МЕРТВАЯ ЖИЗНЬ

ГЛАВА 12

На кухне за столом сидела маленькая девочка с куклой. Они ждали, когда мать девочки отойдет от окна и накормит девочку. Ей очень хотелось спать. Кукла все время, соскальзывая с колен, закрывала глаза.

- Мама, - позвала девочка.

Ночь, тревожная ночь, оказалась за спиной. Женщина бросилась к дочери. И свет рамой отсек ночь, как ножом. Ножом... Женщина решила, что когда они придут, она возьмет нож, Но мягко разрезая хлеб, она понимала свою беспомощ�ность. Бежать. Дочь спала. Кукла лежала на полу со стеклянными безжизненно немигающими глазами, растопырив руки. Мать будила девочку, а она, перебирая ручонками, совсем запуталась в байковом сладком одеяле сна.

Утро светлело, не думая ни о чем, как улыбка ребенка.

Женщина, казалось, цепкими корнями рук вросла в кровать ребенка, и маленькое бледное лицо девочки задумалось всемо�гущим загадочным сном, среди разорванной, упавшей в сон матери. Утро, но резкий камень события уже летит, чтобы попасть в Вас.

ГЛАВА 13

Лестница, не считая шагов, подвела к двери людей. И некуда идти, и, как в горах, эхо, забыв обо всем, лишь вторит и вторит звук, в каменном темном, как ловушка мешке.

Дверь неуклюже повалилась на спину и, растоптанная, затих�ла. Женщина схватила почти сросшуюся с ней девочку. Распахнула пасть окна. Бросила со второго этажа вялую материю куклы.

-  Прыгай, - строго сказала она сонной девочке.

-  И убегай от людей.

Уже несколько тяжелых дней девочка боялась матери. Она прыгнула.

Женщина взяла нож, весь еще в хлебных крошках, и перерезала свое сознание.

Так еще одна ночь погрома этой раной разорвала плотную ткань вечности.

ГЛАВА 14

И она осталась жива. ничего не зная о девочке, лежала вместо того, чтобы бежать. И только память торопилась и бегала, как белка, в колесе нескольких последних дней, проведенных вместе с дочерью.

Долгими ночами долгий бред терял и находил надежду очнуться и увидеть себя снова на кухне, разливающей чай в прозрачные тонкие чашки, как руки ребенка. Чай - это слово расспыпалось и рассыпало везде разбухающий мелкий сор. И невозможно было понять, из-за чего плакала девочка. И женщина слышала крики, и ей снова делали укол, заглушающий крики и сжимающий память в твердый холодный камень. День белым стерильно заслонил сознание. Змейка укола всегда проползала в щель рассвета.

-  Чай пить будете, - услышала она.

-  Чай, чай, буду.

И она не узнала его. Он был здесь чужим-холодный неживой чай.

-� Мы сделали все что могли, - услышала она привычную фразу,� казалось,� застрявшую здесь,� где-то около окна уже несколько лет, и как будто дворник выметал ее оттуда, как прошлогоднюю листву, каждый раз, каждый раз. И каждый раз кто-то плакал, как будто в первый разузнал, что осень кончается мертвой зимой, или, что зима эта наступает только для него.

-  Мы сделали все что могли, - услышал Фома и испугался, что это говорили о женщине, лежащей в коридоре. Он даже сразу не узнал ее лица. Оно стало обычным, как день. Как день, измученный ожиданием. Женщина пыталась поставить на тум�бочку стакан с больничным чаем. Фома подошел помочь.

-  Я же сказал, мы сделали все что могли, - снова повторил усталые, ненужные слова врач.

Рядом с ним стояла незнакомая женщина, она кивала все время головой, как бы по привычке соглашаясь с врачом, от которого уже ничего не зависело. Она пыталась не кричать и прижимала руки ко рту. А руки все время падали вниз. Устав страдать, Фома успокоился. Он присел на краешек кровати. Врач стоял у окна, смотрел на асфальт внимательно, как будто что-то пытаясь найти. Это был хороший врач, Фому он спас.

За окном, не торопясь, кругами ходили люди. Круг нигде не прерываясь, усыпляя, водил людей мимо четырех больших топо�лей и бака с больничным мусором. И казалось, люди успокоились и готовы терпеть, и после нескольких часов этого плавного головокружения, собираясь обедать, испытать тревожащее чув�ство выполненной работы.

Врач подумал, что день, закончившись вечно обещающими сумерками, вернется. И тогда, быть может, он снова кому-нибудь не сможет помочь. И он опять будет стоять здесь, у окна, как мальчик, который перепутал все правила. И на его коже просту�пит красный, горячий рисунок двоек.

Он отвернулся от окна и, посмотрев на Фому, тихо, сказал

-  Ее зовут Ребекка, она все еще бредит.

-  В ту ночь были погромы.

-  Пропала ее дочь.

продолжение