РАДИЙ ФИШ

ЕДИНСТВО МИРА И МОНОТЕИСТИЧЕСКИХ РЕЛИГИЙ В СУФИЙСКОЙ ТЕОРИИ И ПРАКТИКЕ

Кризис эпохи "модерна " или просвещенчества с ее культом разума, гипертрофией логики, утилитаризмом и инструментализмом, приведшей к невиданному разнообразию средств при отсутствии цели или, иначе говоря, к господству аморального техницизма или технократическому аморализму, охватил ныне все области жизни - экономику, идеологию, этику, мораль, церковь, искусство. На месте двухполярного мира возник мир плюралистический, каковым, собственно, он и был всегда в противоположность существовавшему в евроцентристском сознании. Однако вторая промышленная или информативная революция сделала наглядным и единство мира, потенциировала сознание единства человечества и всей ойкумены вообще во всем ее разнообразии как единственной возможности выживания.

Попытки перехода к осознанию единства человечества без претензий на обладание Абсолютной Истиной можно отметить в движении экуменизма, в теологии освобождения, в трудах религиозных мыслителей, призывающих к единству христианских церквей и диалогу с другими мировыми религиями. В противовес "склеротизирующей", по слову отца Александра Меня, церкви приобретают влияния неинституированные религиозные течения. Все больший интерес вызывают так называемые мистические учения, где человек не нуждается в посредниках для приобщения к космическим силам, как бы их не называли - Аллахом, Господом, Богом или Истиной.

Широкое распространение неинституированных форм религиозного сознания было характерно и для времени кризиса средневековой феодально-католической и византийской парадигмы, разрыхляя почву для возрожденческого гуманизма и реформационно-протестантского мировоззрения, готовя переход к Новому времени. Таковы были религиозно-философские учения павликиан и движение богумилов в Малой Азии и на Балканах, вероучение катаров и движение альбигойцев на юге Европы и во Фландрии.

Еще большим влиянием, которое отчасти сохранилось и до наших дней, пользовалось возникшее в Исламе мистико-аскетическое учение и движение протеста против показного благочестия, лицемерия казенной ортодоксии и мертвящего буквалистского фундаментализма. Это движение, которое получило широкое распространение в XI-XIV веках, в Европе называлось суфизмом, а в исламе - тасаввуф. Принято считать, что название это происходит от греческого слова "софия" - мудрость, либо от арабского слова "суф" - шерсть, поскольку грубое шерстяное одеяние считалось атрибутом аскета-подвижника. Мне думается, вернее объяснение самих суфийских авторов, которые возводят название учения к арабскому корню СФВ, что означает чистоту, непорочность. Кстати, мистико-аскетическое движение катаров также ведет свое наименование от греческого слова "чистый, непорочный".

Исходя из символико-аллегорического толкования предания об изречениях и поступках пророка Мухаммада (хадиса): "Кто познает самого себя, тот познает Бога", суфии на протяжении веков выработали тончайшую систему организации внутренней жизни для достижения "благости" и постижения Истины. Путь самосовершенствования суфийская традиция разделяла на три этапа. Первая, "шариат", то есть исполнение основного закона, запечатленного в Коране и сунне, обязательного для каждого мусульманина. Он был обязателен и для суфия, но для него был как бы подготовительным. Следующий этап - "тарикат", что означает собственно путь. Трудами российских ученых и прежде всего Е.Э.Бертельса было показано, что духовные наставники суфиев, по сути дела, занимались экспериментальной психологией, или, говоря современным языком, учили овладевать методом психоанализа и умели управлять подсознательным в себе и в других. По окончании этого этапа суфий назывался "ариф", то есть познавший, переходил на последнюю ступень - "хакикат", то есть подлинное бытие. И познавал интуитивным путем самую сущность Истины. На практике это означало, что он приводил свою психику в состояние, при котором сознание как бы растворяется в объекте созерцания. Лаконично все ступени назывались тирадой: "знать, видеть, быть", что соответствовало логическому познанию, опытному знанию свидетеля и, наконец, собственному опыту познающего. Овладев знанием, ариф приводил в соответствие с ними свой житейский и нравственный, духовный опыт.

