| |
Ни вровень стать, ни сесть:
твой взгляд, как палимпсест,
где взгляда острие,
скользя меж губ моих,
лишь косвенно твое,
учитывая путь
длиною в этот стих.
Ведь если как туннель
рассматривать твой взгляд,
войдя в него как в ноль,
ты выйдешь в плюс один.
А если как в бинокль
с обратной стороны
смотреть, то Ник. Вас. Гоголь
тут, ясно, ни при чем.
Но если взгляд нарезать
как, скажем,колбасу
и результат нареза
оставить на весу,
тогда меж головами,
между Она и Он
мы можем ароматный
носить аккордеон.
А если нам вернуться
во взгляд как в палимпсест,
то нам опять, конечно,
тем более не сесть.
Ведь что мы тут имеем?
Имеем вот что мы:
чем больше взгляд мы моем,
тем не рабы мы бы.
Не это мы имеем.
Имеем вот что мы:
за каждым слоем взгляда
идут слои еще,
и взгляд в различных точках,
по всей его длине
имеет дупла, почки,
а кроме того - не:
не равен по объему
от мяса до кости,
и по шкале от гомо
до сапиенсности -
ни по температуре,
ни по колечкам лет,
а может быть растянут
от "да" до "да, да, нет".
Но если взять комочек
стерильной ваты и
обильно, но не очень,
смочить его в воде
и, только осторожно,
за слоем слой тереть,
то постепенно можно
приблизиться к Тебе.
Но есть пути другие:
взгляд можно разогнуть
и развести руками,
и за спиной сомкнуть.
Но этот путь не хочет.
Пусть хочет вперить взгляд!
Пусть вперит он. Тем паче
взгляд можно заземлить.
Но этот путь не значит,
что это верный путь,
ведь можно съездить в сочи,
еще куда-нибудь,
в голутвино,
геническ...
Да мало ль дивных мест,
где можно взгляд расправить,
спокойно встать
и сесть.
ДЖАЗ.
Фрагмент.
В зарослях сада с травой воскуренья
выгнуты к югу сухие деревья.
Эти деревья сидят, как даосы.
Тишь нарушают лишь полоз да осы.
Ты приближаешься медленно, будто
здесь между нами не воздух, а Будда.
Простоволосая и в оголеньи
ты опускаешься но колени.
Волосы льются и кутают камень,
ты упираешься в камень руками
и замираешь. Ты приняла морфий?
Ты в этой позе похожа на арфу,
белую арфу на тлеющем торфе.
Звон твоих струн осторожно раздвину,
ты улыбнешься светло и невинно,
и размагнитишь ладонью округу:
в ней обнаружатся лес и овраги,
небо отпрянет, преобразится...
Как приземляется хищная птица
или как замерший взмах пианиста -
так твои руки над полем зависнут.
Это зовется "прощай, позвоночник!".
Как ты шутила нынешней ночью,
грудь щекоча мне: "Ты мой Секс Эмпирик!"
и до утра ходуном ходил дворик.
Что ж, моя юная фурия, здравствуй!
Ты приготовила зелье и яства,
эрос и эпос, да прочего малость.
Ближе! Уже я не слышу твой голос...
Медом янтарным фалуешь мой фаллос,
клюквенным соком дурманишь мой волос,
фаллос медвяный, клюквой омытый,
ты инкрустируешь белым бисквитом;
у основанья положишь ты сласти,
а по краям - виноградные грозди,
и языком, чуть живым от ужимок,
приподнимаешь и дразнишь вершину,
воображая как в сладостной щеми
буйный циклоп заползает в пещеру.
Жмурясь от бурного воображенья,
прядью щекочешь вулканное жерло;
вздрогнет, качнется он влево и вправо, -
губ твоих жарких сомкнется оправа.
Сцилла с Харибдою! Алчная Амба!
Но достаешь еще лавр и амбру:
лавр и амбру втираешь в ключицы,
мускусом - ямочки на ягодицах.
Фаллос взовьется, как линь из лимана, -
губы скользнут и - увянут в медвяном,
гулом заполнит и вывернет уши,
но погружаясь все ниже, все туже,
губы уйдут в виноградные грозди,
фаллос взовьется в пружинистом росте,
будто на цыпочках корчась и млея,
в жарком дыханьи твоем столбенея.
...Встанешь, плеснешь из бутыли кагором,
- ах, как он валится тупо - как боров! |
|
