начать с того, что симулятор является объектом сам по себе, он отличен от телевидения и предвосхищает киберпространство. US Air Force симулятор полетов - первые сложные симуляторы были созданы ВВС США - использовался для того, чтобы сэкономить топливо для настоящих полетов: тренинг пилотов происходил на земле. Это и есть видение киберпространства: нет надобности летать в реальном пространстве, достаточно создать плохонькое киберпространство с наушниками и т.п.... это иная логика. Так или иначе, симулятор ближе киберпространству, а не телевидению. Он создает другой мир. Разумеется, симулятор быстро превратился в симулятор катастроф, но не только: он начал симулировать актуальные часы полета, и эти часы засчитывались как реальные, отражающие уровень и опыт пилота. Симулированные часы полета приравняли к реальным, и это было киберпространство, не катастрофа, а что-то другое, или, точнее, катастрофа реальности. Что вовлечено в катастрофу, так это реальность. Виртуальность разрушит реальность. Итак, это в некотором роде катастрофа, но катастрофа совершенно иного порядка.

Катастрофа не есть катастрофа. К примеру, если я отпущу этот стакан, катастрофа ли это? Отнюдь, катастрофична реальность стакана, но не сам стакан. Конечно же, стакан разбит и более не существует, но в случае симулятора полета в катастрофу вовлекается реальность стакана, а не стакан: катастрофична реальность всего мира. Киберпространство это катастрофа реального. Виртуальная реальность это катастрофа реальности как таковой.

СТ: Но ведь симуляция в действительности не претендовала на то, чтобы быть стаканом?

ВИРИЛЬО: Это не легко объяснить. Наше чувство реальности основано на физическом восприятии. В данный момент я держу бутылку: это реальность. С помощью "информационной перчатки" я мог бы держать виртуальную бутылку. То же самое в киберсексе: это катастрофа сексуальной реальности, быть может, наиболее невероятная из всех, но все же катастрофа. Меня искушает сказать так: катастрофа это смещение. Отныне она свершается не "материально", но в представлении или в образах. Киберсекс это лайт-шоу. Стало быть, катастрофично само представление, а не материя. Создание виртуального образа является формой катастрофы. Вот почему виртуальная реальность это космическое событие. Это катастрофа реального.

Я не согласен с моим другом Бодрияром по поводу симуляции. Слову симуляция я предпочитаю замещение. Вот реальный стакан, это не симуляция. Когда я держу виртуальный стакан с помощью "информационной перчатки", это не симуляция, но замещение. Здесь пролегает серьезное различие между Бодрияром и мной: я не верю в симуляционизм, я думаю, это слово уже устарело. Насколько я понимаю, новые технологии замещают актуальную реальность виртуальной. И это не просто фазис: это определенное изменение. Мы на пороге мира, где будет существовать не одна, а две реальности, так же, как у нас имеется пара глаз или возможность слышать и басы и дискант, так же, как сейчас существуют стереоскопы и стереофония: там будет две реальности: актуальная и виртуальная. Реальность становится симметричной. Расщепление реальности на две части это значительное событие, оно выходит далеко за пределы симуляции.

СТ: Как насчет того, что ранний кинематограф был формой того же, когда люди покидали кино в испуге?

ВИРИЛЬО: В отличие от Сержа Данея или Делеза, я считаю, что кино и телевидение не имеют ничего общего. Существует момент разрыва между фотографией и кино с одной стороны, и между телевидением и виртуальной реальностью с другой. Симулятор занимает промежуточное положение между телевидением и виртуальной реальностью, это переход, фазис. Симулятор принадлежит моменту, предваряющему киберпрйстранство, то есть тот процесс, благодаря которому мы имеем теперь две бутылки вместо одной. Я могу не видеть эту виртуальную бутылку, но я могу ее чувствовать. Она обосновалась внутри реальности. Это объясняет, почему слово виртуальная реальность является более важным, чем слово киберпространство (которое более поэтично). Поскольку затронут гендер, теперь существует двое мужчин и двое женщин, реальные и виртуальные. Люди посмеиваются над киберсексом, но это действительно стоит иметь в виду: это драма, расщепление человека. Человек отныне может быть превращен в некий спектрум или в дух, занимающийся сексом на расстоянии. Это действительно жутко, потому что расщепляется самое интимное и самое важное в отношении с реальностью. Здесь нет симуляции, но сосуществование двух отдельных миров. В один прекрасный день виртуальный мир может вытеснить реальный.

