Дмитрий Цесельчук
Из книги «Непрерывный фотомонтаж»
АВГУСТ 96. Памяти Иосифа Бродского
ПТИЦА ФЕНИКС
Посвящается поэтическим чтениям Бориса Шапиро в среду 27 октября на Большом Черкасском
Борис Шапиро пилигрим седой
паломник в непутевую Россию
(а как дружили – не разлей водой)
мы жизнь свою скорей всего прожили
Еще чуть-чуть Но некого молить
и пусть твоя кипа твердит о многом
Среди знакомых лиц еще побыть
церквам всем вопреки и синагогам
Их с легкою улыбкой на устах
пусть память приберет к себе навеки
О Птице Феникс ты стихи читал
И вспять опять не повернулись реки
А это значит сызнова живем
(еще семь дней продолжится проверка)
Но мы благодаря ей не умрем
могильная не будет снята мерка
Нас придавила Господа Пята
чтоб выжили все вместе как община
Опять судьбы тщета и маята
и женщина твоя с тобой мужчина
По зернышку всю смерть окрест склевав
сгорела Феникс став пригоршней праха
Поправши смертью смерть лишаясь прав
на жизнь и нас избавила от страха
Всего на миг – какие-то семь дней
(достаточных для сотворенья Мира)
И ничего нет ближе и родней
чем плеск твой мельничный Божественная Лира
***
Игорю Иогансону
Скульптор высекает слитки
Золотые из руды.
Иогансон, Твои пожитки –
пепла горсть И тлен беды,
Баба-идол гулкой грудью
Протаранившая век,
Ставший весь твоею сутью,
Плотью, платьем, человек.
Из чего б не высекали,
Держит каждого костяк –
Позвоночник вертикали.
Патл развеявшийся стяг.
Из житейских передряг
Струи Леты вытекали...
***
Т.П.
Такой
пустоты
и разлада,
Как деготь
густой
пустоты,
С которой бы
не было
сладу,
не будет –
не явишься ты.
Придется
опять
в одиночку
С доясельных
истин
начать
И строчку,
как сына,
как дочку,
Без матери
ночью
качать.
«РОКОЧЕТ ГИТАРА»
Лоренсу Блинову, Поэту и Музыканту
«Рокочет гитара» – как было у Лорки,
а вот у Цветаевой – «плачет струна», –
так Лоренс Блинов перевел, я – в восторге.
В Казани – Кремля краснобока стена.
– Испанский язык изучил, чтобы точно
мелодию в звукопись перевести, –
шептал музыкант, – невозможно заочно
пожар тарантеллы в ладонях нести.
Раскроет сейчас и покажет ладони
в ожогах от жаркой гитарной струны.
Девчушки поют: «Нас никто не догонит».
По воле апостола прежней страны,
как в джазе, у Лорки «рокочет гитара».
А если бы Лоренс был не музыкант,
без редкого и двуединого дара
воссоединился б с талантом талант?
В Цветаевой Я – главный козырь поэта,
но у перевода другая стезя, –
умри и, на русском пиши с того света,
как Лорка, – никак по-другому нельзя.
Рокочет гитара и больше – не плачет,
у Лоренса был удивительный слух.
Прощаясь, друг другу желали удачи, –
вселился в меня твой апостольский дух.
***
Николаю Заболоцкому
Не нужно заниматься ловлей блох
хотя и не даю зарока в этом
быть можно неплохим поэтом
но будет слог хромать
слог будет плох
я в каждой строчке
чувствую подвох
ну скажем в той «стреляя пистолетом»
потрафившей гурманам и эстетам
но не напишешь лучше
чтоб я сдох
за выстрелом вытягиваясь в нитку
парит парит по воздуху герой
подобно самородку или слитку
сияет солнце черною дырой
Эгилу Плаудису
В нем все наоборот,
в нем все – до неприличья –
минует поворот
привычного двуличья.
В нем сопряжен числом
неведомого мага
сиамский белый слон
и белая бумага.
