МИШЕЛЬ СЕРР

ТОЧНАЯ И ГУМАНИТАРНАЯ НАУКИ;
СЛУЧАЙ ТЕРНЕРА

Анахронизм

Из лекции, прочитанной в USCD весной 1997 г.

©MichelSerres.1997

    В зрываясь жгучими красками, полотна Тернера производят казалось бы чувственное впечатление. Поэтому, хотя большинство из них и датировано первой половиной восемнадцатого века, долгое время считалось, что они были написаны в доимпрессионистском стиле. Казалось, что они предваряют полотна Моне.

Как относиться к такому суждению? Движение из будущего в прошлое приводит к анахронизму. Такое отношение к будущим мастерам лишает работы несчастных художников оригинальности. Что случится, если мы так же будем относиться и к себе? Что скажет следующий век по поводу того, что мы заявили сегодня? Если будущее нас еще не забыло, будет ли оно знать нас лучше, чем мы сами себя знаем? Породнив прошлое с будущим, это ретроградное движение создает сюжет, в котором истинное чувство занимает более высокое положение, чем длительный исторический период. Однако сам сюжет теряет связь с современностью. Чтобы лучше увидеть то, что Тернер написал в Лондоне, около 1800, мы забудем Моне и Париж в 1900-ом году

Дабы отдать должное творениям солнечного мастера, мы окунем их пылающие краски в ту среду, в которой он жил. Промышленная революция в те времена устанавливала власть температуры над огнем камина, мехами кузнечного горна и котлами паровых машин. Тысячи горняков извлекали уголь и железную руду, которые затем подвергались плавлению в доменных печах, созданных инженерами и укомплектованных новорожденным рабочим классом. Дымя первыми фабриками, Англия той эпохи наращивала капитал, материалы, энергию, людей... разнообразные накопления преобразовывали города, сельские местности, социальные группы, теории и даже менталитеты. Одним словом, они изменили лицо мира. Несколько десятилетий тому назад мы еще жили в мире, который родился в те времена.
 
 

     Тепло приводило в движение локомотивы, управляло машинами на рудниках, оживляло лодки с гребными винтами. Все эти механизмы обеспечили Англии временное господство на море, так как посредством сжигания угля поддерживалась работа сталелитейных заводов, откуда финансовые магнаты черпали свою мощь. Холодное аграрное сообщество водяных и ветряных мельниц было разрушено. Жар создал новое пылающее сообщество. Неизвестное доселе пламя горело повсюду с такой силой, что тысячи вещей, казавшихся постоянными, исчезали, в то время как возникали новые. Затем города стали задыхаться под душным дымовым покрывалом, и Лондон растворился в чаду огня. Во времена нашей юности Лондон еще был таким, каким его изобразил Тернер — сырая и мглистая столица, скрытая в тумане.

Мы не будем удивляться, увидев угрожающее пламя в картине Терне-ра "Пожар в палатах парламента" (1835) или черным от сажи клубам дыма из труб буксирного судна, что тянет корабль "Отважный" к его последней якорной стоянке—"Последний рейс корабля Отважный" (1838), или закатам, где в ландшафте изумительный золотой цвет борется с мглистой сыростью — "Пещера Фингала на острове Стаффа" (1832). Тернер заставляет нас увидеть то, что видел он сам: Англию и Шотландию своей эпохи, а не Францию будущего века. Но, тем не менее, подобно Гейнсбо-ро и Констеблу он изумительно передает ландшафты традиционной Англии — поля, луга и сады, еще погруженные в XVIII век, ее аграрный аристократический мир. Он обращает наше внимание на новый образ страны в муках научного, технологического и социального перерождения.

