ДОМ

Перевод Александра Давыдова

Кошка и черепаха

Я мало смыслю в интерьерах. Когда я поселился в этом доме, - прошло уже четверть века, - то был очарован гулкостью пустых комнат и любезной писателю наготой стен, напоминавших чистый лист. Люблю один из анекдотов о князе Бибеско, светском льве, как и подобает, - пресыщенном, утонченном и возвышенном. В Париже начала века он слыл непререкаемым арбитром элегантности. Как-то его друг, богач, и сам человек изысканный, обставил свою новую квартиру. Разумеется, мебель великолепная и расставлена выше похвал. Ему не терпелось похвастаться перед Бибеско данным шедевром роскоши и утонченною вкуса. Князь его посетил, внимательно разглядел, изучил, ощупал каждый предмет, после чего плюхнулся в кресло. Хозяин, сдерживая нетерпение, ожидает приговора. Немного его помучив, Бибеско наконец изрек: "Недурно, но я предпочитаю пустые комнаты".

Уверен, что с этой самой "пустоты" и должно начинаться жилище. Остальное сделает время. Каждый день, каждый год оставят свой след. Теперь мой дом - воплощение 25х365 = 9 125 дней моей жизни.

Он словно раковина, которой я себя обволок за эти годы. Его путанность, беспорядочность и абсурдность - лишь оттиск моей простоты, привычек и размышлений. Данные его качества я тем яснее осознаю, когда пускаю пожить друзей. Людей осторожных, умеренных, еще и аккуратных. На них вдруг нападает тревога, в результате чего дом не обходится без ущерба, к великому смущению бедняг. А дело лишь в том, что раковина им не по размеру, всего-то! Мой дом - отпечаток всех моих перемещений, жестов, точнейший негатив моей повседневной жизни.

Казалось бы, чего лучше - обладать столь подогнанным жилищем. Но, увы, я и сам понимаю, что, обволакивая себя жильем, я медленно, но верно тяжелею. Так с каждым днем копят мельчайшие приметы старости. Мой дом - часть моей жизни, часть

меня самого, по крайней мере в такой же степени, в какой панцирь - часть черепахи. А кому приятно ползать, как черепаха? Всякий бы предпочел как раз наоборот - парить, как ласточка или жаворонок...

Иногда меня охватывает желание избавиться, освободиться от жилища. Продать его. Все разбазарить. Вышвырнуть на помойку кучу хлама и все свои привычки впридачу. После чего начать жить сначала. У меня есть двое знакомых членов Гонкуровской академии. Они затратили бездну времени, чтобы сначала подыскать, а потом обустроить жилище. Стремились к совершенству ни жалея ни сил, ни денег. Воплотив же свой идеал, сразу потеряли к нему интерес и начали подыскивать что-то новенькое. Я говорю об Эрве Базене и Франсуа Нуриссье. В Бретани у меня есть клочок земли, упирающийся в прибрежную скалу. Там постоянно меняется пейзаж - прилив сменяется отливом. Вот бы подбить знакомого архитектора, чтобы он там выстроил дом в бретонском стиле и новомодном вкусе, то есть весь остекленный, не отделяющий от садика, скалы, моря... Но, увы, я скорее дам руку или ногу на отсечение, чем расстанусь со своей обителью...

Разглядываю кота. Шкура у него с золотистым отливом. Котов такого окраса китайцы разводят, как пушных зверей. За ним нужен глаз да глаз, ведь находятся столь страстные любители натуральных мехов, что способны в один прекрасный день (или ночь) ободрать его, как липку.

Мой кот - душа этого дома и сада. Он просто потрясающе изучил все уголки и закоулки. Может вдруг взять да исчезнуть, превратиться в кота-невидимку, а потом - раз! - и тут, как тут. Допытываешься: "Ну, куда ж ты подевался?" Отвечает всем своим видом: "Подумаешь! Затаился, и все дела". О нем мало сказать, что он приспособился к дому; если можно так выразиться, он как "влитой" в него. Только попробуй пригрозить ему путешествием, он закатит тебе душераздирающую сценку. Перемена жилища для кота - непоправимое бедствие. Конец света. Я прилежный ученик: зубрю урок непоколебимой оседлости, что он преподает мне денно и нощно. Как меня завораживает его совершенная внедренность в место!

