ВЛАДИМИР АРИСТОВ
ЗАПОВЕДНИК СНОВ
Внетекстовая виртуальная реальность
I
До сих пор в отношении к сновидениям в основном господствует две точки зрения. Первая уделяет сновидениям в жизни человека незначительное место. Вторая - настаивает на сверхзначительности снов. При этом оба подхода отказывают, по сути, сновидениям в самодостаточности, либо пренебрегая ими, либо загоняя в некий резерварий, где образы предназначены для выполнения символических функций, после этого они могут быть отброшены, растворены, им позволяется исчезнуть. Оказывается, что умелым толкователем сон может быть прочтен как зашифрованное послание, в котором содержатся неулавливаемые в дневной жизни знания о прошлом, настоящем и будущем, но само сновидение не осознается как часть (пусть и пограничная и неопределенная) самого человеческого бытия.
Что есть сновидение в сегодняшнем понимании? Здесь также действуют полярные представления. Свободное творчество или экскреция сознания? Кто знает? В нынешнем воздействии методов и средств массовой информации (при внешнем потенциальном допущении выражения мнения и волеизъявления) способность обычного человека к самостоятельному удержанию и созданию образов обесценена в "дневной" жизни. В этом смысле сон становится значимой, хотя и неосознанной возможностью к самовыражению. Правда, здесь главенствует мнение, что единственная ценность сна - это сообщить о симптомах физической болезни или помочь разобраться в неврозах. В сновидениях присутствует собирательный смысл мышления и чистого творчества. Тогда встает проблема отбора и эстетики сновидения и сновидения (отбора и композиции, аналогичных в традиционном художественном творчестве). Но при этом опять "оставшаяся часть" может объявляться мусором, что также сомнительно.
Дозволено ли вообще производить и умножать сны? Казалось бы никакой проблемы здесь нет. Описания многочисленных снов самых разных людей известных и безвестных (или хотя безымянных, но известных именно благодаря увиденному ими сну) столько раз воспроизводились в документальных или художественных литературных произведениях. Но именно описания! Сон как феномен новой внешней виртуальной среды только входит в гипотетический человеческий обиход.
Сновидения своей совершенно особой степенью хаотизации и концентрации во многом превосходят все известные нам образцы самовыражения, поэтому так часто им отказывали в каком-либо смысле, с другой стороны, признавали за ними бездны смыслов. Конечно, по сравнению с самыми совершенными произведениями сновидения выглядят как сырой материал, но в них есть та экспрессия, которой не могут пока достигнуть и признанные полотна и стихи, недаром многие художники обращались к сновидениям (и не только в качестве приема). "Было страшно, как во сне", - в этих словах Мережковского, повторенных Мандельштамом, содержатся указание на силу и слабость выразительности сновидения. Сновидение во многом подобно именно этой личности (того, кто видел сон) с его анатомией и физиологической структурой, поэтому оно является сильнодействующим средством, приспособленное для нее и только для нее одной.
Сны должны обрести свою свободу при выходе во внешний мир.
Можно коснуться общего взгляда на вещи, общего метода, который един в описании на разных уровнях реальности, в частности, в подходе к сознанию и подсознанию. Говоря о сновидениях как порождениях сознания, можно даже "спуститься" на уровень физиологического описания снов. Хотя в философской литературе обычно сон и сновидения никак не соединены. Вопрос об отношении состояния сна и сновидений обычно аккуратно обходится в гуманитарных исследованиях.
При всей внешней "естественнонаучности" подхода, пытающегося определять "сонное состояние" (в наивности такого желания здесь несомненно стремление к онтологизации), надо понять, что построение моделей сновидений и причин возникновения их невозможно без определения, что такое сон. Характерно, что большинство рассмотрений обычно принимает появление сновидения как феномен, не ставя вопрос о самой "физической" возможности его появления. По нашему мнению, в рассуждениях о снах особенно ощутимо проявляется относительность понятий физического (связанного с состоянием сна) и идеального (связанного со сновидениями). Необходимо найти некоторую общую позицию, в которой будет осознана модель этого целостного явления.
Сознание, вернее, самосознание человека, для неизбежного самосозерцания требует некоторого изначального разделения внутри себя. Чтобы одна часть диалогически противостояла другой. Только тогда возможно, по-видимому, абстрагирование, которое и связано со способностью самосознания. Во сне приходит та слиянность, где обычно "отделенная" часть лишь спорадически может проявиться. При этом внешний мир через органы чувств почти не дан (в обычной работе сознания он выступает в качестве некоторой системы отсчета, которая неявно корректирует действие мысли). Поэтому сон предстает либо как полностью неосознаваемое состояние, либо неясно и плохо запоминающееся действие самосознания.