Знание, отделенное от личной нравственности познавшего, по мнению суфиев, не только бесполезно, но и губительно, оно ведет к тому самому лицемерию, в котором погрязло казенное богословие. Так устанавливалась связь между рассудком и чувством, между наукой и этикой. "Истина не то, что выучивают, а то, чем становятся".

В отличие от шариата, где человека ведет рассудок, суфии в своем методе познания опирались на любовь, подобно тому, как современные психоаналитики в исследовании подсознательного опираются на сферу сексуальности. Можно сказать, что суфийские наставники в совершенстве использовали такое психофизическое явление, как сублимация, то есть возможность переключения чувственности в область духовности. Вот почему они именовали Истину - любимым, а себя - влюбленным, "ашиком".

Полагая чувственно интуитивное познание высшей формой познания, каждый наставник развивал в своих последователях способность к метафорическому мышлению. Но метафорическое мышление, будучи сферой искусства, закономерно привело к тому, что свое высшее выражение суфийские идеи нашли в поэзии. И суфизм породил великую поэзию от Бедиля в Индии, Несими в Азербайджане, Юнуса в Турции и гигантов фарсоязычной поэзии Хафиза, Хайама, Саади, Хосрова и Руми, известных в Европе по "Западно-восточному дивану" Гете. На основании и в обоснование собственной практики суфийские наставники-шейхи разработали систему диалектики, в чем-то предвосхищавшую гегелевскую и выраженную не в абстрактно-логических категориях, а в пламенных поэтических образах и заслужившую похвалу весьма скупого на одобрительные отзывы немецкого философа.

Одним из основополагающих принципов суфийской теории и практики служит принцип: "инсан, заман, мекян". То есть: "люди, время, место". Это означает, что слова и поступки должны быть непременно соотнесены с людьми, к которым они обращены, с временем и местом их произнесения и свершения. Поскольку суфийское движение к XII-XIV векам развернулось в огромном географическом регионе от Испании до Индии, от Балкан до Аравии, оно, естественно, синкретизировало различные местные традиции, верования и обыкновения и разбилось на множество частных методов познания через получаемый духовный опыт. Вокруг выдающегося наставника образовались братства последователей и учеников, носившие, как правило, имя того или иного шейха. Благодаря выработанным на протяжении столетий общим философским принципам и нравственно-этическим нормам, суфизм, несмотря на отсутствие строгой иерархической структуры и множество частных методов, сохранил тем не менее свое единство.

К важнейшим таким принципам принадлежит учение о единстве бытия - "вахдети вуджужд". То есть философский монизм, который некоторые современные ученые отождествляют с пантеизмом, считая создателей учения предшественниками Спинозы, и учение о "Совершенном Человеке" - "Инсани-Камиль". Согласно этому учению, человек служит зеркалом, в котором Истина или божественный Абсолют созерцают потенциально заключенные в нем самом атрибуты. Совершенными людьми суфии почитали всех пророков иудаизма и христианства, а совершеннейшим из них - "Печать пророков" Мухаммада. Совершенными считались и так называемые "Столпы Времени" - наиболее выдающиеся вероучители разных эпох.

Вот некоторые из самых известных суфийских нравственно-этических максим. "Кто убил одного человека, все равно что убил всех. Кто воскресил одного человека, все равно что воскресил всех". "Разум необходим, чтобы понять его бессилие". "Служение Истине несовместимо с служением власти". "Истина потому вечна, что вечно меняется". "Любовь - астролябия Истины". "Ты срываешь цветок, а сотрясаются основания звезд". "Кто не имеет наставника, у того наставник - дьявол". "Все на свете лишь средство, а цель - человек".

Общеизвестно, что ислам, христианство и иудаизм имеют общие регионально-географические и культурно-исторические корни. Тора иудеев легла в основу Ветхого завета Пятикнижием Моисеевым, а главная книга мусульман Коран насыщена религиозно-философскими идеями и сюжетами Библии. О том, что все библейские пророки являются также и пророками ислама, уже говорилось. "Неверными" по определению считаются лишь язычники, а иудеи и христиане именуются "людьми Книги". Шариат не предусматривает насильственного их обращения в ислам. "Люди Книги" лишь обязаны выплачивать джизье, по сути дела откуп от воинской службы, от которого освобождались, вступив в армию мусульманского государства. Все это, вопреки традиционным представлениям европейцев, делало ислам относительно веротерпимой конфессией, не знавшей ни крестовых походов, ни еврейских погромов, ни института инквизиции. Напротив, именно в странах ислама спасались иудеи от религиозных преследований. В XV веке 70 тысяч иудеев эмигрировали из Испании в Стамбул, более 120 тысяч в другие мусульманские города. Иудейские общины благополучно существовали там вплоть до создания государства Израиль, равно как и по сей день существует в Стамбуле Православный Вселенский Патриарх.

