МАРГАРИТА МЕКЛИНА
ДОКТОР МОРСЕЛЛИ, МЕДСЕСТРА ЭЛЛЕН ДЭЙТОН
Елене исполнилось двадцать пять и она была принята в госпиталь. Клиника Морселли помещалась в Милане. Доктор, энергический холостяк в женском платье, распоротом сзади и перешитом в кружевной медицинский халат, помог уставшей с дороги Елене рассчитаться с шофером. Елена, тонкая, опрятно одетая, статная, укорила доктора на превосходном французском, сказав, что зарабатывает уроками достаточно денег, чтобы заплатить за проезд. Доктор заметил, что, как патриот-итальянец, предпочитает разговаривать с ней на родном языке. Елена ответствовала, без тени сомненья, что говорит la taliano. Она сообщила Морселли, что ее apa две недели как мертв (на самом же деле, как было известно Морселли, ее отец, вислоусый дородный Джузеппе, в добром здравье-задоре выпускал на фабрике пресс-папье и разрезные ножи). Когда Морселли попытался провести неврологического свойства экзамен, Елена впала в летаргический сон. Часа два спустя ее дыхание стало шумным, храпящим, шейные вены набухли, ее грудь напряженно вздымалась. Очнувшись, она не узнала Морселли и, побледнев, что-то смятенно шептала, стискивала зубы, дрожа, как в лихорадке.
С момента принятия в клинику итальянская и французская “личины” Елены попеременно сменялись. Будучи “француженкой”, она говорила по-итальянски с акцентом — с таким, с каким уроженка Руана изъяснялась бы, к примеру, с итальянским аптекарем (non capisco, Signore...); воплощаясь же в “итальянку”, Елена начинала говорить на безупречном французском, манерно, вытягивая шею и производя странные движенья руками.
Итальянская “личина” Елены ничего не знала о своей французской “партнерше”, в то время как “француженка” была полностью осведомлена и о себе, и о своей итальянской “сестре”: она, например, рассказала, что “Элен”, гуляя по больничному саду, тайком пробирается через дырку в заборе к зеленщиковой невестке, у которой есть fisarmonica — и Морселли, опасаясь микробов с невымытой спаржи, а также дурного влиянья Фьоренцы, тут же дырку забил. Неуемная, темпераментная, “француженка” восхищалась показанным ей пятном Роршаха как прекрасной картиной, разглаживала, как на пяльцах, на круглом колене кожаный лоскут, где-то найденный ею после прочтенья Бальзака... итальяночка же оказалась прилежной, спокойной, уделявшей все свое время кампанеллам и скерцо:
con fuoco, vivo, dolce — с огнем (за неимением piano, Морселли разрешил ей держать в комнате ноты и даже удовлетворил ее просьбу о разноцветных чернилах, которыми онa пыталась раскрасить мелодическую линию пьес).
Елена много болела, и ее недомогание, видимо, вынудило ее посвятить всю свою энергию и страсть музыке. Елена не знала страсти физической. Более того, она к ней была равнодушна. Она проводила время на швейцарских курортах. Она останавливалась с отцом на Лэго Маджори, однако обстоятельств их совместных поездок восстановить не могла.
Итальянская “персона” казалась Морселли впечатлительной, тонкой, и он выбрал ее настоящей сутью и судьбою Елены. “Елена должна высвободиться из французских тенет, из двойного безумья, путем чтения вслух, ежедневно, сорока стихотворений Кавальканти и Данте”, — было записано в деле Елены аккуратным мелким почерком доктора.
В результате чтения вслух Елена обрела в померкшем сознанье забытые сцены. Она вспомнила, что была безвинной жертвой нападений отца. Самым ужасным для нее было его стремленье засунуть в ее рот свой язык. Ее побег во французскую “личность” символизировал попытку подавить воспоминания о языке своего отца и о его противуправных на нее притязаньях.
