Михаил Александрович
Дзюбенко

Михаил Александрович Дзюбенко
Фото Игоря Сида

Из статьи «Житие Эдуарда
 Лимонова,
им самим написанное
вослед протопопу
 Аввакуму»

 

Родился в 1966 в Москве и пока не умер. В 1992 окончил отделение русского языка и литературы филологического факультета МГУ. В настоящее время – научный сотрудник Отдела рукописных фондов Государственного литературного музея.

Во второй половине 80-х, после знакомства с К.А. Кедровым, стал заниматься поэтикой современной литературы. Первая публикация по этой теме – статья «“Новая поэзия” и перспективы филологии», напечатанная вначале по-английски и лишь спустя 15 лет по-русски: «Если, с одной стороны, каждый человек является носителем своего языка во всем историческом развитии, а с другой, возможно грамматическое перетекание языков на эстетическом уровне, в процессе творчества, то не логично ли предположить, что в принципе человек является носителем всех языков во всем объеме их развития? В нем, на глубинных уровнях сознания (приобретающих первостепенное значение в процессе творчества), заложена способность проникать в логику других языков, т.е. художественное творчество есть прорыв в другой язык — с использованием свойств и лакун данного». Был организатором одной из первых в Советском Союзе официальных конференций по авангарду с участием академических учёных и деятелей авангарда («Новые языки в искусстве»; МГУ, 1–5 февраля 1988 г., около 50 докладов + круглый стол). Писал о творчестве Елены Кацюбы, Константина Кедрова и Евгения Даенина. Выдвинул концепцию палиндрома как фундаментальной стиховой структуры.

В конце 80-х заинтересовался проблемами биосемиотики. В 1991 вместе с биологом В. Огрызько выступил на Зимней школе по биосемиотике с докладом «Фрустрационные модели в биологии и лингвистике». В 1992 в журнале «Вопросы языкознания» опубликовал перевод статьи французского генетика Франсуа Жакоба «Лингвистическая модель в биологии».

В середине 1990-х работал в составе редакции первых номеров журнала по русской и теоретической филологии «Philologica» (под редакцией М.И. Шапира и И.А. Пильщикова).

Разрабатывает проблематику «вечных образов». Два доклада середины 2000-х посвящены истории рецепции и трансформации сюжета о Фаусте в русской литературе, который является определяющим для формирования отечественного романа. В докладе «Русский Фауст» доказывается, что в основе романа «Отцы и дети» лежат превращенные сюжетные мотивы трагедии Гете «Фауст», воспринятые Тургеневым через призму учения Гегеля. В докладе «Гете – Тургенев – Островский» показано, что «Гроза» Островского представляет собою адаптацию сюжета первой части гётевского «Фауста», осущест­влённую как непосредственно, так и через посредничество повести Тургенева «Фауст».

Разрабатывает дистанционную компаративистику сюжетов. В 2007 на конференции памяти М.И. Шапира выступил с докладом «Счастье от ума, или Наш советский Чацкий». Главная мысль доклада: в основе сюжета знаменитого романа В. Каверина «Два капитана» лежит сюжет комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», переосмысленный в соответствии с новой, советской системой ценностей. Это не единичный случай: переработка классических сюжетов была в 1920–30-х важной линией литературного развития.

С середины 90-х главный интерес – в области истории и культуры старообрядчества в связи с историей русского общества, православия, искусства (в первую очередь литературы).

В 1997 на международной конференции «Живое предание» выступил с докладом «Старообрядчество и церковное обновление». Главный тезис: живой опыт Старообрядческой Церкви вдохновил движение к восстановлению канонического церковного строя в Синодальной Церкви, приведшее к созыву Поместного Собора 1917–1918. В докладе «Церковная политика Николая II в эстетической ретроспекции современника: Рассказ И.А. Бунина “Чистый понедельник”» на Рождественских чтениях в 2000, а также в журнальных публикациях, приуроченных к 100-летию распечатания алтарей Рогожских храмов в 1905 (например), сформулировал свою версию религиозной политики последнего российского императора: Николай II стремился восстановить канонический строй Русской Церкви одновременно с ее единством, предпринял немало шагов для сближения старо- и новообрядцев, но, не видя возможности к немедленному чудесному объединению, по этой причине откладывал созыв долгожданного Собора.

