Михаил Александрович
Дзюбенко
Из статьи «Житие Эдуарда Лимонова,
им самим написанное
вослед протопопу Аввакуму»
Михаил Александрович Дзюбенко
Фото Игоря Сида
О значении личности и творчества Эдуарда Лимонова для современности долго говорить не приходится. Об этом с присущей ему деликатностью сказал сам Эдуард Вениаминович в эссе, которое опубликовано 13 августа минувшего года на сайте «Грани.ру» и названо предельно скромно – «Я и Солженицын»: «Оглядывая литературный пейзаж вокруг себя, вынужден констатировать, что оспаривать наследство Солженицына у меня некому»; «…именно я его наследник…»; «…мы с ним одного типа таланты: у нас (у него были) грандиозные планы для России. Больше ни у одного писателя нет, есть у меня. Он был преобразователь-консерватор, я – преобразователь-революционер» .
Даже если оставить в стороне сталинский «эффективный менеджмент», то в России писатели подвергались наказаниям – тюрьме или ссылке – не так уж редко, причем все случаи громкие: Новиков, Радищев, Полежаев, Лермонтов, Шевченко, Достоевский, Чернышевский (о пушкинской ссылке на курорт не говорим). В постсоветское время случай Лимонова на сегодняшний день, кажется, единственный (хотя неизвестно, что будет в ближайшем будущем). А вот основателем этой традиции явился протопоп Аввакум, хотя профессиональным писателем на момент посадки он не был и стал таковым именно в Пустозерском остроге. И сопоставление Эдуарда Лимонова с протопопом Аввакумом, при всей экзотичности, не является случайным.
Кажется, первый, кому это пришло в голову, – писатель Сергей Шаргунов, в каком-то смысле литературный ученик Лимонова. Статью «Стать пеплом» с подзаголовком «Родина: От Аввакума до Эдуарда» (НГ, 2003–04–24) он написал под свежим впечатлением от суда над Лимоновым:
«В этот весенний день, только не в нынешнем, а в 1682 году в Пустозерском остроге (ныне Архангельская обл.) в земляном срубе сожгли протопопа Аввакума и других вождей старообрядчества.
Странная страна Россия, где всегда будут сочетаться пылкие бунтари и охранительные оболтусы. Всегда будет бытоулучшительная партия и партия войны, партия скуки и партия песни.
Отправляясь в Саратов (на суд к Лимонову), я взял с собой Аввакумово "Житие". Со мной в купе ехал мужичонка и, сально хмыкая, читал книжку про Остапа Бендера. Потом появился алкоголь. Наконец допились до того, что он извлек пресловутое удостоверение и стал проповедовать: "Мы вас пасем. Мало ли набедокурите! Главное, чтобы в норме все было…"».
Как сын новообрядческого священника, Сергей Шаргунов, конечно, воспринимает старообрядчество своеобразно: «Собственно, национал-большевизм – это то же двоеперстие, та же апелляция к проигравшей схеме». Зато он видит в происходящем то, чего не видят другие: «Сожжение Аввакума не сопровождалось скандированием лозунгов, он сгорел мирно, на излете сил.
…Приговор чудовищный. Но Эдуард за время отсидки, кажется, стал столь дезориентирован и надмирен, что уже не возмутился. Мы не услышали: "Мне нужна только свобода. Ура борьбе!" Как юродивый, он что-то наборматывал в бороду, озаренный фаворским светом. А волосы у него были спутаны в монашескую косичку.
Ни позы, ни самовлюбленности. Эстетство и политиканство куда-то отпали.
Уже не человек. Седой пепел.