Морселли продолжил работу с клиенткой, расширяя круг чтенья до Мирандолы, Кастильоне, Фонте, Виванти... лечение таковое было найдено эффективным; нежелательные психосоматические симптомы Елены исчезли — однако, вскоре после выписки из клиники в июле 1927-го, в десятилетье, когда миллионы людей, согласно историку Морису Трою, наслаждались плодами прогресса, а именно “дешевым мылом, электричеством и швейными машинками ‘Зингер’”, а количество рабочих часов сократилось с 69 в неделю (в 1890-х гг.) до пятидесяти шести к началу тридцатых, Елена умерла от острого гломерулонефрита.
В настоящее время доктор Морселли занят излечением пациентки, пишущей анонимные письма, а затем скрупулезно выслеживающей, кто же является автором сих подметных улик.
Эллен исполнилось двадцать пять и она переехала с маленькой фермы в Калифорнию, Беркли. Она записалась в классы по помощи людям. Она встретила молодого человека, Винсента Паркера, и родила через девять месяцев дочь. Вскоре она нашла работу в клинике для пациентов со СПИДом. На работе она познакомилась с рентгенологом Кэрен. Она сообщила ей, что ее Daddy две недели как мертв (на самом же деле, как многим было известно, ее отец, вислоусый дородный Джон Дэйтон, в добром здравье-задоре выпускал на фабрике пресс-папье и разрезные ножи). Когда это случилось, Эллен закончила работу со своим пациентом, промыла спиртом нечаянно уколотый палец и тут же приняла азидотимидин и другие лекарства, чтобы предотвратить зараженье. Кэрен, волнуясь, уже стояла в дверях: в тот день была третья годовщина со дня их знакомства. Эллен стало совсем плохо всего год спустя. Доктор, энергический холостяк в женском платье, перешитом в кружевной медицинский халат, помог ослабевшей с дороги Эллен оголить руку, чтобы взять кровь на анализ. Таблетки вызвали головную боль. Эллен впала в забытье. Ее дыхание стало шумным, храпящим, шейные вены набухли, ее грудь напряженно вздымалась. Очнувшись, она никого не узнала, и, побледнев, что-то смятенно шептала, стискивала зубы, дрожа, как в лихорадке. С момента принятия в клинику Эллен становилось все хуже и хуже. Кэрен приносила книги, цветы, Эллен вышивала и протягивала к ней худую руку, ее глаза полнились счастьем.
В детстве Эллен много болела, и это обстоятельство, видимо, побудило ее стать страшной дикаркой. Еще в пятом классе она полюбила мисс Ларсон в шнурованных высоких ботинках, которая приносила на их уроки жуков. Когда мисс Ларсон вдруг забеременела, Эллен долго плакала в школьном туалете и перед тем как мисс Ларсон ушла в свой глупый декрет, Эллен успела раздробить камнем всех ее отвратительных насекомых.
Доктор продолжил работу с клиенткой. Эллен Дэйтон, от роду тридцати лет, в декаду, когда миллионы людей, согласно историку Морису Трою, наслаждались плодами прогресса, а именно “дешевыми компьютерами, электричеством и электронными машинками ‘Ниндзя’”, только недавно обвенчавшись с любимой, умирала. В июле ее выписали из клиники. Она кашляла, ее ноги опухли, с лица сошла почти вся кожа и уже нельзя его было узнать, и она не узнавала никого, ни дочь, ни возлюбленную свою, она не могла и не хотела есть, ее тошнило, она не могла ничего удержать ни в руках ни во рту, а Кэрен возила ее на Ривьеру, в Венецию, рассматривать итальянские фрески, в старинные замки — во все места, куда Елена, будучи бедным подростком без копейки в кармане, когда-то мечтала поехать. Елена уже не ходила. Ее возлюбленная перевозила ее в детской коляске — так Елена стала мала, что для нее теперь не нужно было уже нормальной кровати. Ей не нужно уже было взрослой одежды, она скоро могла бы вместиться в маленькую, дочуркину, которую бережно сохранял Паркер. Ее возлюбленная сидела с ней ночами, сносила все запахи, страхи, она мучилась и хотела все бросить, вместе, двоим, принять яд, все понимающий Паркер этот план не одобрил. Елена уже ни с кем не говорила, а только мычала. В Венеции, увидев фрески, она закрыла глаза.
