МАКСИМ ШРАЕР*
СЕКСОГРАФИЯ НАБОКОВА
В 1907 году, в статье "Метафизика пола и любви", Николай Бердяев с горечью писал о том ограниченном месте, которое занимали вопросы секса в искусстве и философии того времени: "Отвратительная ложь культуры, ныне ставшая нестерпимой: о самом важном, глубоко нас затрагивающем, приказано молчать. Обо всем слишком интимном не принято говорить; раскрыть свою душу, обнаружить в ней то, чем живет она, считается неприличным, почти скандальным". В словах Бердяева слышна полемика с программным стихотворением Федора Тютчева "Silentium" (1830-е). Тютчев выдвигает два постулата. Первый касается невозможности передачи интимных мыслей и чувств индивидуума, поскольку любая такая попытка приводит к искажению: "Как сердцу высказать себя? / Другому как понять тебя?/ Поймет ли он чем ты живешь? / Мысль изреченная есть ложь". Второй постулат представляет душу как некий внутренний мир иной, то есть единственное время-пространство, в котором человек способен при жизни говорить о самом личном и не бояться искажения собственных слов: "Лишь жить в самом себе умей - / Есть целый мир в душе твоей / Таинственно - волшебных дум; / Их оглушит наружный шум, / Дневные разгонят лучи, - /Внимай их пенью - и молчи!.."
Тютчевские стигматы имели огромное значение для Владимира Набокова русского периода. (Кстати, уже потом, в Америке, в 40- ые годы, Набоков мастерски перевел Тютчева на английский). На протяжении русского периода Набоков избегал описания интимного сексуального опыта в тех произведениях, где действуют русские персонажи, от Ганина в "Машеньке" (1926) до Годунова-Чердынцева в "Даре" (1937-38 гг.). Секса гораздо больше в произведениях на западную тему, хотя сексуальные триллеры Набокова гораздо слабее "русских" произведений российского периода. Процитируем недавнюю энциклопедическую статью Джулиана В. Коннолли: "Король, дама, валет" (1928) не входит в число главных романов Набокова" ("The Garland Companion to Vladimir Nabokov", 1995). Роман "Камера обскура" (1933) тоже трудно поставить в один ряд с "Подвигом", "Приглашением на казнь", "Даром" и многими другими рассказами. Что же касается новеллы "Волшебник" (1939; опубл. 1986), о которой пойдет речь позднее наряду с другими текстами, которые подготовили создание "Лолиты" (1955), то сам Набоков "вещицей [...] был недоволен", - "девочка не оживала".
Насколько же велик барьер традиции и культуры, который Набоков преодолевал в своих вещах американского периода? Начнем с того, сама проблема секса в русских вещах Набокова включает в себя три основных составляющих: лингвистическую, метаэстетическую и метафизическую. Но прежде чем подробно рассматривать все три компонента сексографии Набокова, составим предварительный список сексуальных мотивов и образов в его русских вещах (здесь я не буду касаться гомосексуальных тем у Набокова; последние анализируются в недавних работах Анны Бродской и Ольги Сконечной). "Камера обскура" занимает самое первое место в этом списке, в то время как "Дар" стоит на последнем.
В "Машеньке", первом романе Набокова, Ганин размышляет о том, как его любовница Людмила ведет себя в постели ("схватки механической любви"); в другом эпизоде он вспоминает о том, как вела себя его возлюбленная Машенька во время прелюдии к соитию.
- Я твоя,- сказала она.- Делай со мной, что хочешь.
Молча, с бьющимся сердцем, он наклонился над ней, забродил руками по ее мягким холодноватым ногам. Но в парке были странные шорохи, кто-то словно все приближался из-за кустов; коленям было твердо и холодно на каменной плите; Машенька лежала слишком покорно, слишком неподвижно.
Возлюбленные в романе так и не становятся любовниками. В следующем романе "Король, дама, валет", проскальзывает "образ" презерватива, пример набоковского остранения: "ребенок поднял с панели и губами надувать нечто, похожее на соску. желтое и прозрачное". В этой попытке сексуального триллера всего лишь в двух абзацах напрямик говорится о сексе. В "Защите Лужина" (1929-1930) импрессарио гроссмейстера Лужина - махинатор с голливудской фамилией Валентинов - руководствуется теорией, согласно которой шахматный гений есть преломление полового желания. В соответствии со своей теорией, Валентинов старается соблюсти "целомудренную сумрачность" своего питомца. Позднее в романе теща Лужина полагает, что ее зять - половой извращенец, в то время как на самом деле у Лужина и его супруги нет сексуальных отношений. Принимая ванну в первую брачную ночь, жена Лужина"с некоторой тревогой думала о том, что наступает предел ее женской расторопности и что есть область, в которой не ей путеводительствовать". Но и не Лужину! В романе "Подвиг" (1931-1932) Мартыну становится все труднее и труднее совладать со своим собственным целомудрием. В молниеносной сцене он теряет девственность в объятьях чужой жены, поэтессы - любительницы Аллы Черносвитовой . В описаниях его последующих сексуальных опытов затенены или целиком опущены любовные сцены.
[Мартын] глядел с любовью на ее голые детские плечи [об англичанке легкого поведения - М.Д.Ш.] , на стриженую русую голову и был совершенно счастлив. [Описание секса опущено - М.Д.Ш]. Рано утром, пока он мирно спал, она быстро оделась и ушла, выкрав у него из бумажника десять фунтов. "Утро после дебоша", - с улыбкой подумал Мартын...
