А. СКАРД-ЛАПИДУС

"КОМИКСЫ"

Я хочу сразу же сказать, что обильно рассеянные по этому тексту кавычки угрожают сделать его чтение делом не вполне внятным (lisible) — и я буду придерживаться смешанной стратегии.

Иногда я буду оговаривать: «в кавычках» или «кавычки открываются» — в тех случаях, естественно, когда это обусловлено текстом, т.е. в нем написано «кавычка открывается», например; в других случаях, хотя я и не знаю, будет ли это отчетливо слышно, я буду выделять, отображать закавыченные слова или сегменты текста голосом — как было, например, только что, когда я цитировал выше последующий ниже текст (конечно, в тот момент, поскольку я еще не оговорил этой возможности, подобное «голосовое» выделение было нарушением правил, ибо — соблюдением еще не писанного соглашения; это не случайно: нарушение правила или договора, ослушание является необходимым условием его фиксации — может быть за счет ничейной, ничтожной, но неустранимой зоны между перформативом и констативом);

и, наконец, часто мне будет слишком затруднительно прибегать к одному из двух первых путей — я буду следовать лживому среднему пути, разрывать, отомкнув извечные оковы, мостик между глазом и ухом, читая глазами кавычки и не подавая в этом, скажем, виду: я буду, увы, оставлять вас, послушайте, во мраке неведения — как минимум, касательно кавычек.

Для начала, сделав вид, что мы ее не заметили, проникаем — ладно? — за/под неслышимую кавычку, «открывающую» в кавычках текст, и прочтем название. Не ослышавшись: КОМИКСЫ. Что бы это могло хотеть сказать (vouloir-dire)?

Сам «смысл» (словарное значение) слова «комикс» под-разумевает иллюстрацию, картинку, пересечение двух нарративных рядов — не будем углубляться в очень сложную текстуру текста «комикс» (в кавычках), достаточно вспомнить многомерную нелинейность лучшего образчика комикса — кэкстоновского Бердслея. Ограничимся констатацией принципиальной возможности комикса быть — парадигмой фундаментальной невнятности статуса и локуса иллюстрации. Заголовок же — уже в другом пространстве — может (возможна любая модальность) просто называть то, что идет ниже, т.е. в нашем случае настоящий текст, каковой, тем самым, окажется иллюстрацией, картинкой/надписью комикса. Это об’ясняет, почему мы возьмем другую — какую угодно — вывеску-заглавие (sign-board), иллюстрирующую нашу, например «Ослы» (заметим в скобках, что в данном месте, не носящем высокого звания названия, в кавычках) — учтем при этом, что для комикса не существенно, воспринимаем ли мы ослов как слово или как овод, ухом или глазом. Что подразумевает подобная вывеска?

Ну, во-первых, она может висеть над загоном (в зоопарке, к примеру) и указывать, что в загоне том содержатся — предложены глазу — ослы, а не, к примеру опять же, обезьяны. Она именует находящихся в загоне: ослы, причисляя каждую единицу (голову, хвост, ... , ... ) к множеству неизвестного размаха, но не осуществляя коллективизации этих единиц в множество (стая ослов) как знак подмножества. Она, можно сказать, обрекает их быть ослами, этих трущихся, как мы теперь видим, друг о друга животных.

Во-вторых, может статься, что Ослы — вокабула, заголовок словарной статьи, а также, как всегда бывает, и подпись. Подпись под сопровждающим оную рисунком. На котором представлены различные представители семейства/типа ослов. Как то онагр, ишак, кулан, тарпан ... Пред’явлено описание фактор-множества.

Пойдем дальше: быть может заглавие/вывеска Ослы сходна по своему значению (т.е. употреблению) с буквой М в ее противоположенности Ж и нуждается в рассмотрении параллельно — или последовательно — с названием Ослицы.

Оно, может быть, вывешено на мосту? Около потока, о котором наслышаны от Гераклита?

Или мы читаем это название на корешке книги? Ну да, I see, быть может, это заглавие пьесы Аристофана. Быть может, несохранившейся. Быть может, это название переведенной мною пьесы Аристофана. Или Эсхила. Или Вяч. Вс. Ивановым.

Быть может, здесь допущена опечатка — или правильно напечатана описка — и имеются в виду «Осы» Аристофана. Или «Послы» Джеймса, забыл как звать.

Возможны и более сложные случаи. Например: Плавт в переводе Артюшкова. Или: целая полка различных (почему? что это означает?) изданий Апулея. Но кто осмелится поручиться, что среди россыпей азианского его красноречия не затесался Псевдо-Лукиан? И еще: название избранных басен Лафонтена. И отсюда — метонимически, сударь мой, метонимически — линии: Лафонтен — Богданович, Риббентроп — Каганович, Кузмин — Ростропович.