В 2000 на международной конференции «Память и беспамятство в Церкви и обществе. Итоги ХХ века» выступил с докладом «Борьба с Церковью: трансляция опыта» (см., а также), вызвавшим острую полемику. Главный тезис: «В борьбе с Церковью (ново-, старообрядческой – в данном случае безразлично) репрессивный аппарат коммунистов опирался на опыт борьбы со старообрядцами, накопленный институтами царской власти и противостарообрядческими миссионерами Синода. Вся антицерковная политика Советского государства была преемственно связана с антицерковной политикой Империи и стала ее логическим продолжением». Постепенно положения этого доклада стали общим местом.

Автор статей для первого тома Российской Католической энциклопедии (М., 2002). В 2007 разработал и провел восьмичасовую автобусную экскурсию «Старообрядческая Москва» (см. отзыв).

В 1998–2002 прочитал в Свято-Филаретовском институте (СФИ) цикл курсов: «Введение в историю старообрядчества», «Греко-Российская (Синодальная) и Старообрядческая Церкви в 1905–1917 гг.: проблемы взаимоотношений» и «Старообрядчество в русской литературе XVII–XX вв.». Последний курс методологически исходит из того, что в русской культуре Нового времени одним из определяющих является топос раскола. Он не обязательно связан с церковным текстом в узком понимании (хотя и сообщает всякому дискурсу признаки церковного), актуален и универсален (раскол между опричниной и земщиной, старо- и новообрядцами, архаистами и новаторами, западниками и славянофилами, «красными» и «белыми», «нашими» и «несогласными» и т.д.): его члены могут замещаться, но сама оппозиция остается.

Доклад «Память о церковном расколе XVII века в полемике “архаистов” и “новаторов” 1810-х годов» (ИМЛИ, 2007) демонстрирует работу этого культурного механизма по дистанционной передаче смысловых комплексов. Раскол в Русской Церкви второй половины XVII в. эхом отразился в полемике общества «Арзамас» с «Беседой любителей русского слова», поскольку вошел в культурный код.

В продолжение последней темы недавно выступил с докладами «Балахон Базарова» и «Лапоть Кирсанова», в которых доказывается, что псевдоисторические антистарообрядческие романы, вроде «Последнего Новика» И.И. Лажечникова и «Брынского леса» М.Н. Загоскина, оказались предтечами так называемого «идеологического» романа, получившего полное развитие уже в 1860-х годах, в эпоху споров вокруг нигилизма. Тогда становится ясно, почему одних и тех же писателей (Тургенева, Достоевского, Лескова) интересовали такие далекие, казалось бы, темы, как староверие и нигилизм. Объясняет это и фамилию главного героя романа «Преступление и наказание». Образ Базарова в «Отцах и детях» является прочтением образа «раскольника», как он сложился в русской литературе к середине позапрошлого столетия. Но в том же романе завуалировано и отношение автора (вполне негативное) к реальным, современным ему староверам, в частности к В.А. Кокореву.

В 2007 выступил на Рождественских чтениях с докладом «Живописный источник: Серафим Саровский в творчестве М.В. Нестерова». В первой части этого доклада доказывается, что известная картина «Пустынник» (1889) написана по модели лубочного изображения «Серафим на пути в пустыньку». Основная идея творчества Нестерова – внутреннее единство русского православия, до- и послераскольного. Вторая часть доклада посвящена осмыслению выставки «Осторожно, религия!»: показано, что «оскорбительными» для верующих были сочтены те изобразительные приемы, которыми на протяжении последних 300 лет пользуются новообрядческие иконописцы, в том числе и профессиональные светские художники.