     В силу подобных интерпретаций я написал в молодости короткий трактат об этом великолепии. Мне казалось, что в нем был истинный смысл. Как только плотна Тернера начали извергать пламя, они противопоставили себя, например, ранней работе Дж. Гарра, чья живопись похожа на механическое плетение такелажа корабля, пришвартованного у старого склада пивовара ("Товарный склад Самюэля Вайтбреда"). По сути дела они противоположны и самому "Отважному" — не побежденному, но и не победителю, который тащит на кладбище кораблей буксир, оснащенный двигателем внутреннего сгорания. Второе судно убивает первое, как модель того, что произошло в обществе.

Парусный корабль мертв. Тернер путешествует с помощью пара.

     Но, когда пишется научная статья, такое утверждение не годится, необходимо вникнуть в суть вопроса. Как это известно нам, и как прочувствовал сам Тернер, индустриальная революция имела по крайней мере два результата: полную трансформацию общества (о котором нам рассказывает история и общественные науки) и глубокие изменения в системе естественных наук и их взгляде на мир.

Чтобы прояснить эту эволюцию, я детально сравнил живопись Гарра-да с определенными полотнами Тернера. Для изображения работы у Гар-рада используются такие источники силы как тела людей, лошади, водопады... и тросы, шкивы и лебедки, как способы передачи движения. Все рациональные механизмы XVIII века выставлены в портовом оборудовании и на такелаже судов. Как будто бы реальность судов выражала динамику твердых тел и жидкостей, проектируя себя из-под кисти художника в мир изящных искусств. В картине Гаррада вывеска пивовара не только описывает мир работы с точки зрения художника, но и невольно отражает науки, рожденные этими инструментами.

То, к чему мы пришли, есть отражение истории общества и технической экспертизы.

     Так же можно интерпретировать и полотна Тернера. Его огонь, дым и туман —детище этих новоявленных кораблей, нового источника энергии, промышленного горения и современных тепловых машин. Они не только превращают жар в источник власти, но и сами отражают новый научный мир, рожденный этими механизмами.

Если Гаррад в каком-то смысле иллюстрирует аналитическую механику Лангранжа, то его современник Тернер инсценирует теорию паровых двигателей, написанную в то же время. Эти две работы транслируют две динамики — старую холодную и новую термодинамику, которая вытеснила старую термологию камина и домашнего очага. Смена цветовой палитры и графики говорит об эволюции между двумя системами инструментов, двумя группами механизмов, двумя концепциями работы. Разные миры рождают разные науки.

     Как будто в двух моделях, наполненных истинным смыслом, сравнение двух полотен и их авторов поводит итог жестам и действиям их времени, существовавшему тогда обществу и миру, восприятию границ и цветов, реальных вещей и изготовленных орудий в работах Лангранжа и Карно, суммирующих все это в нескольких словах или теоремах. От одной виньетки к другой, один цельный и совершенный мир уступил дорогу новому.

Наши родители были потомками Геркулеса — героя работы, производившейся дубиной. Мы же, совсем забывшие своих родителей, были детьми огня —дара Прометея, до того как наш мир коммуникаций не превратил нас в детей Гермеса. Гаррад рисовал геркулесовы рычаги и подсчеты Лангранжа, оба хладнокровные, в то время как Тернер изображал проме-теевы горнила и размышления молодого Карно.

Таким образом я попытался продемонстрировать нерасторжимую связь научной истории и социальных наук.

     Общность мнений ученых и художников поразила меня. Как будто находясь в одном и том же времени и месте, и те и другие выдвинули одинаковые идеи, сами того не зная и не имея возможности повлиять друг на друга.

Аналогия прослеживается даже в самых маленьких деталях, с одной стороны — техники цвета и графики, с другой — такие теоретические принципы, как источник тепла и тепловой удар или весь цикл тепловых механизмов. Как бы проникая в саму материю расплавленной массы, полотна Тернера стирают границы вещей и заставляют их пределы вибрировать, словно на месте кристалла с четкими гранями появился пучок трепещущих молекул. Сглаживаются очертания, превращаясь в пятна с невесомыми краями. Даже техники художников подтверждают результаты нашего исторического анализа.