Но сколь бы ни было обширно мое им восхищение, оно, пожалуй, не беспредельно, ограничено южной стороной забора. На юге мой садик упирается в деревенское кладбище. Иногда оттуда доносится звон лопат. Весьма метафизический звук - это трудятся могильщики. На кладбище царит уж оседлость, так оседлость: там обретаются истинные деревенские старожилы. Существуют слова, непременно влекущие за собой другое, такие как дом-музей, земля-пепел, сад-кладбище. Вместе существуют два свойства времени : с одной стороны - человеческая история, полная страданий и зверства, необратимая, непредвиденная; с другой - время, цикличное, замкнутое, как циферблат часов, когда события постоянно повторяются. Так сменяются времена года и четыре цвета -зеленый, золотистый, рыжий, белый.

Кот обращает ко мне свою сокровенную мордочку, медленно закрывает глаза и не говорит ни слова.

Очарование и великолепие

"Обитель никогда не теряет своего очарования, а сад своего великолепия". Вот уже четверть века я живу именно в обители - дом и сад прежде принадлежали кюре. Разумеется, за это время мне многократно напоминали знаменитое высказывание Гастона Леру.

Очарование обители? Великолепие сада? Дом - тяжелый, приземистый, мрачноватый, с маленьким окошками, затаивший колдовскую силу под внешним благообразием. Я лицо заинтересованное: какой из меня свидетель? Но вот что я услышал от ребенка, которому довелось там пожить. Иногда, в зимние дни, когда мне приходилось задержаться, я находил его сидящим на крыльце, прямо на ступеньках.

- Что ты делаешь на морозе?

- Не смог усидеть дома.

- Тебе стало страшно?

- Нет, но половицы скрипят.

Конечно, он не испугался, но скрипели половицы. Я тоже не боялся в ночь на Святого Аполлинария, с полуночи до трех утра. А было чего : именно в ту ночь - поди знай, что им взбрело!- в моем доме собрались все тридцать семь кюре, здесь проживавшие в течение почти двух веков. Отслужили мессу на латыни, попели хором дурными голосами, а потом устроили внизу шумную пирушку. Я в это время пребывал на верхнем этаже и, забившись под одеяло, вовсе не испытывал страха. Как, впрочем, и желания поддержать их веселье.

А что до сада... Мало того, что он граничит с кладбищем, так еще расположен на пару метров ниже него. Год назад я пригласил к себе мэра (он сам строитель, подрядчик), чтобы тот оценил мой забор. Надо сказать, что он еще был выгнут наружу на протяжении двадцати метров. Казалось, что потрудились скелеты, напирая на него своими оголенными лопатками и хребтинами. Мэр усмехнулся в усы.

- Похоже, - сообщил он, - забор может простоять и час и лет двадцать. Лично я бы вам не советовал нежиться в его тени.

Дождливая осень сменилась раскисшей зимой. Одним прекрасным утром, выслушав сообщение по радио из Вальд'Изера, что там оползнем накрыло какой-то домик со всеми его обитателями, я подошел к окну, поздравляя себя с тем, что в этом году решил отказаться от зимнего отдыха. И тут мне предстало кошмарное, апокалиптическое зрелище. Раздутое брюхо забора лопнуло, и он рухнул, остался лишь тоненький гипсовый ободок, а в зияющий пролом хлынула черная, жирная кладбищенская земля. Мог бы поклясться, что разглядел в этой куче кости и черепа. Однако, когда примерно через час подошел к провалу, чтобы в том убедиться, костей не обнаружилось. Была ли это галлюцинация или их уже успели убрать? Та самая сборщица костей, курносая, с косой в руках?..

Пусть это останется тайной, как и другие чудеса, которые еще со мной здесь случатся. Без тайны обитель потеряет часть своего своего очарования, а ее сад покажется уже не столь великолепным.