В описании любовной связи Мартына с официанткой в Кембридже тоже отсутствуют анатомические подробности. Необычайно важно и то, что Мартын любит Соню целомудренно, и что в ночь, когда она забирается к нему под одеяло в спальне своей погибшей сестры, Мартын "хотел только лежать рядом с ней и целовать ее в щеку".
Герой повести "Соглядатай" (1930) намекает на механический секс не только с Матильдой, но и с ее предшественницей, прачкой. Он приоткрывает перед читателем свои эротические сны, а также "подглядывает" за немкой -служанкой, когда она мастурбирует за закрытыми дверями:
Сама-то она вовсе не была сонной: смешно и подумать, до каких развратных и игривых ухищрений доходила эта скромная девица - Гретхен или Гильда, - не помню, - когда дверь была заперта на ключ, и почти голая лампочка на висячем шнуре озаряла фотографию молодца в тирольской шляпе и яблоко с барского стола.
По количеству, прямоте и насыщенности описаний секса первое место среди романов русского периода принадлежит "Камере обскура", написанном на западную тему и переложенным самим Набоковым в 1936 году ("Laughter in the Dark"). Кречмар предпочитает "природную отзывчивость" своей любовницы Магды "холодной поволоке невинности" своей жены. И его выбор приводит к полному фиаско. Как это ни странно, в дистопическом мире "Приглашения на казнь" (1935-1936) немало сексуальных аспектов. За обеденным столом Цинциннат, терзаемый хронической неверностью своей жены, смертельно боялся нагнуться, чтобы случайно под столом не увидеть нижней части чудовища, верхняя часть которого , вполне благообразная, представляет собой молодую женщину и молодого мужчину, видных по пояс за столом, спокойно питающихся и болтающих, - а нижняя часть это - четырехногое нечто, свивающееся, бешеное.
В тюрьме палач Цинцинната, м-сье Пьер, мучит своего соседа по камере псевдофилософской околесицей о сексуальной гимнастике. Вспомним также заключительную сцену новеллы "Волшебник". Где глаз рассказчика медленно двигается по комнате, в которой герой-нимфолепт "колдует" над телом спящей нимфетки: "... он стал поводить магическим жезлом над ее телом, почти касаясь кожи, питая себя ее притяжением, зримой близостью, фантастическими сопоставлениями, дозволенными сном этой голой девочки..." Девочка просыпается и "диким взглядом смотрит на его вздыбленную наготу". И "пленка жизни лопнула".
В русских рассказах Набокова сексу отведено еще более незначительное место, чем в русских романах. В "Возвращении Чорба" (1929) литератор Чорб вспоминает свою первую брачную ночь: "В ту ночь он только поцеловал ее в душку, - больше ничего". В рассказе "Картофельный Эльф" английский цирковой карлик Фред Добсон оказывается наедине с женой фокусника Шока. Между ними происходит любовная сцена, которую Набоков, по всей вероятности, посчитал такой извращенческой, что он полностью опустил описание секса : "И внезапно каким-то нелепым и упоительным образом все пришло в движение". Наконец, следует упомянуть стихотворение "Лилит" (1929 ; опубл. 1970), , где мы находим самое откровенное описание секса среди всех русских вещей Набокова:
Двумя холодными перстами
по-детски взяв меня за пламя:
"Сюда", - промолвила она.
Без принужденья, без усилья,
лишь с медленностью озорной,
она раздвинула, как крылья,
свои коленки предо мной.
И обольстителен и весел
Был запрокинувшийся лик,
И яростным ударом чресел
я в незабытую проник.
Змея в змее, сосуд в сосуде,
к ней пригнанный я в ней скользил ...
Возвратимся к предложенной ранее схеме трех компонентов проблемы секса в произведениях Набокова. Лингвистическая сторона этого вопроса касается выбора подходящих слов для описания сексуального возбуждения и самого соития. Перечитывая стереоскопическое описание в начале романа "Дар", невольно задаешься вопросом: почему же словарь Набокова становился так неоригинален, когда он брался описывать секс по-русски? В русских вещах Набоков последовательно эвфемизирует сексуальные образы, при этом часто обращаясь к возвышенному словарю Романтизма. Вот несколько примеров: поскольку в русском языке не было (и до сих пор нет) нейтрального эквивалента английского глагола "to make love" и существительного "lovemaking", Набокову приходилось обходиться словом "любовь", как в следующем описании связи Мартына и официантки: " Ее любовь оказалась бурной, неловкой, деревенской". (Мой курсив - М.Д.Ш). Марфинька, жена Цинцинната, употребляет местоимение "это", имея в виду секс. Будучи робким интеллигентом, Цинциннат, стыдливо говоря о сексе, называет его "в известную минуту". В "Короле, даме, валете", "Защите Лужина", "Подвиге" и "Волшебнике" вместо слова оргазм употреблены высокопарные слова : "сладость", "счастье" и "блаженство". Кроме того, фаллос Волшебника назван "волшебным жезлом". В стихотворении "Лилит" мы находим целый список сексуальных замен. Пенис в состоянии эрекции выступает под названиями "пламя" и "булава", "восторг" означает "подступающий оргазм", а слово "блаженство" передает сам момент оргазма.