В развитие этой темы год назад подготовил подробный разбор следственного заключения по делу о другой выставке – «Запретное искусство-2006», в котором Ерофеева А.В., бывшего заведующего отделом новейших течений Третьяковской галереи, и Самодурова Ю.В., бывшего директора Сахаровского центра, обвиняют в оскорблении чувств верующих. Вывод из 15-страничного анализа таков: «…Ни одно из основных положений обвинительного заключения не соответствует действительности: истцы не являются православными христианами; выставка не нанесла им морального ущерба, а доставила удовольствие; экспонаты, якобы разжигающие религиозную рознь, в действительности созданы с учетом традиции в живописи и – шире – в искусстве последних трех столетий, и имеют смысл прямо противоположный антирелигиозному либо вовсе никак не соотносятся с религиозной проблематикой. Все это позволяет говорить о том, что само обвинение является надуманным и заказным, а обвинитель использует вопросы веры в качестве предлога для политического преследования устроителей выставки, то есть совершает то самое деяние, в котором обвиняет Самодурова Ю.В. и Ерофеева А.В.».

Группа докладов посвящена топосу «человек-(и)-собака». В докладе «Вот так лев сделался собакой» доказывается, что одним из сюжетных прототипов повести Тургенева «Муму» послужил лубочный вариант жития преподобного Герасима Иорданского. Но «Муму» находится на пересечении двух внешне противостоящих линий мировой литературы и – шире – культуры, тянущихся до наших дней. С одной стороны, это житийная традиция («человек – собака»), дожившая даже до позднесоветских лет, ярким образцом которой был «Белый Бим Черное ухо» Г. Троепольского. С другой стороны, это травестийно-карнавальная традиция («человек-собака»), восходящая к киникам, разработанная в образе «Щена» Маяковского и булгаковской на него пародии в «Собачьем сердце», а в наши дни вдохновившая авангардного художника-акциониста Олега Кулика. С этой же точки зрения, как доказывалось в докладе «“Люди с пёсьими головами”: эпизод из истории российского киноцефалита», нужно рассматривать и пьесу Островского «Гроза». Говоря о «людях с пёсьими головами», героиня пьесы Феклуша имела в виду дораскольное изображение святого Христофора, так называемого псоглавца (киноцефала). Но, хотя в хрестоматийной пьесе и присутствует топос раскола, она посвящена киноцефалиту как тяжелой духовной болезни – неспособности видеть свой звероподобный облик и страсти поучать всех вокруг. Болезнь эта и поныне свирепствует в большой несчастной стране, которая искренне считает себя всемирным оплотом благочестия, но даже и в начале XXI века, после всего, что было в минувшем столетии, радостно терпит над собой власть опричника с головой лабрадора и душой шакала.

По этой причине М. Дзюбенко с 2007 участвует в оппозиционной политической деятельности. Член Объединенного гражданского фронта (ОГФ), сторонник широкой право-левой коалиции «Другая Россия». В 2007 на традиционной конференции «Старообрядчество: история, культура, современность» выступил с докладом «Старообрядцы в “Священной Дружине”», в котором доказывал, что органы ВЧК создавались во многом по модели террористических народовольческих группировок.

В 2008 выступил в Дискуссионном клубе ОГФ с докладом «Российская традиция государственного сатанизма и духовно-религиозный смысл сопротивления». Главные тезисы доклада: в стране идет холодная гражданская война, которая носит духовный характер, именно это и объясняет степень взаимного ожесточения, пронизывающего все общество; современная российская власть – это никакие не христиане, а служители идола государства, то есть сатанисты, причём не в переносном, а в самом прямом, терминологическом значении слова; они опираются на мощную отечественную традицию государственного идолопоклонничества; все происходящее в современной России описано Ф.М. Достоевским в «Легенде о Великом Инквизиторе». В то же время на международной конференции «Духовное противостояние пустоте в Церкви и обществе», организованной СФИ и журналом «Вестник Русского христианского движения», выступил с докладом «Коалиция “Другая Россия” в противостоянии духовной и общественной пустоте», в котором показал, что именно современная «внесистемная» оппозиция в России (в частности, «лимоновцы») является носителем подлинных, а не декларативных христианских ценностей.

С 2000 изучает и популяризирует жизнь и творчество своего деда – пианиста, музыковеда и мыслителя Григория Михайловича Когана (1901–1979). В Московской консерватории, куда его пригласили в 1926, Коган разработал первый в мире курс истории и теории пианизма. Работа над этим курсом по­зволила ему открыть неизвестные ранее широкой публике страницы форте­пианной литературы, в частности произ­ведения французских клавесинистов. В 1936 он создает первую в мире кафедру истории и теории пианизма.