(Кстати (все это в скобках), неизвестно, является это существительное (это известно) нарицательным или собственным. Коих нехватка.)

(И как быть с именем собственным? Чья оно собственность? После коллективизации? Когда я говорю по-русски Донкихот, я что, имею в виду героя Сервантеса с его ослом? Или новый коктейль Donkey Hot? Или афродизиак?)

«Ослы» — это название команды. Или даже партии. Или плакат демонстранта. Или реклама салями. Или столицы ряда воинственных скандинавских стран. Или надпись на карте звездного неба, в созвездии Рака.

Пора идти на попятный. Кавычка — посыл — там, вверху. Вернемся назад — «Энума элиш ...»

Простодушно поверим обещанию первой теперь кавычки и решим, что речь идет об ««Ослах»» (в двойных кавычках).

К а в ы ч к и ... порождение XVII, говорят, века ...

Сколь разными сторонами повернуты они тремя присутствующими здесь языками. Чисто внешнее описание «крюков» кавычки в русском, таящее, однако, как водится, в себе некие каверзы, закавыки, принцип неэвклидовости текста ... Английское функциональное описание, предельно конкретизирующее и «эвклидизирующее» их использование — как цитатных помет (quotation marks) — начинаешь думать, не явились ли кавычки результатом выступления италиков за свои римские права ... Французское guillemets, сохраняющее, прославляющее, прословляющее, коллективизирующее имя собственное своего изобретателя — как след, зола — идеальная метка ...

Нарушение правила — предписание правила — порождение правила. Все вместе: кавычка как носитель ино-сказания.

Чуть легкомысленно интерпретируя Соссюра в письменном преломлении (голос ломок, verba манят, scripta manent), можно сказать, что смысл рождается между, вероятно, слов. Знаки препинания — безмысленные, бессмысленные (микрофлора? планктон? гумус?) обитатели ничейной зоны между, односторонние, мебиусовы означающие, априорно лишенные означаемых, т.е. не существующие лингвистически твари, олицетворяющие синтаксические потоки, волнующие поверхность означающих и тем самым созидающие, конституирующие конфигурации, созвездия означаемых: их СМЫСЛ. Возвращаясь, тварны и творящи, в четвертую — и первую природу.

Вообще кавычки постулируют смысл текста внутри, замкнутый смысл, выключая его из контекста, — кавычка как скальпель. И далее — мета метатекста: вынос тела текста. Кавычкой текст подписывается: «текст».

Текст без кавычек (без возможности их существования) — тело без органов. Классическая цитатность — трансплантация органов, отдельная же кавычка — просто надрез ткани, ничего более, не завершенный в круг circumcisio.

Кавычки переадресовывают текст, меняют местами — наличие и отсутствие, явленное и виртуальное, адресата и адресанта, агенса и пациенса.

Кавычки, стены скриптуральной крипты, лапидарные со-хранители непов-торности.

Кавычка против перечтения. Как волнорез кровообращения. Текста. Кавычки, как и скобки, неименуемы и неминуемы при метаописании — см. «Новые африканские впечатления» (кстати, цитату «Африканских впечатлений») после единственного центонного локуса Locus Solus’а.

Кавычки парнокопытны, как, к примеру, и их старшие сестры — скобки, действующие примерно так же ( — действие по-мещения), но — пространственно — в другом измерении.

Кавычки — это симболон, тессера.

Их двойственность, четность, конечно, женственна.

Допуская мини-маль-ное с точки зрения мать-и-матики языковое насилие, можно сказать, что топологически тетрада кавычек гомо-топически экви-валентна женским половым органам, да не скажем гениталиям, ибо порождение здесь невозможно, наружным складкам, возможно только приятие, таящим в себе пустоту матрицы.

Вводя своего осла в лоно, отмыкаемое посылом кавычки, вызываешь в памяти пресловутую сцену coitus’а между ослом и матроной из воображенных нами на полке (где ударение?) «Золотых ослов», кстати цитируемую, повторяемую в каждом из них неоднократно. (Неприсутствующему здесь Гуревичу — А.Я. — хотелось бы посвятить сей архаичный экземпляр — и тем не менее хрестоматийный, достойный стиля Мориса де Сюлли, — exempla, этих средневековых комиксов).

Ну а у нас — кавычки об’емлют наиболее итифаллический от-брызг текста, так и должно быть, в этом нет ничего противоестественного. Обычное дело: название закавычивается. Но обычно — оторвавшись от текста, не около, в другом тексте, в месте отсутствия своего текста. Как метка. Вторично используемая метка. Мета. Метаемая вовне. Во в-не. Метаметка.

Пара кавычек, заковывая название, обеспечивает, требует, дозволяет ему полную оторванность, независимость от сугубо под-лежащего ему текста, снимая как метафорическую, так и метонимическую ему сопричастность. Но некое перверсивное насилие со стороны текста оно все же испытывает — как раз-таки перверсивное.