Любопытно,что Набоков намекает на некоторое авторское неудовольствие натруженным и высокопарным языком, которым у него описывается секс. Так, например, сидя с томиком Мопассана в руках, Мартын мечтает о новых приключениях: "Бель-Ами, усатый, в стоячем воротничке, обнажающий с ловкостью камеристки стыдливую, широкобедрую женщину". Родная для Набокова русская классическая литература почти не обладала опытом литературного описания тела и секса - таким, как Ги де Мопассан и Гюстав Флобер. Набоков продолжает писать по-русски с сексуальной сдержанностью своего учителя Антона Чехова, который связывал литературы классическую и модернистскую. В "Даме с собачкой" (1899) чеховский рассказчик будто бы теряет свою способность ко всеведенью и всевиденью, когда Гуров и Анна занимаются любовью в ее гостиничном номере. Рассказчик вновь обретает свою вездесущность - и передает читателю происходящее в спальне - лишь когда секс окончен, а Гуров ест арбуз под аккомпанемент рыданий Анны. Изображая своих русских героев-изгнанников целомудренными - или сдерживая себя в описании их сексуальных опытов,- Набоков тем самым отдавал должное русской литературной традиции. При этом Набоков уже двигался по направлению к послевоенным романам, написанным на английском языке.
Набоков был, конечно же, не единственным русским писателем, пытавшимся примирить целомудрие классической русской литературы и свои собственные модернистские искания. Иван Бунин - старший современник и собрат по эмиграции, с которым соперничал Набоков - тоже не раз сталкивался с дилеммой описания секса. Вот цитата из дневника Бунина от 3 февраля 1941 года, т.е. как раз того времени , когда он сочинял свое "литературное" завещание, сборник рассказов о любви "Темные аллеи" (1943; 1946) :
То дивное несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всем земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем. Да и не только тело. Надо, надо попытаться. Пытался - выходит гадость, пошлость. Надо найти какие-то другие слова.
Отголоски сомнений и исканий Бунина слышны в поздней статье Бердяева "Размышления об Эросе"(1949): "Любовь так искажена, профанирована и опошлена в падшей человеческой жизни, что стало почти невозможным произносить слова любви, нужно найти новые слова". Теперь обратимся к метаэстетической составляющей описаний секса у Набокова. Налицо близость его картин полового акта и описаний художественного творчества (с первых вспышек вдохновения или возбуждения и до завершения акта творчества или любви). Краткий обзор ключевых высказываний самого Набокова о творчестве - таких, как его американская лекция "Искусство литературы и здравый смысл" ("The Art of Literature and Commonsense", 1941; опубл. 1980), - позволяет удостовериться в том, что Набоков имеет обыкновение описывать акт творчества и половой акт почти идентичными, неоромантическими терминами:
Русский язык, который в остальном сравнительно беден абстрактными терминами, различает два типа inspiration, восторг и вдохновение, которые можно парафразировать как "rupture" [вспышка восторга или экстаза в прямом переводе - М.Д.Ш.] и "recapture" (взятие обратно в прямом переводе - М.Д.Ш]. Разница между ними главным образом климатического свойства, первое горячо и кратковременно, второе прохладно и продолжительно. Речь до сих пор шла о чистом пламени восторга [ср. "пламя" = "пенис в состоянии эрекции" из стихотворения "Лилит" - М.Д.Ш.], первоначального восторга, у которого нет сознательной цели, но который необычайно важен для того чтобы связать распад старого мира и построение нового [мой дословный перевод; Набоков пользуется слегка видоизмененной терминологией Пушкина, которую можно найти, к примеру, в статье "Возражение на статьи Кюхельбекера в "Мнемозине", 1825-1826 - М.Д.Ш.]
В романе "Король, дама, валет" Набоков передает эротический сон Франца о Марте: "Он теперь близко видел ее (Марты - М.Д.Ш.) блестящие губы, вздувающуюся от смеха шею, - и заторопился, чувствуя, как нарастает в нем нестерпимая сладость; и он уже почти прикоснулся к ней, но вдруг не сдержал вскипевшего блаженства". Герой стихотворения "Лилит" описывает подступающий оргазм так : "уже восторг в растущем зуде / неописуемый сквозил". А всего через несколько стихов соитие героя и юной соблазнительницы прерывается "на полпути / к блаженству". Несомненно, в обоих случаях - литературного творчества и секса - Набоков выбирает самые возвышенные слова для описания высочайших степеней наслаждения, тогда как сам выбор синонимов в русском языке гораздо более ограничен, чем в английском. Однако, я полагаю, такого рода метаэстетика секса у Набокова преднамеренна и неразрывно связана с его представлениями о метафизике секса. В чем же заключается метафизика секса у Набокова? Прежде всего, секс дает героям-избранникам Набокова доступ к потустороннему. Начиная с середины 20-х годов, Набоков создавал в своих произведениях разные модели того, каким может быть мир иной. Он делился своими интуициями с избранными персонажами, или "представителями", как Набоков их называл в некоторых своих вещах, - Мартыном, Цинциннатом Ц., Василием Ивановичем в рассказе "Облако, озером башня" (1937), Годуновым-Чердынцевым. В книге "Потусторонний мир Набокова" (Nabokov's Otherworld,1990). Владимир Е. Александров предложил рассматривать метафизику, этику и эстетику Набокова "названиями единого комплекса представлений, а не отдельными категориями интересов Набокова". Из этого следует, по Александрову, что "любое произведение, любой аспект произведения может быть рассмотрен с точки зрения метафизических, этических и эстетических критериев, а также, с другой стороны, что каждый отдельный критерий может быть прочтен с точки зрения двух других". (Мой дословный перевод - М.Д.Ш.). В дискурсивных заявлениях Набокова, и прежде всего в лекции "Искусство литературы и здравый смысл", в его автобиографиях, художественные открытия - слов и бабочек - рассматриваются как состояния, во время которых человек сообщается с иным миром. Подобным же образом, приближаясь к переходу на английский язык, Набоков все больше и больше представлял сексуальные опыты своих героев как "проблески неземного блаженства", о которых писал Владимир Соловьев в работе "Смысл любви" (1903).