Отношение суфиев с другими монотеистическими религиями в каждом случае определялись местными этно-конфессиональными традициями и особенностями. Но общие черты этих отношений запечатлены в трудах и деяниях суфийских наставников и теоретиков на протяжении многих веков. Их можно проиллюстрировать на примере двух выдающихся фигур - Джалаледдина Руми (1207-1273) и Бедреддина Симави (ок. 1359-1416).

Джалаледдин Мухамад ибн Бахеддин Руми, известный под титулом Мевлана ("Господин наш"), родился в городе Балхе на территории нынешнего Афганистана в семье видного богослова, носившего прозвание "Султан Улемов" и причастного к кругу суфийского братства Кубравия. Спасаясь от монгольского нашествия, отец Руми вместе с семьей после долгих странствий поселился в Конье, столице тогдашнего государства сельджуков в Малой Азии. Здесь он стал главой религиозной школы - медресе, должность, которую его сын Джалаледдин унаследовал после завершения традиционного образования и совершенствования в религиозных науках в Халебе и Дамаске. Продолжая проповедовать в главных мечетях Коньи и учительствовать в медресе, прошел путь суфийского самосовершенствования.

Решающим событием в его судьбе стала встреча с бродячим суфийским дервишем Шемседдином Тебризи, придерживающимся крайних монотеистических взглядов. Беседы с Шемседдином, его антиортодоксальные убеждения побудили Руми забросить интеллектуальные занятия и обратиться к музыке, пению и танцам, которые он затем, вопреки предписаниям шариата, ввел в дервишские собрания. От теоретической схоластики он обратился к поэзии и в экстатических газелях воспевал любовь к Богу, посвящая их Шемседдину Тебризи, в котором видел Совершенного Человека и которого признавал своим водителем на пути к Истине.

Джалаледдин Руми оставил грандиозное литературное наследие. Собрание экстатических стихотворений, составившее "Диван Шемса Тебризи", содержат около шестидесяти тысяч строк, а его шеститомная мистико-дидактическая поэма "Месневи" ("Двустишия") и того больше. "Месневи", являясь вершиной творчества великого поэта, представляет собой подлинную энциклопедию суфизма и получила название "Персидского Корана". Так же, как Коран, ее изучали в специальных школах, заучивали наизусть. Ответы Джалаледдина на вопросы его учеников собраны в книге "Фихи-ма-фих" ("Что в ней, то в ней"). Проповеди, сложенные стилизованной ритмической прозой, - в книге "Меджалиси саба". Именно сложенные, а не написанные, ибо, кроме собрания писем поэта да 18 начальных строк "Месневи", все произведения Джалаледдина произнесены вслух и записаны его учениками. Свои произведения Руми произносил на языке фарси, но свободно владел арабским, тюркским и греческим.

Среди последователей и учеников поэта были люди не только разных национальностей и социального положения - банщики и вельможи, садовники и музыканты, ремесленники и крестьяне, но и разных вероисповеданий. Грек Сирьянус, раб-вольноотпущенник, спасенный поэтом от лютой казни. Художник - грек Айн-уд-Давла, обучавшийся живописи в Константинополе и, вопреки запретам шариата, рисовавший портреты Руми. Грузинка Гюрджу-хатун, жена вельможи Перване, фактического правителя страны. Армянский художник и строитель Калоян, вельможа Каратай, грек, принявший ислам, завещавший Джалаледдину построенное им медресе. Среди последователей Руми было много женщин. История сохранила если не их имена, то прозвища: "Тавус" ("Павлин") - бывшая рабыня-певица, Фахр-ун-Ниса ("Гордость женщин"), которая сама стала наставницей суфийской общины. По целым неделям Джалаледдин проводил в православном монастыре в Силле, неподалеку от Коньи и беседовал с православными теологами. Встречаясь на улице с христианскими священниками, оказывал им необычайное почтение.