Ключи и замочные скважины

Примета всех старых домов - полная несовместимость ключей и замочных скважин. Ящик моего стола набит ключами. Тут и для висячих замков, с изящной резной бородкой, и обычные плоские стерженьки с ложбинкой, и сверкающие красавцы с уже двойной бородкой, и тяжеленные гиганты, которыми человека можно оглушить, и ключики от секретера с красивыми резными ушками, и просто-напросто отмычки, единственный недостаток которых, - что они не желают ничего отмыкать. Да в том-то и загадка, что ни единый запор в доме не впускает в себя ключ. Это уж вы мне поверьте: я помучился с каждым. Прямо как говаривал Паскаль : замкнутость они почитают высшей из добродетелей. Но тогда зачем их хранили, копили, всех этих красавцев, каждый из которых в большей или меньшей степени напоминает металлический вопросительный знак? Таким образом, ни единый ключ в моем доме не предназначен для какой-либо определенной скважины. Любопытно, что при этом ключей и запоров равное количество. Но что толку, если они не подходят друг к другу? Словно какая-то нечистая сила ополчилась на деревню и поменяла мои ключи с соседскими, и так по всей округе.

Но это и глубоко символично: ведь что есть мир, как не ворох ключей и сплошные замки? Человеческое лицо, книга, женщина, любая незнакомая страна, каждое творение искусства, созвездия на небе - все это замки. А оружие, деньги, мужчина, поезда и машины, всякий музыкальный инструмент, да и вообще любой инструмент - это ключи. Ключ всегда атакует, а замок ему поддается... но и поглощает.

Дверной запор рождает в уме идею замкнутости, ключ -образ отпирания. И в одном и в другом содержится призыв, но зовут они к разному. Замок без ключа - загадка, которую необходимо разгадать, мрак, который необходимо рассеять, письмена, которые необходимо расшифровать. Встречаются и люди-замки, как один - прилежные, несуетные и усидчивые. Взрослый зарекается : "Буду корпеть, пока до конца во всем не разберусь".

Ключ без замка, наоборот, - зовет в дорогу. Тому, кому достался только ключ, нет смысла сидеть сиднем. Он должен нестись так, что пятки сверкают, через моря и континенты с ключом в руке и тыкать его во все, что хоть сколько-нибудь напоминает замочную скважину. Ребенок допытывается :"А эта штука для чего?" Он-то знает, что любая штука на свете - это ключ. А коль так, отыщется и скважина.

Есть два типа грабителей. Тать в нощи, крадущийся со связкой отмычек, это вовсе никакой не человек-ключ. Он прилежен и вкрадчив, как и подобает человеку-замку. Полюбуйтесь : он благоговейно становится на колени перед вожделенным дверным запором и один за другим пробует свои крючки. Так великий визирь представляет юной владычице одного за другим женихов. Грабителю-ключу много орудий не надо, обойдется фомкой или паяльной лампой. Вот это настоящий "медвежатник", простой малый, совсем, как Александр Македонский, смаху рубанувший гордиев узел, своего рода замок, только веревочный.

Но и хитрость одного, и нахрап другого, - лишь следствие проделок нечистого, поссорившего кочевую орду ключей с оседлым племенем замков. Враждующие лагеря обмениваются боевыми кличами, надсадными и потешными. Но это нечто вроде брачных объявлений. Поэт грустно заметил : "Я люблю и любим. Великое счастье, если б это была одна и та же дама!".

А все нечистый, уверяю вас!

Ступенчатая мысль

Формирующую роль в структуре дома Гастон Башлар отводит чердаку и подвалу. Это не совсем так : они требуют действия подъема и спуска - соответственно, вертикали. Он легкомысленно позабыл о лестнице - непременной принадлежности любого дома и некоторых квартир. Она и есть воплощенная вертикаль. Точнее, - они, так как обычно в доме бывает две лестницы - разнонаправленные и взаимодополняющие - для спуска в погреб и для взбиранья на чердак. Отметим : если погреб, то в него только спускаются, если же чердак - на него только взбираются, хотя самый примитивный здравый смысл, вроде бы, требует в обоих случаях и обратного действия.

Пускай даже обе они чуть таинственные и утомительно-крутые, на этом их сходство и заканчивается. Первая - каменная, холодная, сырая, скользкая от плесени и яблочной гнили. Вторая -сухая, мелодично поскрипывающая деревянными ступеньками. Каждая предвещает тот мир, в который ведет: в сумрачное пространство и густое, настоявшееся, терпкое время подвала или в тот, что упирается в пыльное поднебесье чердака, где дремлет детство в образе люльки, куклы, книжки с картинками и соломенной шляпки с ленточками.

Да, поистине лестница несет весть о приближающемся пространстве. И, пожалуй, самую волнующую - лестница публичного дома, ведущая из гостинной в спальню. Особенно, если на ней колышется платье с непомерным декольте, невыносимо благоухающее духами.