Другая Россия за пределами этого мира…»
Независимо от Шаргунова это сопоставление развивает постоянный автор журнала «Знамя» Николай Работнов в статье «Колдун Ерофей и переросток Савенко: Из дневника читателя»:
«Лимонов – человек очень русский, так что за сравнениями не следует лезть в европейский карман. Хочу – всерьез – сравнить его с Аввакумом Петровичем, самым первым писателем земли Русской, который вошел в историю как “протопоп”, хотя пробыл таковым всего восемь недель, и обосновать это сравнение, начав с того, что может показаться второстепенным, но на самом деле является фундаментом достигнутого в обоих случаях – с необыкновенной крепости духа и тела (подчеркнуто недаром) этих двух мужчин. Злоключения и муки Аввакума, закончившиеся, после пятнадцати лет подземной тюрьмы, сожжением в белозерском <пустозерском> срубе, несравнимы, конечно, с лимоновскими, но сорок лет алкогольных, наркотических и прочих, мягко говоря, излишеств, а также связанных с ними жизненных перипетий, очень выразительно и, похоже, правдиво описанных Лимоновым в том, что можно назвать его “Житием”, должны были разрушить любое здоровье, кроме железобетонного – что и произошло со многими современниками, попавшими в “Книгу мертвых” – и сломить любой дух, кроме неистово бунтарского и маниакально целеустремленного... И, увы, не исключено, что настоящие жизненные испытания для него только начинаются, и последние главы “Жития” будут самыми – дай Бог не по-аввакумовски – мрачными».
Такое же сопоставление проводит и известный критик Владимир Бондаренко, который пишет о том, что «бунт – это тоже давняя традиция в русской культуре. От Аввакума и до сегодняшнего Эдуарда Лимонова».
Впрочем, подобная точка зрения вызывает и неприятие. «Писатель Лимонов ловко выстраивает параллель – хлопец их города Харкiв – с протопопом Аввакумом, заточенным в башне, повторяя ход некоего его рецензента, который сумел польстить, растрогать до скулов степного волка. И только люди темные, боящиеся общественного мнения, проголосовали бы за первого и воздвигли в статус святого второго», – пишет в ЖЖ Марцис Юрьевич Гасунс, лингвист, переводчик, исследователь риторики.
Тем не менее забавно, что это сравнение уже стало достоянием массовой культуры: в 2005 году в Нижнем Новгороде вышла книга некоего Эдуарда Кузнецова «Аввакум Петров, Эдуард Лимонов и прочие... Литераторы, связанные с Нижним Новгородом, в шаржах, пародиях, эпиграммах» (Эдуард Савенко родился под Горьким, в городе Дзержинске). Несмотря на отрицательные и даже возмущенные рецензии, книга получила премию областной администрации.
Итак, насколько оправданно ставить рядом имена протопопа Аввакума и Эдуарда Лимонова? Ведь в середине 1990-х годов Лимонов недоумевал по поводу увлечения Александра Дугина, его тогдашнего товарища по партии, староверием (которое, правда, Дугин понимает весьма своеобразно), шитья кафтана и чтения соответствующих книг. С точки зрения тогдашнего Лимонова, революционеру все это совсем не нужно.
Однако после тюрьмы в статьях и выступлениях Лимонова имя Аввакума фигурирует неоднократно – как в мимолетных упоминаниях, так и в развернутых суждениях. Например, в интервью «Московскому комсомольцу» от 02.02.2005, озаглавленном «Тюрьма за мною гонится», наш герой признается: «А тюрьма мне дала не то что второе дыхание – я думаю, я обошелся бы и без тюрьмы. Но раз уж она случилась, то я ее как бы использовал. Ведь большинство людей в тюрьме лежат на боку и спят. Знаете, очень мало таких людей, о которых в книгах пишут. На самом деле все просто пересиживают, а к вечеру с ненавистью зачеркивают еще один день, эту клеточку в календаре. А я написал в тюрьме 8 книг. Просветлял свои мозги, узнавал жизнь, какая-то связь со Вселенной образовалась через эти сырые кирпичи, всю эту дрянь». И с характерной для него великолепной скромностью, помноженной на самоиронию, подытоживает: «Я просто стал каким-то протопопом Аввакумом».