Новые технологии направлены на то, чтобы сделать виртуальную реальность более убедительной, чем актуальная, вот в чем истинная катастрофа. День, в который виртуальная реальность окажется более убедительной, чем сама реальность, будет днем величайшей катастрофы. Человечество никогда не переживало столь невероятной катастрофы.

СТ: Что лично Вы чувствуете по этому поводу?

ВИРИЛЬО: Я не паникую, так, интересуюсь.

Это драма. Искусство это драма. Любое отношение с искусством есть также отношение со смертью. Созидание существует только в связи с разрушением. Созидание противостоит разрушению. Вы не можете отделить рождение от смерти, созидание от разрушения, добро ото зла. Так, всякое искусство являет собой драму стояния между двумя экстремальными полюсами рождения и смерти, точно также и жизнь это драма. Это не печально, потому что быть живым значит быть смертным, умирать. И искусство живо поскольку оно смертно. Кроме того, сегодня искусство становится чем-то большим, нежели живописью, скульптурой или музыкой: искусство больше, чем рисование пейзажа Ван Гогом или писание Вагнером оперы. Целиком реальность становится объектом искусства. Для кого-то, наподобие Зюрбарана, рисующего натюрморты, лимоны и груши являются объектами искусства. Но для инженера-электронщика, который работает с технологиями виртуальной реальности, вся реальность превращается в объект искусства, он может замещать реальное виртуальным.

СТ: Имеет ли здесь место трансценденция тела?

ВИРИЛЬО: Трудно сказать. Во-первых, следует рассматривать не только само тело, но также и среду тела. Понятие трансценденции достаточно путаное, но, действительно, есть нечто божественное в этих новых технологиях. Исследовать киберпространство значит находиться в поисках Бога. Быть Богом. Быть здесь и там. Например, когда я говорю: "Я смотрю на Вас, я могу видеть Вас", это означает: "Я могу видеть Вас потому, что я не могу видеть то, что находится за Вами: я вижу Вас через рамку, которую рисую. Я не могу заглянуть к Вам внутрь". Если бы я мог видеть Вас снизу или сзади, я был бы Богом. Я могу видеть Вас потому, что моя спина и мои бока слепы. Невозможно даже вообразить на что это будет похоже: видеть человеческое нутро.

Технологии виртуальной реальности пытаются сделать нас способными видеть снизу, изнутри, сзади... как если бы мы были Богом. Я христианин, и даже отдавая себе отчет в том, что предмет нашей беседы метафизический, а не религиозный, я должен сказать, что киберпространство действует подобно Богу и имеет дело с идеей Бога, который пронизывает и слышит все.

СТ: Что произойдет, когда виртуальная реальность возьмет верх?

ВИРИЛЬО: Это уже происходит. Если посмотреть на Войну в Заливе или на новые военные технологии, они приближаются к киберпространству. Большинство видео-технологий и технологий симуляции служили войне. Например, видео было создано после Второй Мировой Войны с целью радиоконтроля над самолетами и авианосцами. Таким образом, видео пришло вместе с войной. Понадобилось двадцать лет чтобы оно превратилось в способ выражения для артистов. Также и телевидение вначале замышлялось как своего рода телескоп, не для трансляции. Изначально Своркин, изобретатель телевидения, хотел разместить камеры на ракетах с тем, чтобы можно было наблюдать за небом.

СТ: Словом, было "делом техники" чтобы Война в Заливе стала "виртуальной войной", этот переход осуществился в действительности благодаря живой трансляции?