Сознание при таком взгляде на вещи есть некая "сумма" действующих отдельных элементов сознания (если принимать "статистическую" модель сознания), а во сне эти участки находятся в зыбком и меняющемся состоянии.
Можно предположить, что во сне понятие "я" есть гораздо менее определенное и контролируемое (обычно в рассуждениях о сне часто употребляют понятие "я" как нечто самоочевидное, равное этому центру самосознания и бодрствования). Традиционно полагается, что "я" как некая неизменная точка, погружаясь все глубже во сне и затемняясь временами, способна исследовать потаенные области психики.
Интересно в этом смысле процитировать индийского мыслителя Шри Ауробиндо, высказавшего важные суждения о сущности сновидения и грез (приведена цитата из одного из главных его сочинений "Жизнь божественная"): "Когда мы спим, и наша поверхностная физическая часть, являющаяся в своей первооснове здесь продуктом Бессознательного, снова впадает в первосозданное не-сознание, то тем самым она вступает в этот подсознательный элемент, прихожую или субстратум (нижний слой) и там она находит слепки прошлых или теперешних привычек разума и переживаний - ибо все оставило свою отметку на нашей подсознательной части и имеет там силу возвращения".*
Важнее всего понять то, что подсознание, как обычно считается, способно быть "увидено" с помощью этого "я", которое можно отнести к самосознанию. Ситуацию здесь также трудно определить, как в известной притче о бабочке и Чжао, - собственно, кто кому снится? Что мы запоминаем, кто этот (или это) "я", который ощущает все и переживает во сне? Ясно, что состояние здесь изменено. Но обычно полагают, не формулируя это отчетливо, что это "я" есть некий инвариант относительно всех изменений (этому "я" во сне открываются недоступные в обычно бодрствующем состоянии области сознания). Но, возможно, что все же "суммарное" действие каждый раз различно, поскольку действуют разные участки (во сне).
И что же может означать проступающее теперь все явственней стремление вынести явления внутреннего мира человека вовне? Устремление к тому, что называют довольно расплывчатым термином виртуальная реальность? Не является ли при этом созданные новые пространства неким подобием гигантского всеобщего сознания? Там, где во внешнем образе часть мира созерцает другую?
Здесь уместно привести высказывание Ю.Лотмана о природе и смысле искусства, в котором затрагивается важнейшее вопрошание по сути о некоем сверхзнании, которое нам предстоит: "...я бы определил искусству не просто добавочную роль развлечения после трудов... а роль коллективного интеллекта... художественное произведение при каждом прочтении может выдавать разную информацию. И что особенно важно: не просто разную. Оно... выдает именно то, что мне сейчас нужно, то, что я способен понять... Художественное произведение, таким образом, обнаруживает свойства, скорее, живого организма. ...Я бы назвал его самой совершенной машиной, которую человечество когда-либо сделало".
Можно ли образ "непосредственно" запечатлеть во внешнем мире - прямо из сознания, минуя двойников, которые выстроены согласно сценарию или даже "анимированы" (ужасное слово) с помощью компьютеров и новых систем визуализации типа мультимедиа? (Пока об этом трудно говорить, чужой сон как таковой никто не видел - мы всегда довольствуемся теми картинами, которые возникают у нас в ответ на чей-то рассказ.) Запечатлеть, минуя или слабо затрагивая текстуализацию, - это термин генеративной грамматики и теории текста (при текстуализации глубинные структуры трансформируются к поверхностной структуре текста через семантико-синтаксические механизмы).
Здесь важно подчеркнуть иное понимание текста сновидения по сравнению и с определением его, например, у Фрейда: "То, что называют сновидением, мы называем текстом сновидения, или явным сновидением, а то, что мы ищем, предполагаем, так сказать, за сновидением, - скрытыми мыслями сновидения". С нашей точки зрения, именно явное сновидение не является текстом (хотя надо отметить, что у Фрейда подразумевается всегда словесное воспроизведение этого явного сновидения). Именно это явление на еще не расшифрованном словесно уровне образует тот первичный материал, который и может служить важнейшей основой для создания элементов виртуальных реальностей. Скрытые мысли, то есть та интерпретация, которая дается исследователем или толкователем, в нашем понимании и является текстом.