Более подробно Лимонов говорил об огнепальном протопопе на лекции «Русская литература и российская история», прочитанной 23 марта 2006 года в литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции “Полит.ру”». Будучи вполне советским по воспитанию человеком, писатель главным в русской истории и литературе считает борьбу реакции и революции (впрочем, посмотрев на нынешнюю действительность, мы легко убедимся в его правоте). «Я твердо верю в то, что история, история литературы и российская история (и вообще мировая история) движется исключительными личностями, которые что-то вложили в развитие вида. Не индивида, не построив себе квартиру или дачу, а те, кто вложили в развитие вида. Такие люди у всех на слуху… Вот в России тоже есть такие люди, они-то и сделали Россию. Глядя в глубину веков, я вижу яростного и страстного первого российского писателя Протопопа Аввакума, человека, который за свои убеждения был сожжен, если кто читал “Житие Аввакума”, он написано, как житие святого, и он имел право такое писать, потому что знал, на что способен. Он клеймил вокруг себя все неправедное с его точки зрения и говорил: “В ваших душах черви кипят”. Мощно! У него великолепнейший стиль. Это один из самых любимых моих революционеров, святой, и Россия может гордиться таким человеком. Сожгли его в 1681 <1682> году, я вам напомню. Это – наш первый автор, первый бунтарь и первый писатель Земли русской».
И все-таки остается сомнение: можно ли говорить о серьезном, недекларативном интересе Лимонова к Аввакуму, является ли этот интерес, так сказать, автохтонным, самостоятельным или же писатель подхватил удачную мысль, скажем, Шаргунова и развил ее?
Прежде чем строить некие умозрительные конструкции, давайте просто послушаем интонацию. Вот неповторимая интонация протопопа:
«После тово вскоре схватав Никон Даниила в монастыре за Тверскими вороты, при царе остриг голову и, содрав однарядку, ругая, отвел в Чюдов в хлебню и, муча много, сослал в Астрахань. Венец тернов на главу ему там возложили в земляной тюрьме и уморили. После Данилова стрижения взяли другова, темниковскаго Даниила ж протопопа, и посадили в монастыре у Спаса на Новом. Таже протопопа Неронова Ивана — в церкве скуфью снял и посадил в Симанове монастыре, опосле сослал на Вологду, в Спасов Каменной монастырь, потом в Колской острог. А напоследок, по многом страдании, изнемог бедной, — принял три перста, да так и умер. Ох, горе! всяк мняйся стоя, да блюдется, да ся не падет. Люто время, по реченному господем, аще возможно духу антихристову прельстити избранныя. Зело надобно крепко молитися богу, да спасет и помилует нас, яко благ и человеколюбец».
«Отпускал он сына своево Еремея в Мунгальское царство воевать, — казаков с ним 72 человека да иноземцов 20 человек, — и заставил иноземца шаманить, сиречь гадать: удастлися им и с победою ли будут домой? Волхв же той мужик, близ моего зимовья, привел барана живова в вечер и учал над ним волхвовать, вертя ево много, и голову прочь отвертел и прочь отбросил. И начал скакать, и плясать, и бесов призывать и, много кричав, о землю ударился, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: “удастся ли поход?” И беси сказали: “с победою великою и с богатством большим будете назад”. И воеводы ради, и все люди радуяся говорят: “богаты приедем!” Ох, душе моей тогда горько и ныне не сладко!»
«И привезше к Москве, отвезли под начал в Пафнутьев монастырь. И туды присылка была, — тож да тож говорят: “долго ли тебе мучить нас? соединись с нами, Аввакумушко!” Я отрицаюся, что от бесов, а оне лезут в глаза! Сказку им тут с бранью с большою написал и послал с дьяконом ярославским, с Козмою, и с подьячим двора патриарша. Козма та не знаю коего духа человек: въяве уговаривает, а втай подкрепляет меня, сице говоря: “протопоп! не отступай ты старова тово благочестия; велик ты будешь у Христа человек, как до конца претерпишь; не гляди на нас, что погибаем мы!” И я ему говорил сопротив, чтоб он паки приступил ко Христу. И он говорит: “нельзя; Никон опутал меня!” Просто молыть, отрекся пред Никоном Христа, также уже, бедной, не сможет встать. Я, заплакав, благословил ево, горюна; больши тово нечева мне делать с ним; ведает то бог, что будет ему».