Но главные дела поэта - его стихи, которые дошли до нас через века. В эпоху монгольского нашествия с Востока и крестоносной дикости с Запада Джалаледдин Руми в своих стихах проповедовал равенство людей, независимо от чина, расы, сословия и религии. Они разнились для него лишь тем, насколько приблизился каждый к Совершенному Человеку. А это зависело только от их собственного труда и способностей. В одной из газелей, обращенных к жаждущим Истины, он произнес знаменитые слова: "О те, кто взыскуют Бога! Нет нужды искать его - Бог - это вы!" В другом стихотворении он взывает: "Эй, паломники, где вы, куда вы, куда? Поспешайте сюда поскорее: он здесь! /Тот, кого вы взыскуете присно и днесь! Ваш возлюбленный - ваш самый близкий сосед./Смысла нет по пустыням бродить ветру вслед.../Знай же: храм, и хаджи и святыня - ты сам!".

Своим ученикам Джалаледдин Руми повторял: "Ученые споры часто разделяют людей, но танец, музыка, как ничто на свете, выявляют людское единство". "Язык любви - язык ребаба - един для турка, грека и араба".

Сделав любовь своим поводырем на пути к Абсолюту, он считал всякую любовь - к женщине, к ремеслу, к земле, к родине - ступенями к любви истинной. Его наставник Шемседдин говорил: "Покажи мне неверного, и я склонюсь перед ним. Назови меня гявуром, я поцелую тебя. Гявурство в правоверии, а правоверие в гявурстве". Джалаледдин вторит ему в стихах: "Что вера пред твоим неверьем? Пред птицей феникс - муха иль комар... /Пусть вера свечка, а неверье - ночь. /Но коль восходит солнце, говорит неверье вере: /Мы оба больше не нужны, пойдем-ка, вера, прочь!" "Пусть вера - конь религии, но в конях нужды нет /Тому, чей путь - любовь, тому, чья скорость - свет".

Один из придворных стихотворцев, усомнившись в правоверии поэта Санайи (1048-1141), которого Руми чтил как своего литературного и идейного предшественника, заметил, что не считает Санайи мусульманином. Руми в гневе воскликнул: "Закрой свой рот. Если бы мусульманство могло увидеть величие Санайи, у всех правоверных слетели бы шапки. Вот ты, и правда, всего лишь мусульманин, как тысячи тебе подобных!"

На похоронах Джалаледдина Руми собрались огромные толпы людей всех вероисповеданий. Возмущенные муллы потребовали отделить нечистых от чистых, дабы не мешали они проводить в последний путь светоча мусульманской учености. Глава православной общины ответил: "Как солнце озаряет своим светом весь мир, так Мевлана осветил светом Истины все человечество. Разве не он сказал: "От меня узнают тайну тайн семьдесят два народа?" "Мевлана как хлеб, - подхватил главный раввин Коньи, - а хлеб нужен всем. Где видели вы, чтобы голодные бежали от хлеба?"

В наши дни на стене усыпальницы Джалаледдина Руми можно прочесть слова его призыва, обращенного к людям всех вер, вставших на путь любви: "Кто бы ты ни был, приди все равно. /Ты безбожник иль огнепоклонник, /Сотни раз нарушил ты зарок, все равно. /Не в безнадежность ведет наш порог. /Кем бы ты ни был, приди все равно".

