Елена Рабинович-Визель
рассказы:
Вариации на тему «Флора»
Флора и Арам в старости
Вариации на тему «Флора»:
Вариация № 2. Флора в троллейбусе
Вариация № 3. Флора и кавалеры
Вариация № 4. Флора и заграница
Вариация № 9. Сначала юная, потом молодая Флора и знаменитости
Тбилиси. Дворик близ проспекта Руставели. Двери в тамбур, общий с соседями, открыты. Легкое движение воздуха. На дверях марля от мух, а скорее по многолетней привычке, так делали родители.
Флора и Арам перед телевизором в креслах. Звук телевизора доведен до максимума. Флора плохо слышит. Соседи мучаются, никогда не высказывая недовольства. У них тоже распахнута дверь, тоже вздувается марля. Телевизор работает беззвучно, если смотрят одинаковую программу. Хуже, когда интересы не совпадают. Им приходится закрывать дверь и сидеть в духоте. Терпят, уважают стариков. Я тоже терплю, просто не смотрю телевизор или иду к соседям, если что-нибудь интересное. Чаще читаю. Книжный магазин на Руставели рядом, да и русское издательство близко. В его киоске появились «Сны о Грузии» Е.Евтушенко, «Избранное» О.Мандельштама, З.Гиппиус и Д.Мережковский. В Москве этого нет.
Начало перестройки. Пропадают постепенно продукты, но появляются книги, достававшиеся раньше через знакомых или «самиздатовские».
Стоит угнетающая жара. Во дворе плавится асфальт. Наконец я увидела воздух. Он заструился. Проспект покрылся невесть откуда взявшимися черными жуками. Ноги ставит некуда. Приходится наступать и убивать живое. Я это не люблю. Бью только комаров, сами напрашиваются.
Арам и Флора, сидя в продавленных, обитых зеленой тканью креслах, держатся «заручки». Арам говорит (слышу, находясь в соседней смежной комнате):
Мы с тобой, как Тахир и Зухра, умрем в один день.
Их стали посещать мысли о смерти после того, как Флоре удалили грудь, а у Арама случился инсульт. Флора сомневается в диагнозе.
− Все-таки скажи, что за болезнь у меня? Показываю выписку из больницы.
− Видите, так и написано − заболевание молочной железы.
− А что написано внизу, не по-русски?
− Это не немецкий, я не понимаю.
− Представляешь, Гулико сказала, что раз отняли грудь, то рак. Я ей ответила: «Ах, у меня рак, я заразная, не вешай белье на мою веревку.
− Вот и молодец. Отбрила, так отбрила.
Ты же знаешь. Всегда умею ответить, не то что ты. Я знаю. У Флоры течет кран, а мастер все не идет.
− Вот увидишь, как я их выматерю сейчас, позвоню и выругаю. Я в войну научилась.
Звонит.
− Миленькая! Жду мастера уже целый день. Пришли, моя хорошая. На нервы действует, да и экономия государству.
С Арамом сложнее. Он не такой оптимист, как жена. Приво¬лакивает ногу. Не может уже работать в свой почти 81год. Выходить из дома не хочет. Палку завести не хочет. Флора его гоняет по галерее, опоясывающей дом. Двести шагов утром, двести шагов вечером. Послушно шагает, считая вслух, раз Флора настаивает. На голове зеленая с каймой вязаная шапочка. Случается обострение воспаления тройничного нерва. Флоре кажется, шапочка защитит.
Итак, Флора и Арам у телевизора. Я чищу им фрукты: яблоки, груши. Осенью мою виноград, режу арбуз на мелкие кусочки. Весной — черешня. Стараюсь купить белую - любимую Флорой.
Прилетаю из Москвы, где семья, на месяц через каждые
полтора. Родители мужа нуждаются во внимании. В Тбилиси запасаю
продукты, чтобы не знали проблем в мое отсутствие. Творог, молоко,
кефир, сметану и хлеб покупает соседка-курдианка. Она подрабатывает у
всех пожилых людей своего микрорайона, а также продает семечки. Я ее
главный оптовый покупатель. Летом на два месяца тоже из Москвы в отпуск
приезжает дочка. Она делает крупную ежегодную уборку, стирку, глажку.