Вследствие этого изменилась перспектива критики в целом. Далекая от сознания художника, его тела и качества восприятия, она направляется в исследование своей материи и вещей мира. Эти объективные трансформации помещают произведения в ансамбль, далекий от субъективных замыслов импрессионизма а ля Моне. Критицизм получил новые возможности точной оценки в свое распоряжение. (Позднее я открыл похожую объективность в импрессионизме с помощью анализа науки того времени. Убежденный ошеломляющими и четкими аналогиями, которые открывают новые измерения для анализа, я никогда не сомневался в этих результатах. До недавнего времени.

     Но сегодня появилось нечто новое, пришедшее уже не из жара, а из холода. Добытые в ледниках Гренландии центральные образцы льда лишили мою прежнюю интуицию силы, которая была ей дана историей естественных и социальных наук.

Снег, выпадающий каждый год в зоне Северного Полюса, формирует слой, который окончательно затвердевает, превращаясь в лед и скрываясь под новым снегопадом. Мало-помалу образуется общность горизонтальных напластований, которая потом вырезается для получения центральных образцов. Вещества, взвешенные в воздухе, из года в год захватываются снегом, выпадают вместе с ним на землю и там остаются, консервируясь под давлением и холодом. Химический анализ элементов восстанавливает состояние атмосферы в каждом из прошедших лет. Как в книге, переворачивая страницу за страницей, можно увидеть климатические периоды других веков, знания о которых нами утрачены.

     Первая бронзовая индустрия выпускала свои побочные продукты в мировую атмосферу. Они выпадали и сохранялись навечно. Их исследование позволяет отнести появление этой примитивной индустрии к определенному периоду, а также, с известной точностью, идентифицировать сплавы, которые отливали наши предки. Определенная предыстория запечатлевается в этом новом виде книги. Оставив высокомерие, нам придется поверить, что не только человечество владеет письменностью. Во льдах находится надежный архив, оттиск которого сделан из правдивых останков — точных часов и неизменного хранилища. Расшифрованная совсем недавно эта, одновременно и старинная и современная история, возникает из вечно молодой библиотеки, суровой и точной в своих датировках. Физический мир лучше запечатлевает, накапливает и, в конечном итоге, объективно восстанавливает эти старинные и истинные памятники, в отличие от хрупких архивов, написанных на камне, папирусе, пергаменте и первопечатных книгах.

Не правда ли, это вносит изменения в среду летописей, а следовательно, в специализации историков? Вместо того, чтобы проводить свой отпуск в тусклых и душных библиотеках, не совершить ли им путешествие к ледникам? Они бы могли познать счастье и облегчение, избавившись от сомнений: снегу и льду неведома ложь. Будучи искусным, Бог не обманывает.

     В годы, когда Тернер писал свои пиротехнические полотна, на островах Индонезии взорвался вулкан Тамбора, выбросив горы горячего пепла в верхние слои атмосферы. Земное притяжение долго удерживало их над экватором как спутник Земли. Затем они распространились в умеренные зоны, и в конце концов оказались над полюсом, где выпали вместе со снегом, осели и были законсервированы. Внутренние образцы, обнаруженные в наши дни, свидетельствуют о том, что остров, а потом и весь земной шар, перенесли в те дни одно из самых сильных извержений за последнее время.

В Индонезии все еще можно увидеть великолепные рассветы и закаты через пепельную завесу курящихся вулканов. В городах, загрязненных промышленностью, мы также восхищались величием красных с золотом закатов. Чем больше химических стоков, загрязняющих воздух, тем лучше преломляется свет в хроматическом великолепии развернувшейся роскоши.

Таким образом, открытие и химический анализ нового банка данных изменяет наши представления об истории, а эксперименты с восприятием оживляют воспоминания. Но что же видели современники Тернера?

     Благодаря Тамборе, Лондон и Англия тех лет, как и другие страны, лежали под тучами вулканического пепла, выброшенного в Индонезии, и любовались лакированными тенями в полдень, победоносными восходами и кровавыми закатами. Тернер просто отражал эту реальность, как всякий честный художник описывая то, что он видит перед своими глазами. Имеющий право быть менее точным, художник видит лучше, чем другие.