Когда она умерла, Кэрен обмыла ее, вплела ей цветки в редкие волосы и пригласила подруг. Лия, плотник, взяла любимую Еленину дверь и две доски из гаража, и сделала гроб. Все женщины встали в круг вокруг Елены и спели ее любимые песни. Заварили любимый Еленин чай, зажгли любимые Еленины свечи. Затем положили ее в кузов грузовика и повезли в последний раз посмотреть город. После этого Елена была отвезена на кладбище. Там теперь можно часто увидеть простую женщину в брюках, с милым энергичным лицом. Она поправляет оградку, сажает семена, поет песни или читает дочурке небольшую тонкую книжку, которую приносит с собой на могилу.
АЛЬБОМ АЛЬФРЕДА ЛЕСЛИ САТИ
1. Беспрестанность. 180, 840, 52, 840 (14 x 60), 14 [52, 28]: нот, раз повторенных, -ю -мя четвертными ударов в минуту, раз повторяя, длится четырнадцать полных часов, -ю -мя восьмыми растянется вдвое — почти восемнадцать (Джон Кейдж), и в Нью-Йорке — семнадцать, в Сиднее — денную нощь, 22. Питер Эванс, не смог, голубые посиневшие руки опустил пианист, с чистых белых листов уставились на него глазастые твари, 180, 840, 52 (1/4) [14], 52 (1/2) [28] в душу разрозненных, стручками сыпучих круглодонных треснувших раз повторенных; не сходя с вертящегося деревянного с дырочками для проветривания музыки стула; сколько выстрелов может раздаться за шесть десятков секунд, сколько праздничных флагов упасть, сколько раз опуститься на плаху топор, сколько космических кораблей улететь; улететь, улететь на Луну; перешло в эйфорию, отдаться этим 840, 52, 840, 14, -и -а, -и, -ум, -и, -а, -и четвертным, четвертующим и восьмым, стенам нотного стана, стонам помертвелых скрипичных наличных наличествующих басов и ключей, ребрам бесовых, басовых, басящих, пианистка вышла на сцену, заключила ключами скрипичными нескрипичный концерт, доиграла оставшиеся 255 членистых членений, добавив молоточками музыкальных звонков, он недвижим, спокоен, за все предыдущее время, пианист всегда быть должен, готов.
Хотя однажды мы встретились с тобой на постановке о лисице и Димне, о двух, вернее, лисицах,B Калиле и Димне, или о двух верных друг другу лисицах, Калиле, когда иду на спектакль Жене, или Р. Виктюка, иль Кокто, иду на “Служанок”, когда я вижу служанок, когда я вижу мужчин в женских одеждах, служанок, и золотые звезды на голубом волшебном плаще, я встречаю тебя, я всегда встречаю тебя, всегда, когда вспоминаю “Служанок”, на которых мы никогда не встречались, но которые остались в памяти как встречи с тобой.