В половой любви, истинно понимаемой и истинно осуществляемой, эта божественная сущность получает средство для своего окончательного, крайнего воплощения в индивидуальной жизни человека. Способ самого глубокого и, вместе с тем, самого внешнего реально- ощутительного соединения с ним. Отсюда те проблески неземного блаженства, то веяние нездешней радости, которыми сопровождается любовь, даже несовершенная, и которые делают ее, даже несовершенную, величайшим наслаждением людей и богов - hominom divomque voluptas [услада людей и бессмертных].
В вещах русского периода заметен растущий конфликт между натуралистической потребностью энтомолога-морфолога к анатомическому описанию сексуального предмета (равно как и любого другого предмета, вымысла или реального вида бабочки) и стремление метафизика избежать тривиализации того, что не поддается определению , - той самой невыразимой и невыражаемой главной "тайны".
Как же Набоков открывает читателю, что секс и сексуальность метафизичны? В некоторых случаях он пользуется нетрадиционными методами библейской мифопоэтики для обозначения сексуальных ощущений героев. В романе "Король, дама, валет" Марта говорит Францу сразу же после полового акта: "это был рай". Алла в "Подвиге" называет короткие сексуальные свидания с Мартыном (за спиной мужа) "заглядыванием в рай". Сексуальное стихотворение "Лилит" начинается в "Раю", который соединяет черты греко-римской и библейской образности и в конце превращается в "Ад". Услышав имя Магды в первый раз, Горн говорит ей: "Ага, Магдалина", тем самым намекая на библейскую мифологию святой развратницы. Когда шурин Кречмара приходит, чтобы спасти его из камеры обскуры, Роберт Горн (слово "horn" по-английски значит "рог") стоит "словно Адам после грехопадения", прикрывая "пятерней свою наготу". В "Волшебнике" главный герой так описывает приближающийся оргазм: "как между его шерстью и ее бедром закипала сладость, ах, как отрадно раскрепощалась жизнь, упрощаясь до рая".
При этом следует отметить, что в русских вещах Набокова западные и некоторые второстепенные русские персонажи не способны ощущать притяжение мира иного, и им приходится пользоваться метафорами и местоимениями религиозной и сказочной мифопоэтики. Напротив, избранные герои - эмигранты из России - отказываются от метафизических стереотипов и клише. Поэтому, описывая сексуальные опыты своих "представителей" Набоков прибегает к молчанию, молчанию за счет опущенных сцен и пропусков в тексте. Приемы молчания полностью соответствуют дискурсивным и поэтическим заявлениям Набокова о потустороннем, таким, как признание в стихотворении "Слава" (1942): " Эта тайна та-та, та-та-та-та, та-та / а точнее сказать не смею". Сексуальное молчание особенно ощутимо в романах "Приглашение на казнь" и "Дар". В рассказе "Весна в Фиальте" (1936), написанном во время перерыва в работе над "Даром", Набоков отрепетировал целый ряд нарративных и лингвистических решений проблемы описания сексуальной любви. Васенька, рассказчик-герой в "Весне в Фиальте", опускает описание того единственного раза в рассказе, когда он и Нина занимаются любовью.
"Фердинанд фехтовать уехал,- сказала она непринужденно, и посмотрев на нижнюю часть моего лица, и про себя что-то быстро обдумав (любовная сообразительность была у нее бесподобна), повернулась и меня повела, виляя на тонких ладыжках, по голубому бобрику, и на стуле у двери ее номера стоял вынесенный поднос с остатками первого завтрака, следами меда на ноже и множеством крошек на сером фарфоре посуды [...] и от нашего сквозняка всосался и застрял волан белыми далиями вышитой кисеи промеж оживших половинок дверного окна , выходившего на узенький чугунный балкон, и лишь тогда, когда мы заперлись, они с блаженным выдохом опустили складки занавески; [легкий эротический намек и далее пространство молчания в тексте - М.Д.Ш.] а немного позже я шагнул на этот балкончик, и пахнуло с утренней и пустой пасмурной улицы сиреневатой сизостью, бензином, осенним кленовым листом...
Поскольку все их отношения построены на коде мочания о самых интимных жизненных опытах, неудивительно, что Нина должна умереть после того, что Васенька намекает на возможность их совместной жизни в буржуазном браке :
... я подумал о том, что некогда тут была жизнь, семья вкушала по вечерам прохладу, неумелые дети при свете лампы раскрашивали картинки. Мы стояли, как будто слушая что-то; Нина, стоявшая выше, положила руку мне на плечо, улыбаясь и осторожно, так чтобы не разбить улыбки, целуя меня.