ВИРИЛЬО: Высокий уровень технологий, использовавшихся во время Войны в Заливе, сделал этот конфликт достаточно всеобщим, но сам процесс де-реализации войны начался в 1945 году. Война происходила в Кувейте, но в то же время она происходила на экранах всего мира. Местом поражения или победы была не земля, но экран. (Я написал книгу "Экран Пустыни" о Войне в Заливе.) Итак, становится ясно, что телевидение это медиа кризиса, музей катастроф.

СТ: Это должно, конечно, сказаться в каком-то психическом кризисе?

ВИРИЛЬО: Это как если бы я взял свой глаз, вынул его, и все еще продолжал бы видеть. Видео изначально является дезинтеграцией и дисквалификацией сенсорных органов, они замещаются машинными... Глаз и рука замещаются "информационной перчаткой", тело замещается "виртуальным костюмом", секс - киберсексом. Все свойства тела передаются машине. Этот предмет я обсуждаю в своей последней книге "Искусство Машины". Мы все еще не приспособились, мы пренебрегаем нашим телом, мы утрачиваем его. Это катастрофа телесности, декорпорация. Тело разорвано и дезинтегрировано.

СТ: Война в Заливе была такой локальной потому, что была как бы удалена.

ВИРИЛЬО: Война в Заливе была первой "живой" войной. Вторая Мировая Война происходила в пространстве. Она простиралась от Европы до Японии, до Советского Союза и т.д. Вторая Мировая Война сильно отличалась от Первой, которая географически ограничивалась Европой. Но в случае Войны в Заливе мы имеем дело с войной, которая экстремально ограничена в пространстве, но глобальна во времени, вот почему это первая "живая" война. И тем, кто, как мой друг Бодрияр, говорят, что этой войны актуально не было, я отвечаю: этой войны могло не происходить в актуальном глобальном пространстве, но она происходила в глобальном времени. Благодаря Си-Эн-Эн и Пентагону. Это новая форма войны, и все будущие войны, все будущие катастрофы будут живыми войнами и живыми катастрофами.

СТ: Как этот сдвиг будет воздействовать на людей.

ВИРИЛЬО: Во-первых, де-реализация, катастрофа реального. Убивается уже не один, не два, не сотня или тысяча человек, но сама реальность целиком. В известном смысле, каждый поврежден ранением реального. Этот феномен близок безумию. Сумасшедший поврежден тем, что разрушена его связь с реальным. Вообразите, что внезапно я уверился в том, что я Наполеон: я больше не ВИРИЛЬО, но Наполеон. Моя реальность повреждена. Виртуальная реальность приводит к подобной же де-реализации. Однако, она действует теперь не только на уровне индивидуумов, как в безумии, но на уровне мира.

Между прочим, это могло прозвучать как драма, но это не конец мира: это одновременно и печально и здорово, неприятно и благотворно. Существует множество противоречий в вещах в одно и то же время. И-все это вместе.

СТ: Как нам обращаться с этой утратой?

ВИРИЛЬО: Истинная проблема, которую ставит виртуальная реальность, это то, что ориентация более невозможна. Мы утратили почву референции чтобы ориентировать самих себя. Де-реализованный человек это дезориентированный человек. Моя последняя книга, "Искусство Машины", заканчивается недавним американским изобретением, ГСП (Глобальная Позиционная Система), это вторые часы. Первые часы сообщают вам время, вторые - где вы находитесь. Если у меня есть ГСП, я могу знать, где стоит этот стол по отношению ко всему миру, с поразительной точностью, благодаря спутникам. Невероятно: в Пятнадцатом столетии мы изобрели первые часы, а теперь мы изобрели ГСП, чтобы знать, где мы. Если вы находитесь посреди виртуальной реальности, вы не знаете, где вы, но с этой машиной вы можете знать. Эти часы использовались для кораблей, и они не только способны сообщить вам, но и другим, где вы находитесь: они работают в обе "стороны". Вопрос, который Вы задаете, по-настоящему интересный. Неизвестно к тому же, что это значит, быть потерянным в реальности. К примеру, легко узнать, потерялись Вы или нет в пустыне Сахара, но потеряться в реальности! Это гораздо более сложно! Если существует две реальности, как мы можем сказать, где мы? Мы далеко ушли от симуляции, мы добрались до замещения! Я убежден - это в одно и то же время и фантастичный, и чудовищный, и экстраординарный мир.