Старики отказываются переезжать в Москву. Уговоры бесполезны.
− Здесь мои сестры и могила родителей − говорит Флора. Арам хочет жить в своем доме, где многое сделано его руками, даже кое-что из мебели: банкетка, столик для телефона, сервантик. Он терпит испытания звуком телевизора, никогда не жалуется. Слух у него отменный.
Они живут по давно заведенному порядку. Завтрак и лекарства, дневной кофе и лекарства. В 6 часов вечера обед. Флора готовит его с любовью и напевает что-нибудь, всегда - ля-ля-ля, песня без слов. К кофе приходит Флорина сестра Женя. Женя постарела, скоро восемьдесят, но приезжает постоянно, на метро. Иногда приходит Маня, старшая сестра Арама. Ей тоже за восемьдесят. Маня идет пешком с площади Ленина. Когда устает, садится на бордюрный камень, ноги спускает на мостовую. Лавочек на проспекте Руставели мало. Они заняты. Посидит у брата и невестки немного и отправляется в обратный путь. Я провожаю ее и впихиваю в троллейбус. Две остановки до площади Ленина она едет на троллейбусе. Когда меня нет в Тбилиси, идет пешком. Визит к брату занимает весь световой день. Женя любит Флорины обеды. Маня − нет. В девять вечера − чай с печивом и фрукты. Без меня чай готовят по очереди. День − Флора, день − Арам.
Заглядывает к ним и Жора, Флорин друг по пионерскому отряду. Арам демонстративно ложится на диван, отворачивается к стенке и притворяется спящим.
Флора угощает Жору кофе с пирогом. Она печет яблочный фирменный пирог, рецепт семейный-столетний, а также медовик с корицей и гвоздикой. Арам самозабвенно толчет гвоздику и палочки от корицы в фарфоровой ступке. Еще он любит разделывать мясо, доставляемое мною с рынка, на порции, необходимые для обеда. Тщательно очищает мясо от пленок, косточек. Раскладывает его по полиэтиленовым мешочкам и загружает в холодильник.
В промежутке от утреннего чая с хлебом и соленым грузинским сыром − Флорин завтрак, для Арама − творог с сахаром или каша, Флора общается с соседями, Арам вышагивает по балкону.
Соленый грузинский сыр стало все труднее доставать. В магазинах он пропал, на рынке − дорого. Рядом с домом свекрови есть магазин для ветеранов, в народе «Спасибо Гитлеру». Когда есть завоз − выстраивается очередь ветеранов или их жен. Арам − ветеран. Поэтому вожделенный сыр в количестве 2-х килограммов появляется у Флоры. Его кладут в кастрюлю с подсоленной водой, ставят в холодильник. Флора своим уловом всегда делится с сестрами.
Время, после дневного кофе, второго завтрака, Арам проводит на диване. Он не всегда спит, лежит тихо и слушает происходящее в доме, во дворе, если окно открыто.
Флора и Женя играют в канасту. Флора шустрая, Женя − тугодум. Всегда проигрывает, обижается. Обвиняет Флору в жульничестве, что не лишено оснований.
Обед они накрывают красиво, вдвоем. Я мою посуду. Без меня посуду моют по очереди Флора - Арам, Флора − Арам. Женя вытирает и складывает строго по местам в кухонный буфет.
Совсем недавно, до инсульта, Арам ходил на работу. Спина
прямая, брюки наглажены. Возвращался, входя в дом ровно в 18-00, условно
посвистывал и Флора бежала встречать. Теперь у Арама только балкон − 25
шагов туда, 25 − обратно. А в прошлом году Арам повел меня на экскурсию
в свое детство. Мы спустились по Дзнеладзе к Колхозной площади, подошли
к рынку, свернули на мост через сухое русло реки. Старый мост, старое
русло. Внизу камни, проросшая между ними трава, сухая, желтая. Я всегда
удивляюсь силе травы. Она залечивает раны земли, прорастая через
асфальт, дробя камни, закрывая собой мусор и свалки, весь ужас, творимый
людьми. Миновали мост через Куру, глянув вниз на не очень чистую воду, и
оказались на другом берегу в конце проспекта Плеханова.