2. Парад. Предмет: цирк (цирка, цирку, цирковая арена). Цирковый. Цирконий. Циркач. Существительное: клоунада. Содержание: цирковая арена, циркач, акробат. Лошадь. Каркас. Вместо музыки — топот. Топот танцоров = разговор между танцоров, танцорами, топот. Костюмы = нарисованные небоскребы и лестницы. (Нарисованы небоскребы на холсте. Как небесные нерпы возносятся они, руками несомые). Костюмы: одеты в картонные костюмы. Парад — сцена, бурлеск, исполняемая перед входом в шатер: литературный (либретто), сценический (сцена), праздничный, воздушный, морской. Прохождение войск (кораблей, самолетов), пловцов, атлетичных атлетов, умелых борцов. Периодичность: раз в одинокий месяц весны, когда солнце двадцатого марта высвечивает в продолжение ровно ... часов, ожидается с нетерпением (год). Место: небольшие городки Франции. Время: воскресное, послеполудни. Структура: китайский волшебник. Разграничение: движения волшебника: поклоны, движения с веером, заглатывание яйца, вызывание духа огня изо рта. Одежда волшебника: одеяние китайского мандарина. Брючина правая: желтые полосы. Брючина левая: черные полосы. Красные, желтые, черные полосы. Белые: перчатки, чулки и лицо. Белые: перчатка, чулки, лицо, вторая перчатка. Косичка из-под облегающей костистый череп и косичку шапочки. Акробаты, звуки: сирены (вой сирен), пишущие машинки (стук, клик и клак пишмашинок), поезда (гудки поездов), выстрелы (смазать револьверы перед парадом). Акробаты: звуки: сирены (вой сирен), пишущие машинки (клаксон). Клаксон, вой сирен, гудки поездов (акробаты, звуки, сирены). Одежа церемониймейстера: расцветка стрижа. Цвета Франции на лестнице и ободках барабана. Цвета Франции на ободках лестницы и боках барабана. По бокам барабана, по Франции забарабанили барабанные палки. Красный использован в узоре костюма Арлекина для акцентуации важности костюма Арлекина и самого Арлекина. Белый: используется в качестве белого. Группа: соединение объединений, подразделений, отделений, для выполнения задачи (морской). Математической, стратегической, боевой, волевой. Группа, включающая в себя Арлекина. (Имя твое совершенно условно, сравнение с Коломбиной (колумбийский кофе), или с этими отравительными итальянцами неуместно, они называют тебя шут, фокусник, гаер, мне кажется, тебе подошла бы фамилия Гаер, однако, хотя твои восточные, из северно-русской долины, глаза с грустными веками следят за моими словами, твое сердце молчит. Тебе нет никакого дела до цирка. Послушай: больше всего я хочу отоварить талоны и пойти домой, к теплому телевизору, все эти менеджеры, объявления, как заваривать кофе и прочее, их неустанные попытки нам что-то продать (тамбурины, тампоны) превращают меня в стойкого воина — вернее сказать, амазонку. Помнишь, ты услышал их и поморщился, когда они сказали “тугрики”, а не рубли, а потом посмотрел на будильник — торопился к себе...) Женщина: женщина справа, с самого края стола, чья голова лежит на плече Арлекина, а рука на столе, изображает просто женщину, женщину. Голову женщины. Кегельную голову Саломеи. Ножку Юдифи. Бэрримор и другая мужская фигура одеты в тореадорный костюм. Один — слуга, другой — в такт и в лад — поставитель музыкальных услад. Майорская женщина и Арлекин: обезьяна. Майорская женщина и Арлекин смотрят на обезьяну, взбирающуюся по лестнице, колотящую лапами: потертый барабан, потертый мяч, коврик для потертых танцев — по барабану, по потертому мячу, по потертым танцам, зайцу подобно, колотящую лапами. Лошадь с наездником, уздечкой, стременами (дрессаж); дрессаж либре — лошадь без наездника, без уздечки, стремян: с наездником, по арене идущим, бьющим бичом. Лошадь-то и была тем последним, что их задело: лицо лошади: суданская маска. Племя? Сенуто, лошадиный тустеп. Один степ, второй степ: 1. подается вперед 2. делает два шага назад 3. оглядывается на призрак, бродящий по европейской арене, 4. приподнимает передние ноги (копыта), 5. пересекает их под углом 45 гр. прямо перед своей мощной грудью, * и пошла на носочках (раз, два, на носочках...) * глядит через молодецкое плечо обезоруживающим, подслеповатым но ласковым Агния Барто сказала бы взглядом, перекрестив и глаза. Поднялся человек с бутоньеркой и вышел. Закашлялся человек с баядеркой и вышел. С баядеркой ли, с