Не подразумевается ли при этом, что пространство, (маточкин) шар между двумя кавычками возможно раздуть и поместить туда весь текст, чье название там торчит?

Но мы наталкиваемся глазом всегда на кавычку соло ... Кавычка, как настороженная мышеловка, настораживает. Когда зазвучит щелчок второй кавычки, захватывающей ослов (слово) в полон?

Нет, спасательный круг кавычек не выносит ослов вне текста, не оберегает их от потопления в письме inter duo «птичками», скажем, кайрами (Uria), тонко- и толсто-клювыми ... увы, выяснить, о которой из них идет речь, можно лишь сравнив их обеих, что невозможно — у нас лишь одна ... елочка?..лапочка?..

Так же невозможно понять — вне внешней системы отсчета — о синусе идет речь или о косинусе ... или же, вне контекста, о котором это синусе ... и даже глагол или существительное слово «синусит». А русское ухо (не французское, функция которого — entendre), того и гляди, кое-где не уловит разницы между ослами и годами.

Пожалуй, пора честно ответить на вопрос, поставить который давно уже стоило (я, если бы мог, уклонился бы от ответа). Нет, еще не было кавычки, закрывающей начальную. Неизвестно, будет ли продолжаться текст, если мы до нее доберемся, но что он станет другим — несомненно. Ясно, что влажный глаз, бегущий по насту настоящего текста (не знаю, как быть с сухим ухом), обязан несмотря ни на что ожидать второй — закрывающей кавычки — пусть даже там, «дальше-дальше» (Норвид) — чтобы призвать к закону дискурс, начавшийся с, кавычка открывается, «Комиксы. Но, после предыдущей фразы ожидание удваивается — стандартное сдваивание следов, свойственное другим оторопелым длинноухим (метонимия?).

След ослов, тень ослов, тень от слов ...

Давайте предположим, что в конце текста нас не ждет порванная финишная ленточка замыкающей кавычки — или теперь уже ряд кавычек? что текст останется ото-мкнутым для глаза и замкнутым для уха — отточием ... оно заметно ...

Неурочное наличие начальной кавычки и вероломное непорочное отсутствие конечной — и вот наш текст единственной кавычкой, одним махом лишен сразу и начала, и конца.

Посему, весь текст воспринимается в иной модальности. Мы никуда не ушли от ослов. Быть может, это лозунг, быть может, что (почти?) то же самое, — перформатив, быть может, что почти то же самое, — призыв. Например: кавычка открывается, «Ослы всех стран, совокупляйтесь!», кавычка, глядишь, закрывается.

Или: кавычка открывается, «Ослы оставляют за собою право ...

Здесь открывается, кавычка открывается, «новое поэтическое мышление»: не братцы-кролики, а братья ослы из комикса «Fioretti».

Отсутствие закрывающей кавычки, открытость текста во в-не — самозавет, как и, автоцитата: «... любая текстовая манипуляция — есть попытка заставить проявиться, т.е. заговорить бытие языка: в нем и без него, т.е. не язык, но пустоту, в которой язык функционирует, результат работы дискурса, не наполняющего, как думали раньше, но опустошающего, не язык, но его нарушение произведением (текстом, письмом), заключающим в себе свой собственный код, влекущее его в неведомую и невидимую — темнейшую — кузню слова, быть может называемую безумием».

Итак, новый завет, новое обрезание — отсутствием. Снова обрезанное сердце Писания, обрезанное Слово. Sichelschrift.

Здесь, в заключении, хочу благословить его цитатой. Но прежде, не могу отказать себе в удовольствии описать точно ее топос.

Василий Васильевич Розанов, дополнение к цитате из его книги «Семейный вопрос в России», приводимой в сноске к письму ссылающегося на нее анонимного читателя его же книги «В мире неясного и не решенного», воспроизведенному в приложении ко второму изданию этой же книги 1904 года. Итак:

«Замечу еще, что без наружной плоти, в точном виде своем, головка membri virilis являет прототип или общий тип устройства головы (значит — не органа, а целого почти организма, седалища всех органов ощущения и мозга) всего животного царства, без исключений; и в то же время в себе повторяет форму сердца. Достаточно в соответствующем месте наметить глаз, еще смеженный: и истина этого станет очевидна:» — здесь я прерываю цитату, ибо далее в этом комиксе шло рисованное изображение оного об’екта, смежившего очи, и отодвигаю в сторону свое желание пририсовать ему слоновьи уши.

Слоновьи, а не, скажем, ослиные, ведь, на конец, вполне может статься, что загон, на котором написано «Ослы, пуст, ослов здесь нет, тем более, что я оставил его отомкнутым: второй кавычки здесь нет.

18 июня, летней ночью