Конечно, Тернер изображал пламя и пароходы всех видов, но вуаль из пепла легла между реальными вещами и его полотнами. Откуда она появилась? От извержения вулкана, или это последствия промышленной революции? Ее породил природный феномен или общественные силы? Были ли воздух, свет и небо Лондона направленным проявлением сил Земли или результатом деятельности управляемых огнем машин и фабричного пролетариата? Со временем геофизика и Тамбора начинают казаться более властными, чем экономическая история и марксистский анализ. Ошибаюсь ли я? Я готов допустить это.

Еще совсем недавно никто не мог даже предположить, что ледники хранят в себе отражение истории, и достаточно лишь научиться понимать их язык. Но их нельзя за это винить. Моя ошибка требует полного пересмотра мнений и установление нового равновесия. Каково соотношение гуманитарных и естественных наук, репрезентаций и феноменов? Можно ли сопоставить эти две пасти, извергающие огонь, кратер Тамбо-ры и паровые котлы индустрии? Насколько схожи их проявления? Случай Тернера предоставляет возможность пересмотреть отношения между естественными, социальными и гуманитарными науками и таким образом расставить все на свои места.

     Как источник энергии и причина изменений восприятия, вулкан вытесняет паровой котел, подобно тому как лед замещает книгу, а его напластования — страницы этой книги. Неужели извержение более значительно, чем революция, а геофизика весомее экономической теории? Повсеместное вторжение естественных наук, захват ими сугубо гуманитарных областей является подтверждением моего примера. Случай с Тернером кажется знаком меняющихся времен. Можно ли обобщить эти результаты? Я думаю,да.

Величайшие изобретения последних тридцати лет появились в сфере естественных наук, в то время как гуманитарные науки, казалось бездействовали. Пленники языка — как смогли бы социальные дисциплины обнаружить библиотеку во льдах?

Почти все науки изобрели подходящие приемы для отражения течения времени в мире. Астрофизика придает возраст галактикам и звездам, высчитывая даты их рождения и предсказывая смерть. Она подчиняет планеты времени, выражая в цифрах их образование, разрушение и охлаждение. Геофизика исчисляет континенты, измеряет возраст тектонических пластин. Химия ведет счет молекулам, физика — атомам. Для биологии живут и умирают вирусы, болезни, виды, клетки... Этот последовательный ряд техник выражает импульс в сторону преходящести, разделяемый всеми точными науками. С помощью этих подсчетов все вещи мира входят в историю заново, отбивая каждая свое время.

     Так родились сотни открытий, и человеческая история была изменена. Когда после сражения матери оплакивают сотни погибших, что говорить об эпидемии, которая последовала после перехода армии через сельскую местность и убила в сотни раз больше людей? Непреднамеренная история с микробами одержала верх, по крайней мере демографически, над запланированной политической историей. Как показывает история, грипп, завезенный в только что открытую Америку благодаря временному штормовому затишью, нанес больше вреда, чем жестокость солдат Кортеса. При Ватерлоо, гренадеры имперской гвардии барахтались по плечи в воде, поскольку в тот день выпало рекордное количество осадков. Катастрофический потоп после великой зимы. Как оценивать теперь предположительно блестящие стратегии Веллингтона и Наполеона? Кто выигрывает и проигрывает битвы, воздвигает и ниспровергает империи? Инфекции? Метеорология? Только геология и ботаника смогли подтвердить подлинность картины Леонардо "Мадонна в скалах" в Лувре и доказать поддельность аналогичной картины в Лондоне. Неуловимое различие было обнаружено на заднем плане ландшафта, в одном случае были изображены растения, которые не могли произрастать в данной местности, а в другом растения, характерные для данной местности. Художник-ученый никогда бы не стал рисовать противно природе.