СТ: Однако, возвращаясь к вопросу о трансценденции...

ВИРИЛЬО: Так или иначе, я уверен, что это божественное измерение поднимает вопрос о трансценденции, то есть вопрос об Иудео-Христианском Боге к примеру. Люди готовы согласиться, что рациональность и наука устранили так называемую магию и религию. Но в конечном итоге, результатом научно-технического развития ироническим образом оказалось возобновление потребности в идее Бога. Многие сегодня задаются вопросом о своей религиозной принадлежности, необязательно при этом думая обратиться в иудаизм или ислам: ведь именно технологии серьезно поколебали статус человека. Все технологии сводятся к одному, все они приводят к Deux ex Machina, к Богу-машине. В известном смысле, технологии уничтожили трансцендентального Бога с целью изобрести Бога-машину. Так или иначе, эти два бога ставят похожие вопросы. Как видите, мы все еще находимся внутри музея катастроф. Это гигантская, космическая катастрофа, и телевидение, подорвавшее реальность, является ее частью. Я согласен с тем, что Эйнштейн говорил о трех бомбах: есть три бомбы. Первая - атомная бомба, она дезинтегрирует реальность, вторая - счетная или компьютерная бомба, она разрушает принцип реальности как таковой (а не актуальный объект) и пересоздает его, и, наконец, третья бомба - демографическая. Эксперты подсчитали, что через пять тысяч лет население планеты будет весить больше, чем сама планета. Что означает, что человечество образует планету из себя самого!

СТ: Всегда ли Вы отделяете тело от технологии?

ВИРИЛЬО: Нет. Тело чрезвычайно важно для меня, потому что это планета. Например, если Вы сопоставите астронома с Землей, вы увидите, что человек это планета. Есть очень интересное иудейское изречение, оно гласит: "Если ты спасешь одного человека, ты спасешь мир". Это обратная версия идеи Мессии: один человек может спасти мир, но спасти человека значит спасти мир. Мир и человек тождественны. Вот почему расизм самая тупая вещь на свете. Вы являетесь вселенной, как и я; нас здесь четыре вселенных. И миллионы других вокруг нас. Стало быть, тело не просто комбинация танца, мускулов, боди-билдинга, силы и секса: это вселенная. К христианству меня привело Воплощение, а не Воскресение. Поскольку Человек это Бог, а Бог это Человек, мир есть ничто иное, как мир Человека (мужчины или женщины). Итак, не имеет никакого смысла отделять разум от тела. Для материалиста материя сущностна: камень есть камень, гора есть гора, вода есть вода и земля есть земля. Поскольку я им затронут, я являюсь материалистом тела, то есть тело это основа всей моей работы.

Танец для меня удивидительная вещь, более удивительная, чем это принято думать. Танец предшествует письму, речи и музыке. Когда немые говорят на языке своего тела, это скорее истинная речь, нежели недостаток, это первое слово и первое письмо. Таким образом, тело для меня фундаментально. Тело и, конечно же, территория, потому что животное тело не может существовать без территориального: три тела привиты одно поверх другого: территориальное тело (планета), социальное тело (чета, связь) и животное тело - вы и я. И технология расщепляет это единство, оставляя нас без понятия о том, где мы. Это, также, и есть де-реализация. Есть буддийская поговорка, которую я ужасно люблю. Она гласит: "Каждое тело заслуживает прощения". Что означает: каждое тело свято. Это ответ на вопрос о теле. Технологии сначала оснащают территориальное тело мостами, акведуками, железными дорогами, автострадами, аэропортами и т.д. Сегодня, поскольку наиболее влиятельные технологии становятся тонкими - микротехнологиями, - они способны внедряться в тело. Эти микро-машины будут обеспечивать тело. Например, ведутся исследования с целью создания дополнительной памяти. Со временем, технологии колонизируют наше тело посредством имплантации. Мы начали с человеческих имплантов, но исследования приведут нас к микротехнологическим. Территориальное тело оказалось загрязненным дорогами, грузоподъемниками и т.п. Похожим образом и наше животное тело начинает загрязняться. Экология отныне имеет дело не только с водой, флорой, живой природой и воздухом. Она занята также и самим телом. Это сопоставимо с вторжением: технология вторгается в наше тело посредством миниатюризации. (По поводу микрофона интервьюера: "в следующий раз, когда Вы придете. Вы даже не будете спрашивать - достаточно будет положить немного пыли на стол!")