Еще в юности Г.М. Коган заинтересовался личностью и творчеством Ферруччо Бузони – одного из крупнейших пианистов и интерпретаторов музыки, произведения которого исполнял в концертах и о котором позже написал книгу. В свою очередь, изучение Бузони вывело его на проблему творческой интерпретации (транскрипции) произведения: хороший музыкант – не тот, кто просто в точности следует записанному нотному тексту, ибо ноты – всего лишь знаки; хороший музыкант предлагает обоснованную интерпретацию нотного текста, заново давая ему жизнь. Идея транскрипции вызывала множество споров, казалась неоправданным произво­лом над волей автора; теперь она принята во всем мире.

В 1930-х Коган был одной из крупнейших фигур отечественной музыки, хотя и не снискал никаких официальных наград и званий, кроме академических. Но в 1943, на самом взлете карьеры, он уходит из Московской кон­серватории. Причиной этому – его независимая общественная позиция. Он ни­когда не являлся чисто кабинетным ученым, был наделен ораторским даром, владел искусством полемики. С юности убежденный марксист-меньшевик, он считал себя учеником Г.В. Плеханова. Не изменив своим взглядам (он не вступил в коммунистическую партию) и чудом избежав гибели в эпоху репрессий, он не мог смириться с новым курсом официальной политики, в котором марксизм был оставлен только для декорации. Всю вторую половину жизни Г.М. Коган не имел постоянной работы, зарабатывая лекциями, статьями, кни­гами и концертами. После основания Союза композиторов, в 1948, он становится председателем его Комиссии по музыкальному образованию, которая разрабатывает рекомендации по развитию в стране сети музыкальных школ. Расцвет массового музыкального образования, пришедшийся на 1960–70-е, в значительной степени явился результатом деятельности этой комиссии.

Среди его послевоенных учеников – София Губайдулина, Нина Светланова (см., а также).

Г.М. Коган был не только музыкальным, но и общественным мыслителем, который внимательно следил за происходившими в стране процессами и глубоко их анализировал. В 1970 в большой статье «О теории ленинизма и практике строительства социализма в Советском Союзе», распространявшейся в самиздате под псевдонимом, он провел последовательный марксистский анализ положения в СССР и доказал неминуемый скорый крах советской власти и реставрацию капитализма.

На основе фото-, аудио- и других материалов богатейшего архива Г.М. Когана (неопубликованные мемуары «Роман моей жизни» и дневник афоризмов «Жизнь в мыслях», сотни документов, в том числе писем, 60 часов необработанных аудиозаписей концертов, лекций, интервью, открытых уроков – при жизни вышла всего одна пластинка) М. Дзюбенко написал сценарий полнометражного (90 мин.) документального фильма. Фильм задуман в экспериментальном ключе как тесное единство трех рядов – музыкального, содержательного и изобразительного и разбит на 15 законченных эпизодов. Каждый из них в музыкальном отношении представляет собой пьесу, исполняемую героем картины от начала до конца (что не принято в традиционном кинематографе), в содержательном повествует о событиях соответствующего периода его жизни, а в изобразительном представляет собой клип на классическую музыку. На основе этого сценария в 2004–2005 в единой стилистике сняты две короткометражные картины – «Григорий Коган. Транскрипция» и «Маленькая дверь Консерватории». Материал для третьей части частично отснят, но ее монтаж и сведение трех частей в единую картину отложены на неопределенный срок из-за отсутствия финансирования. Стилистическое своеобразие отснятых частей и всего замысла в целом сделало этот проект неприемлемым («неформатным») для кинофестивалей и телепоказа. Для историков литературы и филологии этот фильм интересен еще и тем, что текст озвучивал К. Кедров, а в коротком игровом эпизоде вместе с профессиональной актрисой снялись М.И. Шапир (в роли персидского шаха) и И.А. Пильщиков (в роли его врача).

С 2006 М. Дзюбенко также работает в жанре некролога и считает его наиболее адекватным состоянию современного российского общества.

на главную

вернуться на страницу поэтов