Сравним, что пишет Лимонов в книге «Торжество метафизики» о желтой прессе, образцы которой изредка попадали ему в руки в колонии: «А заголовки, какие там заголовки, о этот стиль! Типа “Маньяк 16 лет изнасиловал сиамских близнецов!” или “Солдат на побывке домой съел бабушку!” В свое время этот стиль внедрила газета “Мегаполис-Экспресс”, а именно за его внедрение в массы был более всех ответствен Игорь Дудинский, мой старый приятель еще со времен московского андерграунда 60‑х годов. Натыкаясь на такие заголовки, я мысленно посылаю привет Дудинскому и его мрачному остроумию-мировоззрению. Тут еще следует сказать, что Дудинский поплатился за свой вызов, брошенный мрачному миру вниз от нас. Он влюбился в юную веселую девку-великаншу и женился на ней. Абсолютно счастливый, он пил как-то с женой, но случилось так, что она выпала из окна и разбилась. Дело в том, что нельзя неуважительно относиться и к мелким демонам. Они реагируют на обиды. Никогда не следует поминать их всуе или бросать им вызов, если у тебя нет более мощных защитников. Но даже если есть, опытный медиум не станет задирать демонов. Ох Дудинский, бедняга…»
Общность этой сокрушенной интонации, при всем различии предмета, неподдельна. Она-то и свидетельствует о том, что сегодняшнее творчество Лимонова, которое можно условно назвать поздним, во многом вдохновляется Житием – и житием – протопопа Аввакума.
В самом деле, произведения Лимонова, как и произведения протопопа, в высокой степени автобиографичны, хотя генезис этого автобиографизма различен. Аввакум использовал письменность для защиты веры и при этом себя, христианина, от веры не отделял. Иначе говоря, его апологетическая задача первична, тогда как писательство стало орудием этой задачи. Далеко не случайно творческое наследие протопопа вовсе не ограничивается Житием, но включает также беседы, толкования, послания, письма. Лимонов, напротив, шел путем новоевропейского писателя, преследуя, казалось бы, чисто литературные задачи (в частности, поиск своего героя). Однако его творчеству по нарастающей сопутствовало то, о чем справедливо писал Виктор Ерофеев: «Активный вынос литературного персонажа в жизнь – явление очень русское; литературные герои порождали кучу последователей. Лимоновский герой породил своего автора». И этот автор далеко не ограничивается художественной прозой, активно работая в публицистике и эссеистике, и далеко не ограничивается амплуа автора, становясь организатором и борцом. Подобно протопопу, Лимонов открыто выступает против власти и вербует своих сторонников, причем в высшей степени эмоционально. Главным доводом у обоих авторов является их собственная судьба, их собственная жизнь, глубоко прочувствованное ощущение собственной правоты. Опять же здесь можно усмотреть и немало различий, но говорить о них сейчас нет времени.
Самое же главное в том, что оба автора (=деятеля) чувствуют переломный характер эпохи, в которую живут, и перелом этот связан с предельным усилением борьбы между добром и злом, между Богом и сатаной. Воспитанный в материализме, наш герой-автор в заключении становится чрезвычайно восприимчив к духовной стороне происходящего, то есть к тому, чему на самом деле и посвящено все творчество Аввакума: «В “Торжестве метафизики” присутствует наряду с видимым миром другой мир — параллельный, невидимый. Здесь не впервые в моем творчестве, но впервые в таком объеме демонстрирует себя еще одно мое измерение — мистическое. Оно существовало всегда, но тайное биение его пульса стало мощным лишь в последние годы. Ранее я игнорировал его, однако пользовался им…
В “Торжестве метафизики” мистическое измерение преобладает над физическим, другой мир успешно одолевает реальность физическую или же смешивается с нею в выгодных для него пропорциях.