Есть великолепный научно-фантастический рассказ, ужасно, я не могу вспомнить имени автора, в котором была изобретена камера, ее могли переносить снежные хлопья. Камеры вживляются в искусственный снег, который сбрасывают с самолетов, и когда снег падает, повсюду глаза. Не остается ни одного слепого пятна. СТ: О чем же мы будем грезить, когда все станет видимым?

ВИРИЛЬО: Мы будем грезить о том, чтобы ослепнуть. Это искусство машины. Искусство хотело быть живописью, скульптурой, музыкой и т.д., но сегодня вся технология стала искусством. Конечно, эта форма искусства все еще очень примитивна, но она медленно перемещает реальность. Это и есть то, что я называю искусством машины. Когда я, к примеру, сажусь в TGV (скоростной поезд) во Франции, я люблю наблюдать за пейзажем: этот пейзаж, как и работы Пикассо или Клее, искусство. Машина создает искусство машины. Вим Вендерс делал road movies, но в чем машинность подобного кино? В автомобиле, как в фильме "Париж, Техас". Дромоскопия. Все что нам нужно сегодня, чтобы войти в область искусства, это взять автомобиль. Многие машины творили Историю.

СТ: Наконец, возвращаясь к катастрофе! Возможно ли рассматривать само тело как симулятор? (Как показали, к примеру, медицинские исследования в воздушном пространстве, телесная катастрофа, двигательное расстройство, может быть ликвидирована.)

ВИРИЛЬО: Тело имеет измерение симуляции. Процесс обучения, например: когда учатся водить автомобиль или фургон, особенно фургон, чувствуют себя совершенно потерянными. Но потом, когда вы научились управлять, весь фургон оказывается в вашем теле. Он интегрирован в ваше тело. Другой пример: человек, пилотирующий Jumbo Jet, несомненно почувствует, что Боинг входит в его тело. Но что происходит сейчас, или должно произойти через одно-два поколения, это дезинтеграция мира. Реальное время, "живые" технологии, киберреальность позволят инкорпорировать мир внутрь себя. Возможно будет считывать мир целиком, как это было во время Войны в Заливе. И я стану миром. Тело мира и мое тело сольются. Еще раз, это божественное всевидение; и это то, к чему стремятся военные. Земля уже интегрирована в Пентагон, и человек в Пентагоне уже управляет мировой войной - или Войной в Заливе, - как если бы он был капитаном огромного корабля, ставшего его собственным телом. Таким образом, тело симулирует связь с миром.

СТ: Предполагаете ли Вы, что человеческое тело исчезнет, во всех смыслах слова?

ВИРИЛЬО: Мы еще не изучили эту проблему: я описал лишь конец, или видение конца. Преобладать будет воля к сведению мира к точке, где бы им можно было владеть. Все военные технологии сводят мир к ничто. И поскольку военные технологии являются передовыми технологиями, в сущности они набрасывают уже сегодня проект будущего гражданского государства. И это тоже катастрофа. Когда я был молодой солдат, меня попросили сесть за руль здоровенного фургона, тогда как я никогда не водил и автомобиля. Вообразите меня, едущего по немецкой деревне (это было во время оккупации), и там был маляр, поставивший свою лестницу на обочине. Я думал, мой большой фургон сейчас раскурочит его лестницу. Этого не случилось. Я, стало быть, проехал.

перейти в оглавление номера