− Здесь я торговал сигаретами поштучно. Вот камни, где стоял
десятилетним мальчишкой. Зимой здесь жгли костер для обогрева прохожих и
освещения. После революции газовые фонари не зажигали.
Свернули во двор, и подошли к подвалу.
− В этом подвале мы все жили: мама и семеро детей. Советская власть дала нам все. Вывела из подвалов.
Я взглянула в окно на уровне ступней, а в подвале оно под потолком. Подвал обитаем. Освещен. Видимое пространство − чья-то кухня. Узнала наш московский польский гарнитур и холодильник «Саратов». Сколько же ему лет? В подвале по-прежнему живут люди, как в начале века. Араму не сказала, чтобы не разочаровать.
− Мы учились, получили образование. Разве я стал бы летчиком, а братья − художником, инженером − печатником, цирковым актером. Сестра − уважаемый человек − телеграфистка.
Я опять помолчала. Ведь братья и сестры жили в бывшей квартире купца Силанова, в коммуналке, а Арам, похоронив маму, тестя, тещу, отдав детей в Москву, оказался владельцем старой квартиры тестя − адвоката, купленной до революции у хозяина. Семья адвоката бежала из Гянджи от турецкой резни. Мама Арама тоже бежала с детьми из Карса, нынешней Турции. Мы идем дальше.
− Здесь была гостиница «Армения». Шикарная. В ней работал старший брат. Продолжает свой рассказ Арам. Однажды в нее ворвались на лошадях меньшевики с саблями и оружием. Брат бежал в Батуми, а оттуда попал на шхуне в Грецию. Мама однажды получила письмо и фотокарточку брата с женой и дочкой. Отвечать побоялись. Скрывали, что есть родственники за границей.
Я опять промолчала. Нельзя мешать воспоминаниям и убивать иллюзии. Мы вошли в обшарпанный подъезд. Увидели сбитые ступеньки лестницы, некогда покрытой текинским ковром. По лицу Арама блуждала улыбка, глаза же оставались печальными. Присесть было негде. Его старые ноги, а мои больные повели нас обратно. Мосты, Колхозная площадь и, о радость, нижний Александровский садик.
− Арамчик! Хочу отдохнуть, посидим немного.
− Посидим, если устала. Я могу идти без остановок, −
бодрился Арам.
Мы простились с уголком его детства навсегда. Скоро случился инсульт.
Прекратились прогулки. Прямая спина бывшего летчика, изящного,
сухощавого офицера согнулась. Он в одночасье стал стариком.
− Арам, выпрями спину! − шумела Флора. Спина пыталась распрямиться.
Араму было трудно в новой жизни. Саперные лопатки, митинги, Гамсахурдия
у власти, стрельба по ночам, дикий всплеск национализма. Исчезли надписи
на русском языке, появились вывески на английском. Очереди за хлебом,
опустевшие магазины, снайперы во дворе на нашей крыше, почерневший от
пожаров проспект Руставели, толпы беженцев из Абхазии. Он, такой
спокойный, уравновешенный, с трудом выбираясь из кресла перед ТВ, грозил
кулаком Гамсахурдия и Ельцину.
− Вы временщики. Убирайтесь. Вы предатели.
Флора, в соответствии со своим характером, реагировала иначе:
− Страшно, когда стреляют, но так красиво и очень интересно. Я ведь не была на войне. Не видела Катюши. Вот довелось на старости лет. В воздухе − светящиеся следы и потом звук.
Ночами вдоль Куры, усиливаясь и множась, раздавались пу¬леметные очереди. Я просыпалась, бежала на балкон. Потом привыкла и не реагировала. Пропали вода, свет, тепло. Несмотря на такую обстановку решили отмечать Флорин юбилей. Муж, сестра и я не полетели в Тбилиси к Новому году, отложили поездку на конец января. 31 января − день Флориного 80-летия. 25 декабря позвонили родителям, поздравляли Арама с 81 годом.
Приезжайте пораньше, вдруг не доживу до 31 января − веселым голосом сообщила Флора. − Я вся пожелтела. У меня бронзовый загар.
− Что говорит врач? Не желтуха ли? Приедем. После Нового года. Билетов нет.
Сестра полетела 3 января. Позвонила:
− Все плохо. Достаньте сильное обезболивающее и обогреватели. Маму укладывают в больницу. Там нет отопления и лекарств.