бутоньеркой ли, все равно что человек, а что вышел. Китаец: мужчина, обладающий знанием, — не мужчина, а два. Мужчина: мужчина, познающий мужчину, — мужчина, обладающий знанием. Копировал Чинг Линг Фу Чинг Линг Су: друг у друга крали не брюки, а трюки. Слава Су была на вершине Эльбруса, когда в восемнадцатом, в Лондоне, на престижной сцене погиб: ловил пулю в медяную тарелку (зрители увидели, что он не был восточным). Восточные черты его сметены были смертью. Зрители поняли: китаец Чинг Су совсем не был китайцем. Белое, как молоко, его тело было одето в парчовый костюм и положено в гроб. Дягилев: не хочу, чтобы в моем представлении были и собаки, и клоуны. Кокто: “архангел Гавриил переливает лампадное масло из одной лампадки в другую на подоконнике как безухов безумный, скрываясь от Эйфеля, чтобы не видеть его отовсюду, парашютист убивает себя. Убивец! убивец! — взывает старушка. Из парашютного шелка наделала бы она ланжереи. Да не может строчить... “. Слушатель входит через двое ворот, выходит слушатель через двое ворот. От ворот поворот. У старухи кривится рот. Проблема этого, последнего, парада, видите ли, заключалась в том, что ни Лолите, ни Сонечке просто некуда было пойти. На этом параде публика почему-то решила, наевшись лужеными желудками лукового французского супа и страдая французской же отрыжкой, что парад, то бишь условное представление перед самим, истинным настоящим представлением, и есть настоящее представление. Сколько ни уговаривали менеджеры, сколько ни трещали трещотки, публика тем не менее отказывалась платить и была уверена в том, что видит полное представление, то бишь настоящее. На самом же деле парад был задуман с единственной целью завлечь зрителей вовнутрь. Толпа роптала и ревела. Били менеджеры бичами и мечами, зазывали зазывал и зазноб, за занавес, за златую завесу, заигрывали, злились, а толпа пошла восвояси. Забили насмерть лошадку. Разбила нос обезьянка. Американская девочка осталась без ежедневного голодного пирожка. Акробаты сняли костюмы, обнялись, пошли пить в таверну. Револьверы больше не стреляли. Занавес свернули. На площади остались смятые бумажки, проглоченные китайские яйца, бездомный несъеденный огонь и другое, другое. Фуга. Тема менеджера. Второй менеджер. Бессловный танец без слов. Маленькая американская девочка (бедная девочка, стала девочкой в двенадцать годков). Третий менеджер арабского или эквестерианского происхождения, неуслужливого обхождения. Клик-клэк пишмашинок, верченье, удар молотка, продают цирк с молотка, неслышный вой скрипок, петлей шатра, полиритм, мультиритм, полимер скрипичных комичных. Танцуют шимми Гастон и Зоя. Гастон с невиданным gusto, танцуют шимми, Зоя и Гастон. Вальс. Пиццикато. Синкопа. Стаккато. Упражнения для лица. Физиогномика. Физиогномика для гномиков и лица. Смех. Смех негритянского менеджера. Крики негритянского менеджера, приписал Жан Кокто, должны переведены быть на язык города, где дается парад: акробат, улыбаясь, вытирает руки, продолжает улыбаться, указывает публике на убитого Менеджера, чьи крики переведены были на язык города и поэтому поняты, и пожимает плечами. Опять танец: танцуй, оборванец, тутти татами! Русский тройной ход вперед. Размер 2/4. Правой ногой — шаг вперед; левой ногой — небольшой шаг вперед с носка на ступню. Как в вальсе смерти: стаккато, рубато и Руби Килер, падающая как Мери Пикфорд в подсумки солдат, остинато, томато, так и здесь: менеджеры, уставшие от семейных раздоров, мегафонов, шумного сборища... падают в рыцарских латах/заплатах друг на друга, ломая костюмы, сделанные величайшими мастерами модернизма. Русский тройной ход назад. Вальсовая дорожка народная. Шаг с приставкой народный, притоп. Полька с поворотом народным, притоп. Народный галоп и притоп с продвижением в сторону. Русский ход вперед. Быстрый русский ход вперед. Более быстрый, но мелкий русский ход назад. Финальный танец менеджеров. Тут-то и танец: танцуй, оборванец, тутти татами! Дудят в трубу щеки, топочут ногами. Повторение темы, звучащей в начале. Финал составлен из частей, уже прозвучавших, уже когда-то обещавших финал. Восемь заключительных тактов, бьющих ключом и мечом. Кто пришел с мечом, тот с мечом и ушел. Фуга. Конец в до мажоре. Четырнадцать минут, пятьдесят семь секунд.
