МИХАИЛ РЫКЛИН
ЖОРЖ БАТАЙ:
ОПЫТ ВНЕ ЖАНРОВ
Экономист, философ, но также специалист по архивам и нумизматике, палеоисторик, этнолог, но также эротический автор и редактор журналов, сюрреалист и поклонник де Сада - это еще далеко не все, что можно сказать о Жорже Батае (1897-1962). Ускользать от определения относится, пожалуй, к сущности того, что делал этот человек. Уклоняясь от определения, он постоянно ускользал также от отождествления с тем, что он делал, от авторства, как маски, прирастание которой делает писателем или философом, экономистом или порнографом. Главное здесь не быть тем, другим и третьим - одновременно.
В основе творчества Батая лежит "инцестуозное" прочтение Гегеля и Ницше (одного, как другого, - и наоборот). Господин, по Гегелю, тот, кто рискует жизнью; это такое для-себя, которое не привязывается к конкретному здесь-бытию, хотя остается привязанным к истории, труду, к тем, кто трудится и производит смысл. Самосознание господина остается продуктом его признания в движении истории и опосредования произведенными Другим вещами. По замечанию Жака Деррида, "сохранять жизнь, поддерживать себя в ней, работать, откладывать удовольствие... относиться к смерти с уважением в тот самый момент, когда ей надо заглянуть в лицо, - таково рабское условие господства и истории, которую оно делает возможным"(. Этому миру внеположна только абстрактная негативность непосредственной смерти.
Здесь, в этом пункте, Батай делает свой основной философский ход (ход, который, правда, катапультирует его за пределы философии): он объявляет абсолютную негативность смерти, экстаза, желания без цели, эроса и т.д. чистой позитивностью до представления или суверенностью. Суверенность, утверждает он, внеположна знанию как миру опосредования и воспризнания.
Суверенность опирается на чистую случайность, это философия без оснований, а почему бы в таком случае не эротическая литература (Батай с гордостью называл себя "порнографом") или не экономика чрезмерных трат (потлач)? Еще Ницше утверждал, что философия утверждения может быть чем угодно - только не академической философией, делаться где угодно - желательно не в университете.
Эти предварительные замечания нужны для объяснения того, чем предлагаемый здесь текст, "Аллилуйя", не является. Этот написанный в 1946 году и опубликованный в 1947 году издателем Августом Блэзо текст - не литература как таковая, но также и литература. В нем, как в геологическом срезе, прочитываются различные "лики" Батая: сюрреалистическое письмо с его "поэтизмами", ницшеанская афористичность, логика желания без цели, этнология необмениваемого "дара". Один из законов этого письма вне жанров, который хорошо выполняется как раз в "Аллилуйя", - не стесняться банальностей и штампов, не стремиться к оригинальности самовыражения. Текст изобилует "романтизмами" и повторами, за которыми образы уже практически неразличимы. Он не ориентирован на удовольствие читателя. Текст такого рода как бы хочет пробудить в нем децентрированное периферийное зрение, связанное с "неэстетической" необходимостью физически меняться. В этом смысле об этом "катехизисе", как и о других эротических текстах, можно говорить как о текстах действия, точнее, как о перформативных конструкциях. Единственный интерес, который эти тексты еще могут вызывать, неотделим от систематичности, с которой они перечеркивают сами себя, не давая "потребить" себя как продукт. Тем самым они лишают нас приятного в пользу все большего нагнетания чувства даже не незавершенности, а незавершимости чего-то более важного, чем мы сами.