Надо бы учредить общество по защите лестниц. Архитектуре, норовящей сэкономить на лестницах, - грош цена. А нынешним домам-великанам и вовсе не обойтись без лифта -электрического катафалка, вертикального гроба. Прежде этика градостроительства - а может быть, общечеловеческая? - требовала, чтобы между двумя площадками было не больше двадцати одной ступеньки. Истинно человеческая мера.

Впрочем, признаю, что возводили и парадные лестницы, свойство которых - бесполезность, победительность и монументальность. Они как раз не желают знать никакой меры. В них домохозяин вожделеет именно того, в чем нас все больше ограничивает современная цивилизация - простора и усилия.

Что касается простора, то пышная церемониальная лестница, разворачиваясь, словно огромный веер, уписывает его за милую душу. Во дворце она тщится стать центром, точкой отсчета, неприкрыто стремится расширить свои владения, захватить все внутреннее пространство. Так и хочется ей покориться: жить прямо на ступеньках, ночевать на площадках. Всевластна лестница в "Казино де Пари" и "Фоли-Бержер", где она вздымается, словно огромный оскверненный алтарь, усеянный роскошными, искусно оголенными телами.

Однако, взбираться на нее тяжко, спускаться опасно. Мы помним облегченный возглас Сесиль Сорель, завершившей данный трюк, тем более рискованный из-за длинного платья и высоких каблучков, усыпанных стеклярусом: "Неужто слезла?".

Телефон

Вовсе непросто укротить эту машину, домашнего тирана, без которой, однако, как без рук. Вот мой друг Владимир Z. в этом преуспел. Он, к примеру, утверждает, что по количеству и качеству звонков определяет, кто дозванивается. Посмотрели бы, как он прислушивается к звонкам: сам весь замирает, вам делает знак помалкивать. С вдохновенным видом возводит взор к потолочной лепнине, бормочет имена, вдруг запинается, колеблется, снова перечисляет, затем решительно выпаливает верное. Проверять он не проверяет, так как вообще терпеть не может, чтобы в его жизнь вламывались посредством телефона. Что, впрочем, не мешает ему самому заводить чисто телефонные романы с несколькими женщинами одновременно. Он выбирает жертву, -разумеется, лично он с ней не знаком, - и делает ей пробный звонок, желательно глубокой ночью. Рассыпается в извинениях, что, мол, не туда попал, но перед тем, как дать отбой, успевает бросить пару слов, призванных заинтриговать бедняжку. На следующий день, точно выбрав время, он звонит ей снова, стремясь потуже завязать узел интриги. Если жертва заглотила наживку, то он постепенно раздувает ее страсть и дело заканчивается чем-то вроде дружбы, вместе и нежной, и таинственной, и мистической, подогреваемой ночными беседами, длящимися, бывает, часами, полными пауз, признаний, непристойностей и т.п. При этом он последовательно придерживается двух правил: никогда не лгать (иначе мистика обернется заурядной мистификацией, даже несмотря на то, что данный телефонный розыгрыш лишь карикатура, жалкое подобие высоких игр, которых жаждет душа Владимира Z.). И второе: общаться с собеседницей только по телефону, хотя, случалось, что последнее требование губило самые длительные и нежные романы. Он меня уверял, что так и не нашел идеальной партнерши, готовой удовольствоваться только телефонными отношениями. Попробуйте-ка заикнитесь, что это вовсе не подготовка к связям более осязаемым.

Полости

Их в моем доме три: бак, выгребная яма и резервуар. Мазута в баке мне хватило на четверть века (можно вычислить емкость: 6000 х 25 =150 000 литров), наконец он опустел, и я пригласил мастера, чтобы тот его почистил. Слесарь, уже не юный и вовсе не худенький, как-то ухитрился проникнуть внутрь через люк сантиметров 45 в поперечнике, притом, что высота бака не превышала сорока сантиметров. Но самое. любопытное, что он любит свою работу. Спустившись в подвал, я был поражен его сияющей перепачканной физиономией и еще задумался: случись с ним обморок от мазутного зловония, что тогда? Извлечь ли беднягу по кускам, как при аборте, или пойти на кесарево сечение? Тут неким странным образом соединился возврат в материнскую утробу с погребением (или кремацией), и это наблюдение обогатило мои и без того запутанные отношения с домом.