В конце рассказа Васенька обращается к Нине с внезапным признанием: "А что, если я вас люблю?" Молчаливый ответ Нины - "быстрое, странное, почти некрасивое выражение" лица - говорит о том, что признание Васеньки нарушает эфемерный код отношений, который прежде существовал между ними. Этот код лучше всего сформулирован Вильямом Блейком в стихотворении 1793 года.
Never seek to tell thy love
Love that never told can be;
For the qentle wind does move
Silently, invisibly.
(В дословном переводе: "Никогда не пытайся высказать свою любовь / Любовь, которую никогда нельзя высказать; / Ведь нежный ветер дует / Тихо, незаметно"). В "Даре" молчание о сексе возведено в экстремальную степень. Повествование Набокова заканчивается как раз в ту ночь, когда самое намеренное alter ego писателя , Годунов-Чердынцев, и его возлюбленная Зина Мерц предполагают вступить в интимные сексуальные отношения. Когда Зина спрашивает Федора, любит ли он ее, он так страшится опошления своих чувств словами, что отвечает весьма осторожно: "То, что говорю, и есть в некотором роде объяснение в любви". И только предчувствия Федора намекают на то, что произойдет вечером: "Неужели сегодня? Неужели сейчас? Груз и угроза счастья". Роман завершается нотой счастья, не доведенного до сексуальной близости и потому особенно трепетного.
В своем первом англоязычном романе "Настоящая жизнь Себастьяна Найта" ("The Real Life of Sebastian Knight", 1939; опубл. 1941), Набоков хотел подвести черту под своими высказываниями о сексе в вещах русского периода. В аналитическом комментарии к биографии своего сводного брата переходный русский рассказчик V. иллюстрирует свои наблюдения выдержками из художественной прозы вымышленного писателя Найта, полу-русского полу-англичанина:
Натурально, я не могу касаться интимной стороны их отношений, во-первых, потому что смешно было бы рассуждать о том, о чем ничего определенного сказать невозможно, а во-вторых, потому что самый звук слова "секс" с его вульгарным присвистом и "кс-кс" на конце, каким приманивают кошку, представляется мне до того пустым, что я волей-неволей сомневаюсь, - есть ли вообще у этого слова сущностное содержание. Я действительно полагаю, что наделять "секс" неким особым значением в человеческой жизни, или, того хуже, позволять "сексуальной идее", когда таковая вообще существует, пронизывать и "объяснять" всё остальное - это серьезное заблуждение разума. "Ударом волны не объяснить целого моря, от луны в нем до змея; но лужица в ямке скалы и алмазная зыбь на дороге в Китай - все это вода". ("Изнанка луны"). [Здесь и ниже перевод Сергея Ильина - М.Д.Ш.]
В своих комментариях, как и его брат Себастьян в искусстве и жизни, считают физические аспекты сексуальности выражениями физических сторон человеческого существования. Такое представление о сексе приводит к совершенно особому взгляду на сексуальную гармонию:
"Физическая любовь - это лишь иносказание все о том же, а не особенная сексофонная нота, которая, попав однажды на слух, отзывается эхом во всех областях души". ("Утерянные вещи", с. 82) "Все вещи принадлежат к одному порядку вещей, ибо таково единство человеческого восприятия, единство личности, единство материи, чем бы она не была, материя. Единственное действительное число - единица. Прочие суть простые повторы". (Там же. С. 93). Даже проведай я из каких-то источников, что связь с Клэр не вполне отвечала представлениям Себастьяна о телесной любви, мне бы и в голову не пришло объявить эту неудовлетворенность причиной общей его возбужденности и нервозности. Но будучи неудовлетворенным вообще , он мог испытывать неудовлетворенность и красками своей любви.
Для героев-избранников Набокова в русских произведениях вопрос о сексуальной гармонии восходит к литературе и философии Серебряного века. В десятой главе "Других берегов" (1954) Набоков писал о нюансах своего полового воспитания , - редкое признание для человека, который рьяно ограждал свою личную жизнь от вторжения посторонних : "Истомленные приключениями в вырском чаппарале, мы ложились на траву и говорили о женщинах. Невинность наша кажется мне теперь почти чудовищной [...].Трущобы любви были незнакомы нам". После этого в русском варианте речь идет о "тайной страсти" двоюродного брата Набокова, Юрия Рауша, к замужней женщине. В исправленной и дополненной английской автобиографии "Говори, память". ("Speak, Memory", 1966), Набоков обращается непосредственно к предмету сексуальной эстетики своей юности:
Если бы нам случилось услышать о двоих нормальных парнях, идиотически мастурбирующих на глазах друг у друга (как это сочувственно описывается, со всеми запахами, в современных американских романах), сам факт такого поведения показался бы нам таким комичным и невозможным, как если бы кто-то спал с человеческим эмбрионом без конечностей [as sleeping wit han amelus]. Нашим идеалом была королева Гвиневьер. Изольда, не совсем беспощадная Прекрасная Дама [в английском тексте: "a not quite merciless belle dame"(1819) - М.Д.Ш.], чья-то жена, гордая и послушная, с тонкими лодыжками и узкими руками. Девочки в аккуратненьких носочках и туфельках, которых другие мальчики встречали на уроках танцев [...] принадлежали, - эти нимфетки [NB! - М.Д.Ш.] - к совершенно другому классу существ по сравнению с теми подрастающими красотками и соблазнительницами в огромных шляпах, которых мы так жаждали [мой дословный перевод - МДШ].