Человек бежит в другой мир, если его не удовлетворяет этот мир. Или же этот мир, видимый, потерял для него таинственность. Отдал все свои тайны одну за другой. В моем случае годится второе объяснение. К моим шестидесяти годам видимый мир отдал мне все свои тайны. А реальность колонии так близка к невидимому миру, как монаху в его холодном горном монастыре близок Бог. Обезжиренная пища, суровые стояния на проверках, как на жестокой молитве: утренней, дневной и вечерней. Мучения строевых хождений по Via Dolorosa. Тяжкая работа для большинства, изнурительные прогоны в клуб, выпученные глаза, чтобы не заснуть, шатания бедного разума на грани сна и реальности, подавленная несчастная плоть — весь этот набор монастырских изнурений именно и есть лучшие приемы приближения к невидимому зафизическому миру. Так, помимо моей воли, я пережил в колонии №13 и экстаз, и озарения».
«Когда вышел изможденный монах, брат мой осужденный, последний в очереди монахов передо мной, вышел грустный, я постучал в дверь».
«…В колонии я уже достиг умения когда угодно выходить из ситуации и входить в метафизический мир: летать беспрепятственно по Истории, проноситься над шершавыми боками ледяных железных и каменных планет... Колония! Наши офицеры! Наши козлы! Да что они могут такому сделать, как я, если я достиг этой безболезненной легкой святости… Я так и думал, что доиграюсь с огнем, дойду однажды до того, что воспарю над вертухаями, дубаками, супами и кашами и что неволя, что воля будут мне единым временем».
Сравним знаменитый отрывок из послания протопопа Аввакума царю Алексею Михайловичу:
«Нынешня 177 году, в великий пост на первой неделе по обычаю моему хлеба не ядох в понедельник, тако ж и во фторник, и в среду не ядох, еще ж и в четверг не ядше пребых, в пяток же прежде часов начах келейное правило, псалмы Давыдовы пети, прииде на мя озноба зело люта, и на печи зубы мои розбило с дрожи. Мне же, и лежа на печи, умом моим глаголющу псалмы, понеж от бога дана Псалтырь и наизусть глаголати мне, — прости, царю, за невежество мое, — от дрожи тоя нападе на мя мыт; и толико изнемог, яко отчаявшу ми ся и жизни сея, уже всех дней не ядшу ми дней с десять и больши. И лежащу ми на одре моем и зазирающу себе, яко в таковыя великия дни правила не имею, но токмо по чоткам молитвы считаю, и божиим благоволением в нощи вторыя недели, против пятка, распространился язык мой и бысть велик зело, потом и зубы быша велики, а се и руки быша и ноги велики, потом и весь широк и пространен под небесем по всей земли распространился, а потом бог вместил в меня небо, и землю, и всю тварь. Мне же, молитвы беспрестанно творящу и лествицу перебирающу в то время, и бысть того времени на полчаса и больши, и потом восставши ми от одра лехко и поклонившуся до земля господеви, и после сего присещения господня начах хлеб ясти во славу богу».
Оба писателя не одиноки: они вдохновляют и ведут за собой. По словам протопопа Аввакума, «егда в попах был, тогда имел у себя детей духовных много, – по се время сот с пять или с шесть будет». После его смерти враги старообрядчества еще долго говорили о какой-то секте «аввакумовцев», хотя протопоп никогда не отделял себя от древлеправославной Церкви. Лимоновская организация также носит ярко выраженный личностный характер; недаром нацболов и называют лимоновцами.
Наконец, Аввакума и Лимонова роднит самая главная интуиция, внятная сегодня еще немногим:
«Выпросил у бога светлую Россию сатона, да же очервленит ю кровию мученическою» (протопоп Аввакум).
«В России власть лжет нагло и непринужденно. Мы на самом деле чудовищная страна. Это ханжеское государство и льстивая до приторности церковь дали нам кликуху “Святая Русь”. На самом деле нам более подходит кликуха “Русь Сатанинская”» (Эдуард Лимонов).