3. Упражнения с элементами танца. Может ли жизнь мальчика быть вовлеченной в теорию? Каждая фаза жизни равной концепту? Мальчик настолько был вовлечен, что все что осталось, включало треугольники да трапеции, разграфленное тело движений. Садовнику — роща, танцовщику — башмачок, прочные грубые сапоги лесорубу, писателю — одновременно всех женщин, которых он когда-то хотел. Венгрия. Братислава. Какое отношение имеет все это к Сати? Этот мальчик придумал теорию, особенный свой язык дудочек, птиц, линий и точек, которыми все движения можно было разграфить на листе. Имя мальчику было простое: Лабан. Мама мальчика хотела, чтобы мальчик был атлетичным атлетом. Лошадником, пловцом, умелым ловцом. Папа мальчика офицер. Любил мальчик глядеть на солдат, марши, разводки, на выдачу водки, каре (марш, марш, папаша глядит на Бурэ). На Балканах мальчик увидел воинственных дервишей. На большие платформы поставил людей: лесопильщиков, борцов, кузнецов, рыбарей, — на параде в июне в честь Вены. В Голливуде на такие платформы Басби Беркли поставил 10,000 короткоюбких девиц, увлекающих предвоенного мужчину чарами и чертогами секса... “Парад длится годами” — спортсмены проходят; “парад длится годами” — атлеты выводят: “на улице сорок второй — прогрессивный, морской, боевой!” Проститутка стоит на посту, постовой стоит на углу, — на крыше кэба девочка Руби поет, отбивая чечетку: поправляя пилотку, к ней галантный подходит моряк (артист Бобби Робертсон): “не хотите ль сплясать Вы со мною гопак? — bric-a-brac накупить в магазине Армани? — не поскуплюсь ни на ласку, ни money — наше счастье, милая Руби, будет длиться долго-долго, и не помешают ему ни разорение, ни Великая Депрессия, ни конвейерная продукция, ни запоздалое открытие второго фронта... Мы будем жить с тобой на маленькой ферме, купим пыхтящий желтенький трактор, будем ходить по кукурузным полям рука об руку, а вечером слушать сверчка...” “Ведь парад длится годами” (мастеровые проходят — актеры Т.Менштс, Л.Аншелес, В.Маер, А.Бриггс — в порядке очередности, одетые в длинные спортивные трусы, бутсы, майки), “парад всегда с нами, — в кузнецах нашли свое призвание студенты театрального института L.Torch, S.March, O.odkopaev, — рапсодия смеха и слез, буржуазных убыточных грез!” Щурить будем стальные глаза, будем крякать усато, перезаряжая ружье, будем рубить и колоть хорошо (отвечает полковник: “добро”) — только дайте нам посмотреть эту фильму... (текст Бартфорда Роупа, фотомонтаж Крэйга Болдуина, консультант, ассистент, осветитель А.Бауэр самый младший в семье). В зале — темно, на экране — светло, — там, с разлету садясь на шпагат и с разбегу покупая билеты на поезд, стреляя, отбивая чечетку, девочка Руби поет. И вдруг у каждого танцора в руках появляется здание. И вместо людей появляется город. Движение создается путем передвижения не недвижных танцоров, а телескопических камерных линз. Медленна камера: заголовки газет. Запрет на торговлю вином. Притворяются посетители, что пьют молоко в молочном же баре, когда, предупрежденные полицейскими, вваливаются проститутки. Басби Беркли эксплуатировал женщин! Скользил камерой по углам их тонких танцорочных обморочных ног в угоду салтимбанку 1 с “Монтбланком”, молодому и старому клеркам, желающим немногое с этими женщинами сделать: приютить, обласкать, накормить. Он дал работу тысячам женщин в период упадка, войны, беспорядка. Он дал работу не только девицам, из белой массы которых он делал цветки — он дал работу пианино, роялям.
