АРКАДИЙ ДРАГОМОЩЕНКО
ОСТАТОК
I
Что подвигает столь опрометчиво
легкой стопою близиться к границе дома —
вроде разбиты варвары, погребальных костров дым
смрадно по склонам вьется, —
и стрел чешуя слюною, потрескивающая на лету,
предрекая обычную сушь,
языку несет слабость апория.
Лбом вплавясь в стекло (таково утро трения) —
безнадежно пусты в обретении ныне филькины грамоты —
вплавь, словно ноль сквозь препинания лавы
молниеносно-дождливые
отправляешься сквозь жилы ока-окна, промежутком
сгорающего отъединения присвоенного,
на световом слоге тягость взращивая
натяжения низкую. Участь.
Нас настигали вещи
и каждая падала в не знающую преображения осень.
В которой не было дна, не было части, поскольку
не существовало и предпосылок: тяжести, разрыва, силы;
отчего облака, исполненные головокружения,
как фотоснимок,
продолжали шуметь отрицанием в себя обращенным, именем,
Сторожевой раковиной в сердцевине стоустой распри.
Воображение сохраняет такими темные в отдаленьи рощи
меловых скал на побережьях отлогих ветра,
но также и то, как шум их порою
открывает слух полуденным рекам,
а дальше свечение пробела в преткновении тела:
зима арктических правил соединения черного с белым.
Иней в нетерпеньи цветенья.
Хотя множества не убудут, сгинут несметные числа,
и пустые ульи их вспыхнут слепо вытканным детством,
несущим, как прежде, в узкие дни подобия утлые,
где бы ни были, в каких бы камнях ни пели,
в каком бы из окон уподобления не приметили вести, —
ни облику, ни предчувствию не явивших мига.
Казалось бы — это времен свершение,
кратчайшего путешествия, ветви, бормотания бездумной соли.
Но начало, не приближаясь, близко,
так же, как было прежде, и
непостижно, словно веселья коготь,
дремотно запущенный в вену предвосхищения винную.
И все-таки — позади остается то, что вынесено вовне паденьем,
где с бегущими формами сплетается эхо,
точно с песком беспамятным в излучине ресниц, смеха.
Но ты вкусил вполне от бестенной речи.
Буква птицы, буква огня тобою, догадки буква избраны
в крупнозернистый доказательства список, где
продолжая себя друг в друге,
сродни дырам слепых сокровищ,
влагу послушно дарят в пропущенном слоге, —
подобно тому, как сокровенных уст отзвук,
тело стирая, открывает пальцам его, волокном пропуская тени.
Но и эту ветвь отводишь, как недостаточный довод,
Точно инстинкт, диктующий условия исчезновений.
Так вода по подбородку сбегает, либо, случается, пальцы
расплетают образ смутный, секретное тело,
чтобы начало свить нити, чтобы по ней втридорога
из него же выйти на тишайшую грань порога,
где размыкает грамматика собственность слова "возможность",
и тьмы совпадение с тьмою называлось ранее чтением
но теперь — блажью жала, пролетом, предлогом предназначенья.
2
Все это существовало и существует,
Любой может добавить к тому, что есть, — другое.
Не убавить из того, чего не бывает.
Все, что сделано, сделано неожиданно.
Об этой внезапности говорится достаточно долго
с уверенным наслаждением в голосе.
Возвращаясь в себя из мест,
Едва ли которые сомнением будут уловлены после,
Они полагали, что таково возвращение к рождению.
К тому, что продлевается всем, что порою
требует слов "красота", или же "продолжение", —
Летящие листья, ребенка пустой взгляд, идеи, хвоя,
Тающий снег, созревание колоса, зной, колеса.
Много чего сочли мы прекрасным.
Палец не ошибается, совпадая с луной оглохшей.
Однако, ни одного слова, чтобы
кого-либо утешить, —
надежда всегда принадлежит иным временам.
Они появились на свет и тотчас их поступь
внесла определенную меру
в чередование приливов с отливами,
Так часто случается с мыслью, на краю аллегории
себя созерцающей.
Подобное происходит в нескончаемом следовании
воспоминанию некоему, месту иносказания,
Где ничего себе не равно (сверчка фосфор),
ничто не предвидит себя (системы ветра) в продлении.
"Но это и есть достояние: окурки, тяжелые тротуары,
каменные деревья здешней зимы, утварь,
гарь керосина,
облака которой восходят, неся саркофаги корней, слепков,
к блистающим полюсам отражений и голосов,
где глазницы дыхания порожни, склонившихся не отражают.
Всегда с начала.
Существительные, указания времен, глаголы,
Безмолвные изгибы ночных букв, проточных.
3
Равновесие в завершенности — но разве не это
казалось вмешательством судеб,
себя оставляющих слов?
Усилия вещей удержать свои очертания
в труде устранения — именно так: вещи
и те в служебном своем бытии стремятся к обратному знаку,
в сонме образов, как некая, речь себя расточая
в каллиграфии, — руке неподвластной, — мычанье.
Но по уступам книги песок перетекает нагретый,
отмывая иероглифа крепость в симметрии мига — часы
казались нам безупречно красивы, —
их золотистые сферы мерцали, плывя в расщеплении секунд,
из которых свивались
повторения паутины тончайшие, бестелесные, как строения Гизы.
Мы же поутру сливались в очертания коршуна.
Вселенная — это и впрямь слишком уже много для слова.
Нет другого.
Вновь полуденный жар, ладонь плавящий,
росистая кладка колодца.
Словно зубами к зубам твоим, когда не вымолвить.
Можно было довериться ветру. Сомневаться не приходилось.
Стенам его безусловным, над холмами метущими сухо,
как маково семя.
Надписи чьи уходили от толкования, жеста, тогда
как скользили по небесам мостовых, в распаде
окиси описания, вкушая увядание первопричин
в перспективе будто бы Рая
разъятых осколков, —
рыбы стесненного зрения, полуживая
любовная глина, — слегка скошены в беге,
— взгляни же — смех в отдалении беструдно заслыша.
Смутные пчел величины, траектории притяжении.
Неистребимый вопрос: кто тогда под кольцо пропустил игрока
за двадцать секунд до окончания встречи, или что, наконец,
произошло с геометрией?
Уже вправе сказать с облегчением:
"Все. Осталось больше, чем было.
Иного не нужно.
Достаточно. К лучшему все. Все поправимо."
Произнеся обернуться, как будто все тот же
поодаль (но ближе намного теперь)
искриться смех продолжает,
как если б причины его перестали тревожить,
прорастая зрачок наизусть в глазницах дыхания.
Но это не так. Чаще птицы теперь замерзали над зеркалами,
укрывшими "что", "тогда", "за" в просторных холстах,
в которох тени песка, отражения книг себя узнавали.
Неосязаемый переход к темной прозрачности.
Предсказание?
Этому места нет ни в одном оглавлении,
Лишь восхищение мглой застилает окрестности вещи —
(хотя дети теперь забыли о цирке,
где все всему подражают),
в прошедшем числе, наклонении смутном,
в спряжении телесном, где, словно сети глухие,
что сводят на нет стяжений лезвие, улов бормотания.
Однако, в извести ожидания вещь обращется в иней.
Когда обернешься, увидишь: все поголовно
раньше тебя обернуться успели,
чтобы природе внимать, поющей великую песнь идиота.
Медленно, точно океанический камень, гальке подобно,
скороговоркой в рядах исключения, в плеске,
в безвоздушном расколе.
Солнца шелест, учивший птичьим повадкам, пристанищу.
Постольку/поскольку.
Сыпучие лозы золы. Зенит. Неподвижность.