В воспоминаниях шестидесятилетнего Набокова о воспитании чувств видны два рода внутренних трений. Во-первых, это трение между метафизическим и физическим, между не совсем земным идеалом женственности и нормальными сексуальными потребностями подростка. Во-вторых, это трение между неясными перспективами буржуазного брака и заманчивыми сексуальными удовольствиями свободной любви и адюльтера. Оба рода трений имеют прямое отношение к проблеме сексуальной гармонии, и оба обсуждались Бердяевым в знаменитой статье 1907 года:
История Эроса в мире имеет мало точек соприкосновения с историей семьи. [...] И в средние века рыцарская любовь, единственно истинная любовь существовала вне форм семьи, Прекрасная Дама никогда не бывала женой, признанной институтом семьи. В Новое время семья слишком часто признается могилой любви и Эрос поселяется в романтике свободной любви, нередко, впрочем, вырождающейся в пошлость и адюльтер.
Как же могут русские представители Набокова жить без сексуальной гармонии? Как это ни парадоксально, секс или вожделение вообще отсутствуют в их жизни (Лужин, Годунов-Чердынцев), или они состоят в сексуальных отношениях с людьми, которых не любят, продолжая безнадежно вожделеть идеализированную Прекрасную Даму (Ганин и Людмила vs. Ганин и Машенька; Мартын и Роза vs. Мартын и Соня). В то же время те герои Набокова, с которыми автор не делится своими интуициями о потустороннем, ищут сексуальную любовь вне брака. Среди таких нарушителей супружеской верности: 1. Западные персонажи, которые или аморальны, как Горн и Магда ("Камера обскура"), или вульгарны, как Франц и Марта ("Король, Дама, Валет"), или порабощены своими сексуальными желаниями, как Кречмар ("Камера обскура"); 2. Второстепенные русские героини, такие, как Алла ("Подвиг") или Марфинька ("Приглашение на казнь") ; 3. Ускользающий от смерти персонаж повести "Соглядатай", о котором немало писали критики. Нигде в русских рассказах и романах Набокова не описывается гармонический брак.
В том, что Набоков в "Настоящей жизни Себастьяна Найта" стремился подвести черту своим высказываниям на предмет секса, заложен большой смысл. Русский Набоков предпочел сексуальное молчание, чтобы оставаться верным своим классическим истокам и при этом не вульгаризировать высокий идеал. В первом американском (и втором англоязычном) романе Набокова "Под знаком незаконнорожденных" ("Bend Sinister", 1947), философ Адам Круг тоскует по своей жене, которой в романе уже нет в живых. Он вспоминает свой брак , как островок гармонии. Тем не менее, как бы глубоко он не верил в метафизическую природу любви, при этом он испытывает вполне тривиальные сексуальные импульсы : "В ноябре он лишился жены. Он преподавал философию. Он обладал редкой мужской силой. Звали его Адам Круг [здесь и ниже перевод Сергея Ильина - М.Д.Ш.]. Тоталитарная машина пользуется услугами развратной молоденькой няни его сына, чтобы сломать Круга морально. Почти не в силах совладать с собой, Круг предупреждает свою юную соблазнительницу: " [...] это будет животный взрыв, тебя может поранить. Я предупреждаю тебя. Я старше тебя почти втрое, я огромный печальный боров. И я тебя не люблю". "Под знаком незаконнорожденных"- роман-дистопия, что позволяет Набокову обойти стороной тот вопрос, который он так и не разрешил в своих русских произведениях. Эта художественная и философская проблема - как примирить земную сексуальную гармонию и "неземное блаженство" (по Соловьеву) - приводит нас к вопросу об источниках "Лолиты" (1955; русский перевод, 1967).
В предвоенных произведениях Набокова уже заложены ростки "Лолиты". В нескольких русских вещах переданы фантазии нимфолептов (Кречмар в "Камере обскура"; Щёголев в "Даре"), "Волшебник", написанный перед войной, но опубликованный уже после смерти Набокова, уже содержит патологическую сюжетную пружину, хотя в новелле недостает метаэстетических и метафизических высот "Исповеди Светлокожего Вдовца". В романе "Под знаком незаконнорожденных" Круг описывает пятнадцатилетнюю Мариетту - " причину агонии его чувств" - следующим образом: "моя горячая, вульгарная божественно-нежная, маленькая puella". В сексуальном сюжете стихотворения "Лилит" более всего заметен путь, по которому Набоков пойдет в "Лолите", путь слияния традиционной религиозной мифопоэтики с интуициями о потустороннем. Сами имена нимфеток, Лилит и Лолита, построены по одной и той же конфигурации: "л- гласный- л - гласный - т". В оба текста вводятся греко-римские атрибуты. Попав в языческий Рай, герой стихотворения говорит: "в каждом фавне / я мнил, что Пана узнаю". Гумберт Гумберт описывает Лолиту так: "Более прелестной нимфетки не снилось зелено-красно-синему Приапу". И в стихотворении, и в романе Набоков указывает на демоническую или хтоническую природу нимфеток. В "Лолите" Гумберт предлагает вниманию читателей свою теорию, согласно которой [в] возрастных пределах между девятью и четырнадцатью годами встречаются девочки, которые для очарованных странников вдвое или во много раз старше них, обнаруживают истинную свою сущность - сущность не человеческую, а нимфическую (т.е. демонскую); и этих маленьких избранниц я предлагаю именовать так: нимфетки.