При переходе к тексту (пусть очень изощренному и многозначительному), к символизации неизбежен отход от живой онтологичности сновидения. Почему же действует иное отношение к сну, чем к явлениям жизни? Разве обычная жизнь не символична? Да, но мы понимаем, что бытие превышает любое толкование. Не так обстоит дело с реальностью сновидений, где ценным часто объявляется лишь "вещая" часть их, лишь послание значимо, остальное, по сути, репрессируется и объявляется ненужным для человека. Что предлагают нам современные исследователи и толкователи? Модифицированный сонник. Или другие образцы интеграции снов. Но через сны могут явиться незнакомые ветровые витражи мира, где живое сновидение не является только трепещущим осколком, сквозь который наблюдается и изучается реальность.
Да, в самом сновидении есть призрачная летучесть и глубокий обморок символа. Но разве сон так насильственно прост в своем не для всех очевидном бытии, что ожидает от нас отношения только как к тексту? А не к части человеческой жизни, конечно, в совершенно другом состоянии, пусть более концентрированному и глубокому, а в чем-то совершенно хаотическому и произвольному.
Что же означает создать текст сновидения? Это связано с указанной текстуализацией и с его трактовкой, толкованием, трансляцией в систему символов. При этом накопление записей виденных снов разными людьми (как в Институте сновидений и виртуальных реальностей)) создает некоторое текстовое пространство. И это, безусловно, очень важно, но недостаточно.
Создание возможных пространств, связанных со сновидениями и другими образами сознания, означает нечто иное. Основное, что сейчас отличает нынешнюю ситуацию, как мы себе ее представляем, - это эмансипация образов сна от функциональной направленности на определенную цель (терапевтическую, предсказательную, отвлеченно-исследовательскую). Не отвергая всевозможных прикладных смыслов, надо стремиться осознать эти явления как таковые в своей полноте.
Образы могут создавать пространства, где нет тесноты и проблемы места. Образы способны проникать друг в друга, создавая множественности с неувеличивающейся плотностью. Хотя здесь уже видятся свои экологические проблемы, и важно понять взаимоотношение между созданием и устранением, здесь должно присутствовать не разрушение образа, а забвение, которое отнюдь не есть синоним уничтожения.
В нынешнее время образы становятся способными к непосредственной и мгновенной материализации. Фотография и кинематограф создали эту модель (и иллюзию) почти непротяженных во времени отпечатков сознания. То, что раньше хранилось в шкатулках и вместилищах слов. Выстраивались долгие и хрупкие архитектурные каркасы запоминания. Образ казался материалом, по которому строилась реальность. Однако теперь сама универсальность эйдоса может быть подвержена сомнению (или дополнена новым смыслом?)
Что означает новая открытость человека во внешний мир? Теперь в разрастающихся компьютерных сетях и средах образ становится призрачным и негасимо исчезающим, как прежде в сознании одного человека. Раньше, чтобы выйти наружу и обрести прочные универсальные черты, образ долго выковывался в полутемноте сознания. Научный и художественный образ - самый важный пример этого. Ценность здесь - в долговечности, более того, в гипотетической вечности. Это отличает классическое произведение культуры, будь то Парфенон или формула Пифагора. Хотя, конечно, и эти образы требуют постоянного воспроизведения - перепечатки фотографий, реставрации картин, новых и новых изданий известных литературных произведений. Потому что материальному свойственно распыляться.
Это ценностное отношение сохранилось и сейчас. Но появилось нечто иное. Возможная мгновенная реальность образа данного человека тоже становится воплощаемой ценностью. Пересказанный и тут же запечатленный с помощью новейшей техники сон именно этого человека может рассказать нам об этом человеке много такого, чем не интересуется, например, психоанализ, ограниченный вербально-приблизительным образом (и разве только лечебные цели важны?).
Хотя угроза обратного вторжения (во внутренний мир) этих порожденных чудовищ велика. Тоталитарность новых пространств может стать угрожающей. Ведь при переносе непосредственно возникшего видения на "внутреннем экране" вовне, целостность, которую мы полагаем и составляющей сновидение, оказывается подхваченной участливой и понимающей техникой воспроизведения, которая уже означает гораздо большую власть над внутренним человеком, поскольку владеет кодом его непроизвольных, спонтанных и потому наиболее интимных проявлений личности. Виртуальный - возможный становится динамически обязательным, почти предписанным данной личности и потому нерасторжимо связанным с образом, который, как домашнее любимое животное, отпущен с поводка, убежал в лес внешних образов, заблудился там, и хозяин невольно страдает от его отсутствия, и ищет его, и окликает втайне.