Колебания климата и микробы трансформируют время. Как результат — наше непонимание причинной связи изменений. Тактика менее важна для победы, чем дождь или чума. Объективность геологии помогает отличить правду от лжи в произведениях искусства. Снегопады, болезни, обмен вирусов, рост растений и различия в почве налагают свое время на человеческое, и общество должно обратить на это внимание под страхом смерти.

Теперь обращение к Гренландии может помочь нам датировать мир, нашедший свое отражение в картинах Тернера. Это как раз тот особенный случай общего движения, в котором естественные науки переоценивают временные величины, открывая события, иначе недоступные, обдумывая заново течение времени.

     Как много времени потеряно в бесплодных дискуссиях двух спорящих армий, одна из которых выступает за ограничение роли случая в истории, другая утверждает, что обстоятельства побеждают порядок и временные периоды. Комично, но даже политические позиции определялись в таких дебатах, даже не предполагавших, что естественные науки сделали их бессмысленными почти век назад.

Непредсказуемое и, все же каким-то образом детерминированное, может ли историческое время сегодня действовать не прибегая к моделям, рожденным из хаоса, в то время как само произошло из теорем таких же старых, как теоремы Хадамара и Пуанкаре? Все дискуссии о законах эволюции и об исторической логике внезапно устарели. Наши первоначальные сомнения по поводу ретроградного мнения о картинах Тернера рождены этими открытиями. То, что Бергсон назвал ретроградным движением истины, так соотносится с данным фактом, что время определенных вещей и время истории не может быть предсказано, как не может быть предсказана буря. Для того, чтобы это время было вычислено определенно и окончательно, событие должно непосредственно произойти. Если смотреть по течению реки времени, то рациональность математических подсчетов и эволюция большинства физических процессов обеспечивает победу теории обстоятельств. Если смотреть против течения на время как уже прошедшее, победа переходит к сторонникам причинности. Как можно не видеть того, что история человечества и общественных групп развивается хаотически, в соответствии с современным чувством времени?

Разве можно не чувствовать, что время скорее просачивается, чем течет? Далекое от ламинарного течения, подобно тихой реке, время переходит вверх и вниз по течению, возвращается, останавливается, двигается, делится и вновь соединяется, подхватывается водоворотами и встречными течениями, нерешительно волнуясь, множась на тысячи рукавов словно Юкон. Иногда время проходит и, если проходит, то как сквозь дуршлаг. Слово "дуршлаг" происходит от латинского "коларе" — фильтровать. Этот фильтр или ситечко обеспечивает лучшую модель течения времени. Внезапные взрывы, неожиданные кризисы, периоды застоявшейся скуки, обременительные и безрассудные регрессы, долгие блокады, точные сцепления и, вдруг, акселерационный прогресс. Они встречаются и смешиваются в научном времени подобно интимному слиянию душ, в метеорологии как речном бассейне. Смогли бы мы понять столь очевидные факты без теории процеживания? Эта теория снова вскрывает старые предчувствия, подтвержденные лингвистикой: в Индо-Европей-ских языках слово "время" происходит от алеаторического смешения темпераментов, бурной (темпераментной) погоды, бури и температуры. Если время планет и рек может обладать такой тонкостью, то как насчет исторического времени? По крайней мере можно сказать, что история хаотична и фильтруется. Одновременно непредсказуемый и окончательный ход истории сглаживает все стадии.

На этом этапе мы и находимся сегодня. Несколько десятилетий назад мы знали очень мало о природе технологических процессов. Несомненно мы увеличим объем наших знаний, если глубже погрузимся непосредственно в аспекты самих этих процессов. <...>

     Увидев, что безумие охватывает как бедность, так и богатство, мы никогда не задумывались о том, что оно может быть доведено до политического решения о справедливости. Измени группу или культуру, окружающую среду или обычай, а психическая болезнь все равно будет существовать, постоянная под разными именами. Детально проработав этот вопрос, мы бы не поверили, что предметы биологической и социальной наук следуют за коалициями ученых, политиков, идеологов и финансистов: из библиотеки в госпиталь, от демократии к тирании, одни и те же микробы атакуют одни и те же организмы. Возможность повторения эксперимента ничего не доказывает, но многое говорит об относительности групп наблюдателей. Увидев вращение электронов и небесных объектов, мы не можем поверить, что где право, где лево — зависит от культурных или политических альтернатив, так как они существовали еще раньше в движениях планет и вращении субатомических частиц, которые чужды диспутам. Если последние прекратятся, то макро- и нано-миры не прекратят и даже не замедлят свое вращение.

