МЕРТВАЯ ЖИЗНЬ

ГЛАВА 18

Вот и осень. Листья отчаянно желтые падают. Их медь звучит тоской. Прохожие замедляют шаги, попадая в солнечные пятна, похожие на случайные лесные поляны. Листья шаркают по-стариковски под ногами. Через несколько дней мелкий колюнчий снег, низко нагибаясь, подталкиваемый веселым ветром, засеет все белыми безмолвными семенами. Художники, спрянтавшись в домах, будут рисовать натюрморты. Они все время рисуют тепло. И только самые упрямые берут белые холсты, белила и едут в замерзшей электричке рисовать задумчивые сугробы и густой согревающий дым, торчащий из крыш маленьнких деревенских домов.

У друзей Фома встретил художницу. Волосы бросались к лицу лавиной осенних ярких листьев и прятали на мгновенье задумчивые, нарисованные тонкими черточками глаза. Ее быстрые стихи исчезали, оставляя за собой легкий сор слов и случайной грусти.

Они пили чай. Тихо вечер бродил по комнате.

Луна повернула к ним свое большое лицо.

Они говорили, обгоняя друг друга,

Но вперед не уходил никто

Там впереди они уже были

А сейчас вернулись

Чтобы ждать

Как этот вечер и яркий свет отпугнут волчью стаю

Злого одиночества.

ГЛАВА 19

Я разбила чашку, и от этого снова стала маленькой девочнкой в пестром сшитым бабушкой платье. Чашка разбилась на две ровные половины, похожая на морские раковины. Море вкрадчинво касалось ног. Большое оно было ласковым. Я встала и пошла в воду. Плавать можно долго, рассматривая глубокую повернхность воды. А вечером кататься на катере. Мы отплывали и смотрели, как рождаются огни в городе и рассыпаются по горе, закрывающей половину мира. С громкими, записанными пять лет назад на стареньком магнитофоне песнями, мы зачем-то возвранщались домой, накупив приглаженных, лакированных, как башнмаки старого танцора, ракушек.

ГЛАВА 20

В длинном переходе метро звучала флейта, своим высоким звуком охватывая, обнимая огромное подземелье, и хотелось идти за этим голосом, казавшимся близким прощением близких и поэтому тобой обиженных. И когда уже ты знаешь, что виноват и слова твои не заплетает в тяжелый узел оправдание, ты снова любишь тех, перед кем виноват, любишь легко, как в детстве, зная, что где-то здесь, в темных подвалах метро, обещана встреча.

На флейте играл мальчик. Лицо его пылало, и казалось, что он знает, куда заманивает вас. Около его ног лежал футляр. А в нем деньги. Но деньги не падали больше звонкой монетой. Они,а

как бы подчиняясь подземелью, ложились у его ног изрисованнными, замолчавшими листами.

Звенит частая монета на веселом рынке. Она перепрыгинвает из рук в руки, то превращаясь в мягкую булку, то в леденящее руки всегда вкусное зимой мороженное, то аккруратно прячется в кошелек, но перед этим она обязательно рассменется, встретив подружку. А теперь город угрюмо жил, беззубо шепелявя бумаги денег в руках, и меньше стало смешного, веселого звона на улицах.

Но здесь, в метро, всегда приглушенный, тупой от какой-то усталости гул то поездов, то множества шагов, размеренно вместе идущих куда-то уже несколько часов людей. И здесь листья денег опадали, как будто лишние, они не поместились в кошелек. Падал лист, а его хозяин, будто ничего не заметя, шел дальше в пасть поезда. Музыка бежала за ним, пытаясь, что-то напомнить, но за поворотом, растягивая громкие слова, уже царил репродуктор, он обещал много денег, правда после того, как ты дашь ему немного. Странный меняла. Он как будто был богат, а просил у прохожих милостыню.

Эта подземная улица была лишена деревьев, и животные, их было немного, котята и такие же маленькие щенки, они не бегали здесь по асфальту, а молча сидели в сумках для продажи. Старуха улыбалась женщине с девочкой. Девочка замедлила шаги, пытаясь заторомозить, но рука матери тянула дальше. И рыжего котенка загородили уже локти и спины людей. И вот старуха снова улыбается, и наконец устает улыбаться, пропусканет мимо детей и их слова лхороший котеночек╗. Она жалеет, что в метро нельзя курить, и ждет, когда ее сменит безногий.

Чуть правее напротив просят милостыню двое маленьких детей. Мальчик лет семи стоит и строгим голосом, как будто не понимает, почему не соблюдаются правила, спрашивает и заставнляет жалостью слабого голоса прохожих увидеть его, и все повтонряет, показывая на мальчика лет трех лпомогите вылечить ребеннка╗. Но прохожие еще вчера перестали верить ему, а сегодня уже не замечают. И этих малышей заботливая мать не оттаскивает от котенка. И они могут смотреть хоть целый день, как он вертит мордочкой, но это им давно уже надоело. Они видят лица, множеснтво лиц и сразу же спины. Но смотреть надо не вперед, куда идут люди, а назад откуда возникают их лица. И надо успеть поймать чей-то взгляд. Маленький мальчик устал, и от усталости ему стало казаться, что кроме носа у людей на лице ничего нет.

Безногий был меньше всех, но старуха сразу заметила его. Она взяла у него несколько папирос из пачки и ушла. Безногий, отталкиваясь руками от пола, подъехал к той части, где переход нависал, как мост над ущельем, и грохот поезда был, как горный в грохоте камней ручей. Только люди, застревая в дверях, мешали ему быть одиноким на этой его горе. Он отвернулся от людей, идущих мимо по переходу, оставив им сумку старухи, но уже без котенка, а с несколькими сотнями рублей. Чтобы люди знали, что им надо делать и могли бы поступить, как другие, уже, положившие деньги в его сумку. Из-за этих нескольких сотен, оставленных вечером на завтра, у них со старухой каждый день выходил спор.

Вдруг безногий увидел, что девушка, тоненькая, с черными большими глазами смотрит на него. Он покраснел. Конечно, она просто рассматривает его, может быть как игрушку. Маленькую живую игрушку на колесиках. Его щеки снова стали бледными. Он давно уже с другой стороны монеты. Здесь признан тот, кто более контрастен, тот, кто сможет остановить взляд спешащего, кто сможет своим видом упрекнуть или напомнить, заставить смеяться или жалеть, тот, за вид которого заплатят деньги.

К девушке подошел молодой парень, и они сели в поезд.

продолжение