ТРОЕ НА ФОТО
или 1 метр 75 см
Памяти Эгила Плаудиса
стоим на кладбищенском фото
я ты и Рене за спиной
на нежных стволах позолота
и мрамор могил ледяной
как быстро года промелькнули
ты будто агент ЦРУ
зажал сигарету мы дула
двух шмайсеров в землю уткнули
почтительно слушаем «шефа»
любил это слово Рене
креста в изголовьи трефа
и шмайсеров нет на ремне
и жутки все шутки но страха
по-прежнему нет на душе
Офелии бедной рубаха
как драмы душевной клише
латышского гамлета все же
что так на испанца похож
все шутки я помню до дрожи
но это не ужаса дрожь
скорее восторга а впрочем
когда ты измерил «наш рост»
(метр семьдесят пять буду точен)
возник изумленья вопрос
с утра я бываю повыше
и я отвечаешь мне ты
но больше тебя не услышу
из той ледяной немоты
тебя уже нет
АИСТЫ
Аните Янсон-Зирните
Аисты стоя спят
месяц укрылся за стогом
слышно как шелестят
листья по осенним дорогам
осени уже нет
нет уже и в помине
месяца желтый свет
туфельки в желтой глине
***
Памяти Олега Леонидовича Богданова
Печальней смерти нет оказии
Олег лежал как столп в гробу
Как хан Батый владыка Азии
С Рождественской звездой во лбу
К нему склонялись обожатели
А небожители гурьбой
Просеивали как старатели
Песок хвалы Для них любой
Жест был намного драгоценнее
Чем самородок ли, алмаз
Труп был недвижен Тем не менее
Казалось совершал намаз
Летучим - устремляясь в таинство -
Голландцем как Двуликий Ян
Сквозь азиатчину татаринства
В бескрайний Смерти океан
Необоримого сияния
Превозмогая жгучий свет
Олег попал в Ковчег по пьяни И
Был потрясен что Смерти нет
Отмщение раскрепощенья
Губанов загнанный в дурдом
Свободы хрупкое печенье
И полынья под хрупким льдом
Полина манит в полынью
Ну что ответишь: – Ну и ню!
***
Рукописи не горят
М.Булгаков
А книги еще как горят,
И черные страницы,
Как птицы черные парят
И умирают, говорят,
В столах, как в гнездах птицы.
А книги еще как горят,
Неизданное племя, –
Белея кости их стоят
В столах, как в гнездах, всех подряд
Испепелило время.
***
посвящается метаметафористам
Саше Еременко и Леше Парщикову
я сплю у Парщикова в доме
в Купавне спят жена и сын
адью сказали мы Ереме
жизнь положили на весы
лежу как бородатый ангел
к машине времени запчасть
вонзить бы в нее циркуль – штангель
к поэзии замерить страсть
клубясь метафоры миазмы
материализуют плоть
за все грядущие оргазмы
благодарю Господь
тебя мне не хватает штангель
и все летит в тартарары
и я как бородатый ангел
во мрак разверзшейся дыры
к луне прорыт тоннель из спальни
сквозь мирозданья черный ход
фонарь горит в исповедальне
вселенной – налетай народ
БЕЛАЯ ГОРЯЧКА
Музей Андрея Белого есть в Кучино,
и в Обираловке музей открыт его,
но жизнь его еще не так изучена,
как быть должно у мэтра знаменитого.
Друзей, входивших в ближний круг Ахматовой,
люблю и помню – в Лондон ездил к Бродскому
на Мандельштамовский конгресс – за волю ратовал
нобелиат и в пику строю адскому
звал Родиной – Язык; в числе Сородичей
шел первым Белый: «Ритм, как диалектика» –
«Букварь Поэта», – даром Богородия
Иосиф величал бред эпилептика.
Как вихрем танца, покорен поэтикой,
свой «Петербург» сплясал одним трехдольником,
«гармонию поверив» арифметикой...
Я безраздельным был его поклонником.
Мне не хватало, разве, самой малости,
чтобы с ума сойти так окончательно.
...Ты паспорт у меня взяла из жалости,
вернув его с печатью замечательной.
По Бродскому, Язык и, вправду, – Родина,
на «Букваре» клянусь перед Собратьями...
Дорога Жизни до конца не пройдена,
но ждет ли Вечность, как Жена, с объятьями?