записал рудольф котликов, мысли и чувства не мои, да и тело я, признаюсь, одолжил.

ПРИТЧИ

рисунок Геннадия Новожилова

Забегаловка сна

Рассказики о палачах

Академия

     из чулочного

     из операционно-столового

     из каблучного

     из болевого

     из плачевого

     из бельевого

Эсхатологические этюды

Притчи

Афоризмы

     Злая, нехорошая судьба, кутаясь в рваный шелковый халат, нагло издевалась надо мной. Она харкала мне в лицо и размазывала шершавой пятерней, била-хлестала по щекам снятым с ноги шлепанцем. Сознание бежало без оглядки. Усталость капала наземь замученными слезами. Я летал в очень свободном полете среди голубых и розовых облаков, и как будто я пел, что-то лилось из меня вроде песни, так хорошо мне было. Иногда, взвившись выше, я касался предела. Его краска оставалась на моем теле. С предела свисало солнышко, словно пыльная электролампочка. Внизу копошились ангелы, суетясь у керосинок и примусов. Я видел города, реки и озера сквозь прыгающие крышки кастрюль, крушение эпох в тусклом корыте, в потемневшем от времени унитазе плескалась густая человеческая печаль, а в скрипучих кроватях я видел великие акты рождения и смерти. Смешиваясь, эти акты приносили странное, рождались мертвые, а умирающие торопились расправить крылья рук. Я встречал их близко и в полете иногда пожимал руки, иногда приветствовал кивком головы. С красивыми я непременно обнимался. Здесь, в полетах, мы делились всем, красивые раздавали красоту, добрые ─ добро, ума не заметил, да он и не нужен здесь был. Старый ворчунразум и здесь бы нашел, что покритиковать. Намусолив на себя кусочки добра и красивости, я начал нравиться самому себе. Я посылал воздушные поцелуи и махал рукой ангелам внизу, а они, щуря глаза, пытались разглядеть меня в небесных дымах. Среди ангелов попадались знакомые лица, и я думал: вот, не догадывался раньше, поди разбери, кто настоящий. Мысли рождаясь тут же падали вниз, их подхватывали на лету и прочитывали летящие ниже. Иногда мы ударялись в прозрачные стены, похожие на окна, там расстилался еще один мир беспределья.

     Должно быть, мы не доросли, потому как бились, словно мухи об стену. Тот мир казался еще прекрасней и ярче, вроде живописец красиво намалевал все это на холсте беспределья. Но в разгаре любования мне показалось, что я сам мыслью сделался и вниз заскользил, падая. Знакомый крашеный пол принял меня в объятия. Я встряхнулся. Ночь отступала, свертывая экран сновидений, и день, словно резвый подросток, стре­лял в меня из рогатки реальности. Где же та легкость по­лета? Я брел по длинному коридору, держась за стены. Несмело открыл дверь. В рассеянном свете Настасья Семеновна в комбинации, льющейся лаковым светом, пыталась застегнуть на необъятной груди грязнобелый бюстгальтер:

     ─ Ты что, ошалел, что ли, с перепоя?

     ─ Да я думал, уборная, ─ пробормотал я, сконфузясь. Я брел в поисках нужной двери и дивился, ведь липкое трясущееся лицо Насти было точь-в-точь лицом одного из недавних ангелов. Было, было!

     А день, завернувшись в униформу неба с бляхой солнца на груди, словно большой дворник, выметал остатки сновидений. И пока я не опохмелился светом дня, пьяная правда сновидений пронзала храпом мое сознание.

на главную