Я достала промедол. 10 января мы вылетели.
16 января Флора умерла. Юбилей не отмечали, промедол не успели дать, откладывая на конец.
После смерти Флоры готовили Арама к переезду в Москву. Эти сорок дней были страшными.
В Москве я оборудовала для Арама комнату. Он погрузился в отчаяние и молчание. Сидел в кресле, повесив голову в зеленой шапочке, на грудь. Не хотел ничего, кроме Тбилиси, своего дома, своей привычной жизни.
Я чувствовал черное облако печали, окружающее его худеющее тело. Только кофе выводил его из транса. В 2 часа − кофе, творог с яблочным пюре. После кофе укладывался по многолетней привычке подремать.
Я занялась изучением английского языка, чтобы занять себя и вырваться из темного тумана, который постепенно затягивал меня. Выплывала с помощью английского, детективов и Центрального дома художников, куда убегала посидеть, когда Арама навещала дочь. С ней он разговаривал. Вернее отвечал на вопросы.
В ЦДХ я усаживалась на диван подле решетки бельэтажа и долго смотрела на картины, останавливающие взгляд. Затем писала письма в Израиль, Америку и Австралию, не будучи уверена в получении ответа. Там жили теперь родные и друзья. Постепенно выбиралась из тьмы. Поднималась, осматривала киоски с украшениями и книгами. Затем знакомилась с новыми экспозициями на втором и третьем этажах. Спускалась в буфет, пила чай, смотрела на людей и снова возвращалась на диван. Читала, захваченное из дома или вновь приобретенное. Уже можно было купить Б. Окуджаву, Ромэна Гари, И. Бродского. Я пряталась среди страниц, отгораживалась от того, что происходило внутри моего дома. В шесть часов покидала свое убежище, чтобы вернуться к Араму и жить дальше в его отчаянии.
В мае, когда стало тепло и появилась первая зелень, Арам надел костюм, пальто и собрался уйти.
− Арамчик, Вы куда?
− В Тбилиси. На Курский вокзал.
− Арамчик! Поезда не ходят. В Абхазии и Грузии война.
− Тогда возьму палку и пойду пешком. Кто-нибудь подберет старика и подвезет.
Моя душа рухнула вниз. Она не выпала и не испачкалась, огражденная кожным покровом ступней. Полежав немного, медленно переместилась на место, в область солнечного сплетения. Я смогла пролепетать:
− Арамчик! Обязательно, к следующему лету сын повезет Вас
домой, в Тбилиси. Войдете в свой двор, дом, сядете в зеленое кресло у
телевизора.
Я обещала несбыточное, надеясь на невозможное. Ведь мы с Арамом с
трудом, держась под руки, проходили по квартире 50-70 шагов. К тому же
Тбилиси Арама и мой уже не существовал. По улицам ходили чужие и
незнакомые люди. За год мы потеряли близких друзей. Одни умерли, не
выдержав войны. Кое-кто перебрался в Нью-Йорк. Лишь три телефона
отвечали родными голосами, утратившими звонкость и радость.
− Нет воды, света, газа. Холодно. Нет денег, нет пенсий,
нет работы. Мечтаем о турецкой керосинке. Керосин тоже трудно достать,
да и дорог.
Конец второго тысячелетия сыграл злую шутку с примитивной цивилизацией
на 1/6 части света.
Арамчик по эту сторону бытия успел увидеть правнучку. Он долго смотрел на крошку, лежащую в корзине, помягчел и нежно произнес:
− Малюсенька!
Поиграл с ручками, потрогал ножки, поцеловал их.
Вскоре он ушел в небытие. Надеюсь, там встретится с Флорой. Возьмутся «заручки» и никогда не расстанутся. Аминь!
Москва, Январь-февраль 1995 год.
Елена Абрамовна Рабинович.
Родилась в 1938 году, 28 декабря. В 1958 году поступила в
Московский химико-технологический институт им.Д.И.Менделеева.
После окончания больше 30 лет работала в области полимерных строительных материалов.
Люблю читать, путешествия, театр, кино, живопись, классическую музыку и романсы.
Очень дорожу семьёй и друзьями