В сексуальной мизансцене в стихотворении "Лилит" уже видна будущая композиция знаменитой сцены на "старой полосатой тахте" ("old, candy-striped davenport"), которую В.Е. Александров охарактеризовал как "гибридизацию эстетики и эротики". В стихотворении Лилит:
В глубине
был греческий диван мохнатый,
вино, на столике гранаты,
и в вольной росписи стена.
В "Лолите": "Место: залитая солнцем гостиная. Реквизит: старая полосатая тахта, иллюстрированные журналы, граммофон [...] [Лолита] ярко покрасила губы и держала в пригоршне великолепное, банальное, эдемски-румяное яблоко". И герой стихотворения, и Гумберт "изливают семя на землю" (Быт. 38), выражаясь языком библейского мифа об Онане. В конце стихотворения Лилит "легко рванулась / отпрянула и, ноги сжав, вуаль какую-то подняв, / в нее по бедра завернулась" - оставляя героя "на полпути / к блаженству", после чего он "мучительно [...] пролил семя / и понял вдруг, что он в аду". Посредством "тайного осязательного взаимоотношения - между чудом и чудовищем" Гумберту удается "раздавить" "об [...] левую ягодицу <Лолиты> последнее содрoгание самого длительного восторга когда-либо испытанного существом человеческим или бесовским". В "Лолите", а также в романе "Ада или радости страсти" ("Ada or Ardor", 1969), идеалы главных героев, а также их стремления к сексуальной гармонии, противоположны буржуазным идеалам брака. Сексуальные отношения между Гумбертом Гумбертом и Долорес Гейз и между Ваном Вином и Адой Вин, первые de juro, а вторые de fakto инцестные, нарушают этические нормы и законы современного цивилизованного общества. Гумберт признает, что он "во вне имел так называемые нормальные сношения с земнородными женщинами, у которых груди тыквами или грушами". Ван Вин тоже вступает с женщинами в "нормальные" отношения, которые соответствуют нормам буржуазного брака, - "буржуазного по Флоберу, а не по Марксу", как выразился Набоков в лекции "Пошляки и пошлость" ("Philistines and Philistinism"). И при этом Гумберт Гумберт и Ван Вин оба мечтают об антиземной любви и каждый из них достигает сексуального блаженства только в фантастическом времяпространстве эмпирейском Приморском Королевстве, потустороннем Ардисе Втором. Вновь обратимся к Бердяеву: "Естественных" норм нет, нормы всегда "сверхъестественны". "Мистическая любовь всегда покажется этому миру "противоестественной" ("Размышления об Эросе")". И при перечитывании "Лолиты" опять вспоминается стихотворение "Лилит"; Гумберт был вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит была той, о ком он мечтал".
Крылатые заседатели! Никакой загробной жизни не принимаю, если в ней не объявится Лолита в таком виде. В каком она была тогда. На колорадском курорте между Сноу и Эльфинстоном - и, пожалуйста, чтобы все было так же правильно, как тогда: широкие белые мальчишеские трусики, узенькая талия, абрикосовая голая поясница [...].
Более того, следует серьезно отнестись к возможности того, что Гумберт готовится выступать перед судом ангелов или пишет свою исповедь для ангелов-читателей.
О, не хмурься, читатель! Я вовсе не стремлюсь создать впечатление, что мне не давалось счастье. Милый читатель должен понять, что странник, обладающий нимфеткой, очарованный и порабощенный ею, находится за пределами счастья! Ибо нет на земле второго такого блаженства, как блаженство нежить нимфетку. Оно "вне конкурса", это блаженство, оно принадлежит к другому классу, к другому порядку чувств. Да. Мы ссорились, да. Она бывала прегадкой, да. Она чинила мне всякие препятствия. Но не взирая на ее гримасы, не взирая на грубость жизни, опасность, ужасную безнадежность, я все-таки жил на самой глубине рая, - рая, небеса которого рдели как адское пламя, - но все-таки рая.
В начале "Ады" набоковский рассказчик описывает страдания молодого Вина :
Если бы единственной заботой Вана было облегчение отроческого плотского пыла, облегчение каким угодно способом, если бы, иными словами, ни о какой любви не шло и речи, наш юный друг сумел бы умерить - хотя бы на то злополучное лето - двусмысленность и гнусность своего поведения. Но поскольку Ван любил Аду, вынужденно сложное высвобождение этого пыла ничего само по себе не завешало; или, вернее, завершалось тупиком, ибо оставалось неразделенным; ибо в ужасе утаивалось; ибо не имело возможности истаять в последующем несравнимо большем блаженстве [в английском оригинале употреблено слово "rupture" - то же самое, которое в лекции "Искусство литературы и здравый смысл" эквивалентно пушкинскому "восторгу"], которое, подобно мглистому пику за лютым горным проходом, обещало стать верной вершиной его опасных отношений с Адой (перевод Сергея Ильина ).