Пианино собираются вместе. Басби снимает весь процесс с начала в конец: пианино покидают пианинную труппу и разъезжаются по своим делам, из центра в окраины. Теперь он показывает все в обратном ходу: пианино, которые на самом деле разъезжаются, съезжаются в центр. Технический прием этот позволяет Беркли представить, что пианино с потрясающей точностью съезжаются в центр. За пианинами сидят девушки и в такт машут косынками, косами. Постоянно либо камера движется, либо пианино все время в движенье, съезжаются в центр. Пятьдесят пианин. Пианино. Игрок (пианист). Расположены каждый на отдельной ступени. Пианино. Игрок (пианист). Пианино танцуют. Вальсуют. Под ними сидят забулдыги и дергают нитки. Во время белого танца стоят у стены: пятьдесят пианин. Пианино, педали: игрок (пианист). На 6 rue Cortot 2 два пианино соединены друг с другом обычною проволокой, педали их связаны. Окольцованы педали пианин. Как черные птицы, прикованы они к черному полу, питаются падалью. Тонкий стан композитора со свисающей цепью часов вовлечен в нотный стан, распят на пяти тонких линиях, вплетен в сетевое сечение ритмов. Композитор равен ноте, аккорду (1 композитор = 1 нота/аккорд). Начало фуги бурно играет, продолжение — идет в ресторан. Что-то съел и свалился без чувств. Отравился, бедняга. Окончанье — прикован к ножкам рояля, подготавливает, препарирует, как Перун, пианино, кладет золотую фольгу меж отзывчивого золота переливчатых струн. Я, Ерик Сати, встал сегодня в семь ноль семь утра, выпил мартини, закусил лапкой лягушки, я купил сегодня себе девять растрепанных зонтиков, посадил их себе, как попугаев, на растравленное чертями плечо. На веленевую бумагу посадил музыкальные кляксы. Складываю мою музыку как оригами. (А дразнили его La Sar edalant 3 — спят ли священники с мальчиками? Вы знаете, священники грезят, что перед ними не мальчики — ангелы).
Я, Эрик Сати, исследую время. Время, которое требуется автору, чтобы утратить вкус только что им написанных слов. (Вижу то, что только что произвел. После этого, заказав пива и женщин, в том же самом вижу другое. Наевшись черешни: и другое, другое.) Бывает, в них заложен такой смысл, что думаешь о них две минуты. Через месяц — думаешь три. Время длительности произведения пропорционально количеству отпущенной читателю жизни. (Чем больше жизни отпущено произведению, тем больше времени отпущено жизни. Чем меньше время длительности произведения, тем меньше жизни отпущено его героям, которые, довольствуясь малым и кровью малой, отдают жизнь свою во имя жизни читателя, отдаются читателю женского, мужского и неопределенного пола). Когда я вошел, ты сидела в кафе с Ренуаром... Я увидел твое зеленое платье: приглашенная ко мне всего лишь на чай, ты, приподняв зеленый подол, показала мне шрам, оставшийся от падения с трапеции тогда, когда ты была маленькой девочкой...Я подумал, что обнажение шрама означает предложение близости... Ощущение движения, предваряющего движение, — как деятельность ума переходит в деяние тела? Длительность движения, которое представлено на схеме в виде длительной линии. Длительные линии одинаковой длины, которые представляют собой одинаковую длительность счастья. Чтение, состоящее из определенных серий значков, которые, с помощью эквилибристских трансформаций в уме, превращаются в кордебалет. Движение тактильное: движущаяся часть касается объекта (рука — разграфленного линольного пола, книга — руки, ноты падают на пол). Вспомогательное: несущее вес. Предварительное: захватывающее предмет. Амбулаторный эффект: пройдены одна, две ступени, несколько лестниц, сальто: тело висит. Прыжок (сальто). Толкающее: толкать человека, объект. Маятниковое: часть тела висит (на руках, на ногах, на веревке, перекинутой через яремную вену, акцент поцелуя: когда к нам войдут... увидят лишь фотокопии писем к тебе и рояль). Умножается произведение само на себя, множится самое собою — скаткой, рулоном — длина, одни слова подкрепляются другими словами, обозначающими один и тот же предмет. Вызывает гнев и гордость за горцев. Для того, чтобы предотвратить гнев читателя после прочтенья, заставь его гневаться в центре. Помести его гнев прямо туда. Гроздья этого горского горного гнева занеси в текста реестр. Соотнеси многие вещи. Поднеси ложку ко рту. Умирающий стриж, страж, пеликан. Умирающий словарь со списком отмерших слов. Соотнеси время читаемое, время чтения, когда взгляд идет слева от первой буквы направо, до правой буквы налево, соотнеси все это с тем временем, когда просто глядишь на страницу. Когда видишь в секунду. Глазами вбираешь структуру, прямоугольник листа. Cколько смысла можно вместить, сколько чашек упасть, пока долго читаешь, или просто кидаешь взгляд на страницу?