Выгребная яма. Я заметил, что соседские ребятишки с удовольствием пользуются моими клозетами. А некоторые и вовсе, такое впечатление, что навещают меня исключительно с этой целью. То ли те их влекут своим замечательным уютом (там, кстати, и богатая библиотека), то ли им претит пользоваться .одной уборной с родителями. Пусть их. Пускай ежедневно подкармливают переваренной пищей мой унитаз, этого обжору-навозника, и выгребную яму - демона, прожорливого злого духа моего дома. Сам я человек некомпанейский, неважный едок, к тому же не слишком плодовитый писатель, оттого страшусь всякой бесплодности, что на нижнем ярусе отзывается запором. Без детишек так бы мой унитаз и бурчал от голода.

Резервуар. Спокон века после каждого ливня в подвале растекались лужи, да что там - целые озера. Случалось, вода заливала котел. Наконец я допек водопроводчика, и тот пробил в середине подвала дыру - метр вглубь и 40 сантиметров по краям (соответственно, на 160 литров), зацементировал стенки. Получился резервуар. Словарь его определяет как вертикальный непроточный сток. Восхищаюсь категоричностью определения, в котором, однако, таится существенное противоречие: ведь "сток" не что иное, как горизонтальная канавка, предназначенная именно для того, чтобы стечь воде. С тех пор, как дом обзавелся резервуаром, я частенько приходам наблюдать приток и отток вод. Он нечто вроде черного зеркальца, где плещется моя физиономия в подчас бурлящей от неведомых сил воде. Как-то раз он высох, и я получил возможность разглядеть и даже ухитрился ощупать свирепый орган моего дома. А вскоре он чуть не через край переливался. Это прибор поточней, чем термометр или барометр. Резервуар - что-то вроде ануса, а может быть, влагалища, а возможно, кишечника жилища. Чувство, сходное с нарциссизмом, побуждало меня иногда даже глубокой ночью спускаться в подвал полюбоваться резервуаром. Однажды, прогуливаясь после обеда, я умыкнул на соседней стройке какой-то заступ, по размеру и длине как раз подходящий, чтобы добраться до дна отверстия. После чего пару часов мучился, извлекая оттуда превосходнейшую, наверняка чистейшую красную глину. Собрался чуть не мешок. Подумываю: не втиснуться ли мне в эту дыру, свернувшись, как зародышу? Увы, слишком уж основательно пришлось бы усохнуть. А то - накрылся цементной крышкой, и сроду тебя не отыщут. Как-то ночью я привел познакомить со своим резервуаром Катрин М. Пока мы спускались, она дрожала от страха. Потом выяснилось, что дама осталась разочарованной: надеялась, что я ее прикончу, изрублю в капусту и спущу в дыру.

Водопроводчик мне поведал, что если поставить электрическую помпу, она будет автоматически откачивать воду. Нет уж, никогда не допущу, чтобы какой-то технический прибор внедрили в самый интимный и человечный орган моего дома.

Ноктюрн

Весь день гость шел косяком. В сумерках поток иссяк, и я остался один. С радостью, но и тревогой я готовился к путешествию сквозь ночь, с неизбежными озарениями, рыданиями, неторопливым обретением телесного покоя, фантасмагориями снов и коварной сладостью видений. Во время этого неподвижного похода (голова - на восток, ноги - на запад) все может произойти: например, явится ангел смерти, или, наоборот, - дарующий творческую силу, а то - посетит грузная, черная богиня Меланхолия, или вдруг позовут на помощь, друг или сосед. Мое ночное одиночество - это необъятное ожидание, все равно, сплю я или бодрствую.

Этой ночью я чувствую, как мое задремавшее тело овевают крылья, слышу их тихий шелест. Подумал: на постель сели птицы. Ну, или, хотя бы, летучие мыши. И тут услышал голос : нет, - это души умерших прилетели с кладбища. Века сонм их томился за стеной.

Выспался я отменно, так как дремала и моя тоска. Наверно, свернулась калачиком на коврике перед кроватью. Проснулся я раньше ее, поэтому в течение нескольких секунд испытал чувство невероятного счастья. Я был словно первый человек, раскрывший глаза навстречу первому восходу. Потом пробудилась и тоска, набросилась на меня и засела в печенках.

см. его публикации

в №№ 1, 2, 4

перейти в оглавление номера