Мы смогли показать, что появление естественных наук в V и VI вв. до н.э. в Греции сопровождалось сериями гибельных испытаний, когда, собравшись, люди обвинили наблюдателей природных и небесных дел в том, что они забыли людские дела. Звучит так, будто современные хранители антропоморфного порядка выдвинули идею Естественного Соглашения без ограничений! Человеческие науки, будучи примитивными, блокировали рождение объективных наук. Причинная канцелярия следила за предметной обсерваторией. За прошедшие века кто лучше всего решал человеческие дела — голод, болезни, страдания — чем те', кто обдумывает вещи? Интересуясь предметами мира, мы продвигаем и человеческие дела. И наоборот, совершенствуя дела человеческие, мы улучшаем наше понимание мира.

Из их пересечения рождается знание. <...>

     Чтобы узнать правду о полотнах Тернера, мне придется совершить путешествие по миру, от островов Санда до Гренландии, а затем вновь вернуться к лондонскому туману Перед тем как взяться за социологию, экономику, историю науки и искусств, следует обратиться к геологии. Я должен пересекать границы и переплывать моря на Земле так же, как и в стране энциклопедий.

Вопрос об истине, а следовательно, открытии, находится там же, где и вопрос о культуре или культурах. Подобно разделению культур на французскую, итальянскую и мексиканскую, официальные знания, в свою очередь, делятся на области: логика, астрономия, социология... а научная истина нередко посещает пересечения этих дисциплин. Так же как чувство принадлежности часто порождает насилие и человеческие страдания в цепом, так и приверженность к одной отрасли знаний приводит к корпоративизму

Рождение истины происходит из движения пересечений специализаций, из частичных совпадений природы и общества, из наложения двух мировых карт друг на друга. Реальность полотен Тернера берет свое начало на архипелаге Малазия, в ледниковых полях и Англии. Это первое пересечение, географическое и культурное. Затем, через подобные пересечения между университетскими дисциплинами: геофизикой, химией, социологией и историей искусств — одна карта проецируется на другую.

     Далекая от распространения культуры из одного центра, аутентичная универсальность сопровождается радикальным децентрированием и определяется при помощи воссоединения пересечений.

Индивидуальная и коллективная одновременно, моя культура не может быть сведена к обычаям племени, которое позаимствовало религию из Палестины, язык и закон из Рима, любовь к ереси из Болгарии и регби из Англии. Определяя себя не только изнутри, культура возникает, развивается и процветает в осмозисе с другими. Величайший христианский философ родился в Северной Африке, многие государственные мужи Франции вышли из Италии, один из лучших англоязычных писателей рос, разговаривая на польском. Культура определяется своими пересечениями, иначе она разрушается и погибает. Та система, которая еще не была названа французской культурой, никогда не проявляла себя так ярко, как в XVII веке, когда подражала Греции, римлянам и испанцам. В миг своего языкового превосходства Франция увеличивала возможности импорта своей собственной культуры.

     Практикуй инаковость, других людей, другие культуры и дисциплины. Как и секрет открытия, секрет подготовки находится в путешествии. Чем вы больше знаете о вещах вне вашей деятельности, тем больше вы изобретете. Будущее университета в его универсальности. Станьте генерали-стом.

Вестибюль музея, гце выставлены работы Тернера, находится во льдах Гренландии, а выход в Индонезии в жерле вулкана.

Не обогнули ли мы весь земной шар?

     Перевод с английского Марии Корниловой