В "Лолите" и "Аде" ключевой троп всего романа - оргазм, продолжительный спазм вечности, момент разрушения времени и перехода оргазмирующего во вселенскую субстанцию. Перейдя на английский и войдя в американскую культуру, Набоков достиг в "Лолите" и Аде" того, чего он в русских вещах не мог осуществить с лингвистической точки зрения, и еще не до конца осознал с метаэстетической и метафизической сторон. И тем не менее, даже с учетом перемены языка и окружения, а также общей либерализации цензурных норм от 1920-х до 1970-х годов, даже в американских вещах герои Набокова не полностью разрешают вопрос о сексуальной гармонии, - вопрос, который, конечно же, нельзя полностью разрешить. Процитируем самого Гумберта Гумберта: "Я пишу все это отнюдь не для того, чтобы прошлое пережить снова, среди нынешнего моего беспросветного отчаяния, а для того, чтобы отделить адское от райского в странном, страшном, безумном мире нимфолепсии. Чудовищное и чудесное сливалось в какой-то точке; эту-то границу мне хочется закрепить, но чувствую, что мне это совершенно не удается. Почему?" Не удается потому, что до конца непонятно, каков же сексуальный мир - иной - Набокова: райский, адский или райско-адский. Совсем не случайны каламбуры, запрятанные в названии романа и имени героини Набокова. Родительный падеж, заключенный в слове "Ада" так заманчив, что волей-неволей начинаешь придумывать различные расшифровки, как, например, песнь Ада или, как заметил Майкл Вуд, из Ада это еще и is Ada, т.е. "есть Ада" ("The Magician's Doupts, 1994). "Куильти", - допрашивает Гумберт своего дьявольского двойника,- помните ли вы молоденькую девочку по имени Долорес Гейз? Долорес в Колорадо? Гейзер в Вайоминге?" Под скользкой поверхностью ответа Куильти - на первый взгляд брошенного совсем невпопад - лежит та самая возможность , к которой Гумберт не готов: "Sure, she may have made these calls, sure. Any place. Paradise, Wash., Hell Canyon Who cares ?" (в дословном переводе :"Да-да, возможно, что она звонила во все эти места, да-да. Рай, штат Вашингтон, Адский каньон. Не все ли равно?" Хотя мои наблюдения требуют дальнейшего подтверждения, бесспорно следующее: Владимир Набоков, Гумберт Гумберт и Ван Вин верят в то, что время может быть побеждено и остановлено, как художественным, так и сексуальным путем. Вот характерная цитата из "Других берегов":
Признаюсь, я не верю в мимолетность времени - легкого, плавного, персидского времени! Этот персидский узор я научился так складывать, чтобы один узор приходился на другой. Споткнется или нет дорогой посетитель, это его дело. И высшее для меня наслаждени - вне дьявольского времени, но очень даже внутри божественного пространства - это наудачу выбранный пейзаж [...], где я могу быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это - блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной физической пустоты, куда устремляется, чтобы заполнить ее, всё, что я люблю в мире. Это вроде мгновенного трепета и благодарности, как говорится в американских официальных рекомендациях, to whom it may concern - не знаю, к кому и к чему, - гениальному ли контрапункту человеческой судьбы или благосклонным духам, балующим земного счастливца.
В одиннадцатой главе книги "Говори, память" Набоков описал момент сочинения первого стихотворения. Он был убежден, что поэт может достигать состояния "космической синхронизации", т.е. "способности думать одновременно о нескольких вещах сразу". Состояние космической синхронизации описывает эстетический опыт остановки времени, опыт, сексуальный эквивалент которого - оргазм. Произведения Набокова и его англо-американских "представителей" - вспомним эссе Гумберта Гумберта "Мир и память" и труд Вана Вина "Ткань времени" - говорят о таких художественных и сексуальных возможностях, о "турах и ангелах, о тайне прочных пигментов, о предсказании в сонете, о спасении в искусстве". Но осуществляются ли эти возможности до конца?
* * *
В заключение я бы хотел предложить вниманию читателя три цитаты, чье диалогическое взаимодействие подтверждает мои заключения.
Из Набокова, из лекции "Искусство литературы и здравый смысл" (1941):
В моем примере память играла чрезвычайно важную, однако неосознанную роль, и все зависило от полнейшего слияния прошлого и настоящего. Вдохновение гения добавляет третье составляющее: это и прошлое, и настоящее и будущее (ваша книга [здесь хочется добавить: а так же ваш мир - МДШ], которые сходятся во внезапной вспышке; так воспринимается весь цикл времени, что означает, что время перестает существовать [как и в оргазме - М.Д.Ш.]. Это одновременное ощущение вхождения в вас всей вселенной и растворения вас самого в окружающей вселенной. Это когда тюремная стена вашего "я" вдруг обрушивается и поток не-"я" обрушивается извне [the noneqo rushinq in from the outside], чтобы спасти пленника - который уже танцует на свободе [ср. Высказывание Себастьяна Найта: "я говорю о танце. Не о гимнастике" - М.Д.Ш].
Из Бердяева, из статьи "Метафизика пола и любви" (1907):
Платон жил до явления Христа в мир , но постиг уже трагедию индивидуальности, ощутил уже тоску по трансцендентальному и прозрел соединяющую силу божественного Эроса, посредника между миром здешним и миром потусторонним.
Из Вавилонского Талмуда, из трактата Берахот: "Три вещи дают нам частицу грядущего мира: Суббота, солнце и соитие".
Перевел с английского автор
Декабрь 1998
Boston College, USA
___________________