В отличие от Руми, главным делом которого было слово, Бедреддин Махмуд Симави запечатлел свое имя в истории прежде всего прямым социальным действием, основанным на крайних выводах суфийского учения. Он жил почти на полтора столетия позже Руми. Родился в семье воина и хаджи, учившегося богословию в Самарканде. Сам Бедреддин родился в крепости Симаве, неподалеку от Эдире, где начал обучение у своего отца. Продолжил образование в Бурсе. Здесь в восьмидесятые годы XIV столетия иудейский богослов Элисайос проповедовал единство всех трех монотеистических религий, за что был сожжен на костре как "многобожник". Здесь же в философских и религиозных диспутах участвовал Георгис Гемистас Плетон (ок. 1355-1452), византийский мыслитель, пытавшийся соединить три религии и оказавший влияние на первых деятелей итальянского Возрождения. Бедреддин совершенствовался в науках в Конье, Иерусалиме и Каире. Стал одним из виднейших законоведов-факихов мусульманского мира. Был учителем последнего мамлюкского султана Египта. Под руководством суфийского наставника Хюсайна Ахлати прошел суровую школу самопознания, а после смерти наставника возглавил его дервишскую общину. Решив вернуться на родину, раздираемую междуусобной распрей султанских наследников, собрал по дороге многочисленных учеников, последователей разных религий, вел богословские диспуты в мечетях и церквах, в том числе на острове Хиос. В тогдашней османской столице Эдире унаследовал от своего отца место настоятеля медресе. По просьбе султана Мусы возглавил духовенство, приняв чин кадиаскера - главного судьи державы. После свержения Мусы был сослан его братом в крепость Изник. В ссылке Бедреддин завершил два своих важнейших труда: "Постижения" ("Варидат") и "Свет сердец" ("Нур-уль-кулюб".) Он писал по-арабски, но свободно владел турецким, фарси, греческим и болгарским.

Бедреддин Симави утверждал: "Истина повелевает лишь то, что лежит в природе вещей. Иначе и быть не может, поскольку природа каждой вещи есть частное проявление ее, Истины, собственной сущности. Значит ли это, что человек ни в чем не волен? Волен, но свобода его воли заключается в понимании истинной природы вещей и умении отличить возможное от невозможного". И в другом месте своих "Постижений": "Рай, ад и все прочее означают совсем не то, что представляется непросвещенному уму. Это понятия мира духовного. А мир духовный, именуемый тем светом, может проявиться только в мире этом, видимом и осязаемом, ибо мир духовный есть не что иное, как сущность мира видимого". И далее: "Силой науки и знаньем законов единства вселенной мы уничтожим ложные различия наций и вер".

Последователи Бедреддина подняли народное восстание, в котором помимо турок приняли участие и греки-христиане Эгейского побережья Малой Азии, и иудеи города Манисы, и армяне Киликии. Восставшие, следуя учению Бедреддина Симави, обобществили все богатства, земли и скот. Объявили все народы и религии равными и приступили к созданию выборного общественного устройства. Сам Бедреддин Симави возглавил второй очаг восстания в Делиормане (нынешняя Болгария), в котором участвовали вместе с турками албанские скотоводы и ремесленники, болгарские и валашские крестьяне и войнуки.

Так ровно за сто лет до появления "Утопии" Томаса Мора Бедреддин, движимый могучим порывом к справедливости, попытался придать земные черты небесной утопии социалистического толка.

Восстание было потоплено в крови, сам Бедреддин по приговору шариатского суда был повешен голым на рынке ремесленников в городе Сирез (ныне Греция) - как еретик, "смешавший смуту богословскую со смутой имущественной".

* * *

В наши дни суфизм практически утратил интеллектуальную мощь, которая была ему присуща в пору расцвета XI-XIV веков. Но, думается, не утратил своей нравственной, духовной потенции. Не даром его последователей с таким ожесточением преследовали в годы советского тоталитаризма и четверть века держали под спудом запрещенные цензурой ученые труды академика Бертельса о суфийской литературе. Не зря под давлением исламских экстремистов вроде "Мусульманских братьев" книги выдающихся умов суфизма были запрещены, а его постулаты подвергались нападкам приверженцев исламского и арабского социализма, вроде Саддама Хусейна и Муаммара Кадафи. Не случайно суфизм вызывает все больший интерес на Западе и в Америке у тех, кто стремится положить предел гедонистски-материалистическому стилю жизни, помочь человеку обрести свою идентичность и примириться с собственной бренностью.

Мне кажется, что опыт суфизма важен для нашего времени как попытка примирения в экуменистическом духе иудаизма, христианства и ислама без претензий на абсолютную значимость какой-либо из них. Синкретизм суфийского учения важен и как возможность диалога с великими религиями Индии и Дальнего Востока, обогащенными их духовными ценностями, их глубоким взглядом на мир и человека.