Зашифрована мудрость мира в гробницах Египта, в трех горбатых слонах, в двух жуках, в путешественниках обоего пола, заботливо, как отсыревшими спичками, обменивающимися последним поцелуем перед сходом в долину, все тайфуны и грозы отражены в косых начертаньях, закорючках пера. То, что передано поколениям в начале толстого свитка, затем будет переписано тысячи раз: в газетах, комиксах, в брошюрах для развлеченья смертельно серьезных людей в день перед казнью, в манифестах бомбистов, в календарных сыпких листах. С шагом с притопом с укропом мне снятся журналы разных стран и народов с моим именем на первой странице, я стараюсь записать их года. Африканское племя выбрало меня своим предводителем, у меня большой барабан. Я вижу ту, кого я люблю, кто покинул меня, гордо, в предвосхищении смерти, показывающую мне золотое кольцо. Мое оружие — алгебра, птички мои — журавли да аисты. Пока я вижу имя свое в толстой книге, я продолжаю умножать лабиринты дорог и выводить формулы далеких скитаний.
Вижу танцоров на развалинах Кипра. Любая вещь каким-то образом связана с Кипром. Чашка, из которой любила пить молочко любимая кошка, когда мне было девять, а ей три года, вернее, когда ей было три, а мне девять лет, картинку несет на толстом боку: развалины Кипра. Газета, которую беру в руки, намекает о том, что биржевой сток компании в Кипре возрос. Молодой человек, подходящий мне и ко мне, красивая женщина, моя милая Сузи
4, на коже лелеют кипрский загар. И даже если что-то не связано с Кипром, не Кипр потянется к ним, а они свяжут себя и Кипр в одно. Мой возраст в минутах, деленный на десять — количество тактов, мои любимые ноты, умноженные на четыре — количество начальных листов моей сонатины. Продолжительность работы над произведением должна занять определенное время. Главное — количество деревьев, срубленных и погубленных с единственной целью обратиться в бумагу. Вижу их, поваленных буреломом и лесосеками в красных рубашках. Затем сокращаю. С моей музыкой, урезанной вдвое, я вижу, как воспрядают березы. И даже если не моряки с пряжками, зажатыми в кулаке, чтобы больней было драться, не пальмы, не гейши, все равно я говорю “Александрия”.
Примечание: Первая часть “Альбома Альфреда Лесли Сати”, “Беспрестанность”, написана с использованием музыкального произведения Сати “Vexations”, простирающегося в загоне из 180 нот. “Vexations”, по замыслу Сати, должны исполняться 840 раз подряд. Вторая часть “Альбома...” базируется на балете “Парад”, детище усилий Пикассо, Кокто, Массина, Сати. Третья часть основана на произведении Сати “Гимнопедии” (ритуальные танцы обнаженных греческих мальчиков, в некоторых редакциях истолкованные как ритуальные танцы безоружных греческих воинов), мюзикле Басби Беркли “42nd Street” и жизни Рудольфа Лабана, который изобрел семиотическую систему для записи танцевальных движений.
1998
________________________________________
1 saltimbanque (франц.) — акробат, клоун.
2 6 rue Cortot — адрес дома, где жил Сати.