Кажется, что эти возможные миры переполнят все вокруг и вытеснят окружающий и уже окрашенный ими воздух. Но странное дело, если не испытывать ужаса от каждого неузнанного образа, то изобилие их может даже не только не захлестнуть и поглотить нас, но создать какие-то неизвестные небывалые условия совместного существования. Аура образов, блуждающих вокруг вещи, ею порожденных. Мы привыкли, что люди замкнуты, их мысли и образ мира, пусть даже самый первичный, но данный сквозь их глаза, не вырывается за пределы ограниченных культурных помещений. Здесь же образы и образцы мира (где и ты виден во множестве косвенных глаз) способно вторгнуться в любое летнее утро на шоссе и разбиться мгновенным признаком полноты.
Так называемая возможная реальность слишком многим угрожает, но и влечет тоже, чтобы ее воспринимать только прагматически. Новая техника предстоит нам, как Сфинкс, не ожидающая ответа на вопросы. И как не относиться к технике (здесь существует уже глубокая и трезвая традиция Бердяева и Флоренского), но ее нельзя отталкивать и оставлять в попечении только людей, технически развивших свой мозг.
Возможное современное определение технических средств: это то, что ощущает лишь вовне и не видит снов. Хотя техника способна спать по приказанию человека, но самоценность образа ей пока неизвестна. Техника не приручена и не стреножена - она такой родилась - в слепоте внутреннего зрения. Собственно, пока эти глаза еще не открылись, и она не стала пространственной вещью для себя, то есть пока у ней не определилось внутреннее пространство, которое самоценно для нее и равнозначно появлению ее абстрактного мышления и чувствования, можно подготовиться.
Не надо уподобляться технике, а ведь это была мечта многих людей, особенно в этом веке. Техника прозрачна пока для человека. Сны о технике. Новое понимание античного термина "tecuh". (Хайдеггер: "Техника - вид раскрытия потаенности"). Человек пытается уподобить технику себе. Если это будет происходить в пространствах виртуальных реальностей, то откроются небывалые дали возможностей. Пока образы беспрепятственно входят в технические врата, чтобы выйти оттуда хотя и в трансформированном виде, но в сущности, представимыми (в отличие от невообразимых будущих возможных) с очевидными целями использования человеком.
Пространство образов может обладать совершенно иными свойствами, чем пространства материальные, где господствует единичность и в принципе неповторимость; пространство эйдосов ближе к математическим пространствам, где каждый объект не подвержен старению, но не столь индивидуален (если вообще об этом можно здесь говорить), проблема состоит в том, чтобы попытаться соединить эти столь различные области. И здесь образы сновидений со всей сложной его структурой, принадлежащей индивидуально указанному человеку, могут явиться посредником между двумя этими противоположными стихиями, медиатором между столь нечетко, но ощутимо обозначенными оппозициями.
Безусловно, трактовка сновидения может иметь предсказательный или терапевтический смысл, поскольку порождена именно этим индивидуальным сознанием, но выделять ее в особую область, в которую загнаны отторгнутые мутанты и чудовища подсознания, уже недостаточно. Конечно, надо определить условия пребывания этих незнакомых или слишком знакомых фантомов. И делать это в мире, где происходят принципиальные изменения, где "образ начинает входить в предмет". Что опасней: невозможность отличить реальность от фантомных образов, которые будут встречаться на каждом шагу, или угроза этого внешнего океана отторгнутых сновидений внутреннему миру людей, который, кажется, уже подготовлен для соединения в новые области со стертыми границами между странами отдельных людей?
Этот незнакомый мир внутренних образов может создать непредсказуемую реальность: ведь прошлое строится, а не только воспроизводится нашими воспоминаниями (происшедшее событие, так сказать, в единственном экземпляре - только зачаток, только первообраз разрастающегося истинного события). Мечтания, облеченные в зримую форму, - это наше настоящее. Сновидение, в самом общем смысле - это организация хаоса, то есть рождение мира будущего. Таким образом, не только мир сновидений, но пространство представлений, вынесенное вовне, становится источником неугасимого прошедшего и будущего мира, где прошлое еще только начинает разрастаться, и строительство его хотя началось, но ничто не безнадежно, ничто не исчезло, а лишь погрузилось в иные формы, доселе неизвестные. Плотность незримых, но явственных все сильней образов должна достигнуть той силы, когда совершившееся не просто предстанет въяве, но отразится в материальном мире.
Сны, в принципе, способны обладать различной ценностью, хотя для данного человека каждый сон как часть его жизни бесценен. При "экстериоризации" здесь могут появляться такие понятия, как интеллектуальная собственность, возможность размножения этого сна как произведения в различных формах и т.д. Автор может его забыть и сделать с ним то, что в его возможностях, но уничтожить его не способен. Однако, все эти внешние обстоятельства не должны заслонять иного - нового отношения к сновидению. Теперь этот ничего не значащий образ способен стать частью мира. Мы находимся при дверях у незнакомого порога мироощущения, когда образы входят в соприкосновение с вещами и "меняются с ними местами".
Отношение к сновидению может быть в определенной степени аналогичным отношению к произведению искусства. Вообще определение эстетических отношений здесь необходимо. Например, одна из возможных областей для исследования и попытки непосредственного воспроизведения в мгновенной виртуальной технике - это динамический кратковременный переход ко сну, когда можно еще регулировать сознанием пробуждение и анализировать возникающие образы. Иногда они бывают почти застывшими и держатся перед внутренним взором, словно картина или фреска, но через некоторое время неизбежно заменяются другими, оставляя за собой некий цветовой силуэт в памяти. Здесь в этих полу-сновидениях особенно явственно может проступить индивидуальный принцип отбора и эстетики каждого. Эстетизация мира, где каждый является творцом, ковроткачество визуальных невесомых пространств; обычно считается что лишь немногие способны на творчество, остальные на потребление не ими рожденных образов. Сновидение, кажется, способно опровергнуть этот тезис. Но свойства отбора и здесь будут важнейшими, однако это будет нечто вроде раздвиганья занавесей, а не сожжение ненужных образов.
Но от произведения искусства помимо универсальности (которой как раз пренебрегает сновидение) требуется еще способность превышать любой обозначенный и достигнутый знаковый уровень. В этом смысле определение Лотмана и указывает на эту важнейшую особенность, которой не обладает, как правило, сновидение, во многом в силу нашего отношения к тому, чем оно является и что может представлять здесь человеческая ценность.
Творчество сновидений почти всегда непроизвольно, и поэтому ценно, поскольку кажется бесполезным. Здесь пока в основном отсутствует волевое усилие, которое часто сводит на нет спонтанность обычного искусства. Этот лепесток сна, который "автор" вправе забыть (никто не упрекнет его, что он зарывает талант), способен указать самым странным и непрямым образом именно на этого человека.
Важнее всего сейчас увидеть сон другого человека, ведь немногие могут позволить себе подобно кинорежиссеру построить и заснять свое видение (при всей его оговоренной приблизительности), и пересказ уже недостаточен. Надо перейти на иной - более глубокий уровень описания. Причем, сновидение, вынесенное "вовне", будет восприниматься как нечто не то что постороннее, но с чем можно вступать в равноправный разговор как со свободной стихией. Тогда можно не опасаться безоговорочного подчинения или, наоборот, не отбрасывать этот отделенный образ в забвение как оболочку важного события, стоящего "за сном".
Увиденный именно из некоторой живой точки зрения, изнутри человека, мир есть, по сути, мгновенная модель этого мира, присущая только этому человеку, потому хотя бы, что никто другой не может занять его место. Но вынесенный вовне этот образ становится прозрачным для проникновения образа мира другого человека. Собственно, в одной точке созерцания и переживания может быть сосредоточено несколько человеческих сущностей. Образ на экране обычно считается чем-то посторонним и управляемым, хотя находится и внутри нас; вынесенные за пределы сознания сновидения могут стать независимыми. Но не произойдет ли особого смешения в незнакомой степени яви и грез?
Видения способны передать внутреннюю структуру человека. (Вплоть до отпечатка его структуры мозга?). Не только человек творит видение во сне, но сам этот образ возвращает зримо человека. Но не внешнюю оболочку его, увиденную всеми, которую, кстати, сам человек не знает, а только доверяет показаниям зеркал и кинокамер. Нам возвращается внутренний слепок, может быть, даже исчезнувшего человека. При этом происходит нечто вроде топологического смыкания: мы видим образ причудливого, но внешнего мира, данного изнутри существа человека (может быть, совершенно "нетворческого", но преображающего реальность самим своим присутствием через сновидение).
Не зоопарк образов для обозрения, не иллюзион и грезы в неволе, но заповедник, где сны были бы не только сохранены, но пребывали в новой живой среде (где они жили бы по "заповедям", которые неизвестны, но сны принадлежат высшим силам и не могут быть использованы лишь в предвидимых человеческих целях). Это выход нашего сознания вовне. И встреча с другими мирами людей. Их вопрошание, предшествие и завершение физической человеческой открытости, которая удержит всеобщее пребывание в мире здешнем и нездешнем.