-
записал рудольф котликов, мысли и чувства не мои, да и тело я, признаюсь, одолжил.
-
ПРИТЧИ
рисунок Геннадия Новожилова
Газовый
Академия
Когда моя рука перешла в газообразное состояние, я почувствовал себя гораздо лучше. Как будто в теле появилась дырка, и через нее вытекли из тела все волнения, беспокойства и страхи. Но, заметил, стало трудно двигаться. Меня утешало, что все это остатки прежней пассивной активности. Тело на глазах менялось, плыли формы, линии сплетались, связывались узлами, внутри шумно лопались пузыри, и в затухании я старался подражать слабеющим голосом музыке лопающихся пузырей.
Несмотря на мою непритязательность, видимо, я доставлял некоторые хлопоты родным, так как они решили на семейном совете переселить меня в сарай. Там мне понравилось, сквозь доски, бывало, просачивалось солнышко, слышались далекие гудки паровозов, мирная беседа животных.
Чтобы избежать насмешек соседей, а слухи быстрее поезда ползут, родные увезли меня на рассвете в больницу. Мой дядя поплевал на ладони и разогнал тачку. По приезде он сдал меня санитару.
В больнице мне понравилось. Я сосал покой у вымени ленивого дня и рисовал грифелем мечты различные на стенах и потолке. Палата преображалась в географическую карту. Персонал от моих художеств приходил в восторг:
– И билетов не надо, садись и езжай куда глаза…
Старуха уборщица заходила по ночам, устало присаживалась на тюфяк, отчего он со сдавленным стоном прижимался к полу. Уборщица доверительно сообщала мне свои проблемы. А за решетчатыми окнами стонала природа, ухал ветер и дождик стучал в окно. Тюфяк в другом углу недолго пустовал. Скоро его занял бывший сосед, который издевался надо мной более других. Он лежал в виде гниющей массы, так что я не опознал его сразу. В палате закружилась в пляске вонь. По этой причине завхоз принес в палату новенькие горшки. Они блестели вдоль стены, как солдаты на параде. Скоро больные захромали, поплелись, поползли в нашу палату по естественным нуждам. Обслуга тоже не прошла мимо, сестры, врачи, санитары, нянечки и уборщица с профессором. Очередь устанавливалась в коридоре. Там они шумели и спорили, в палате же скромничали, отворачивались и сопели, стесняясь нас.
Пожилой могучий санитар обычно подсаживался ближе ко мне, поболтать на досуге на философские темы. Был он любознательный и въедливый, тему быстро сворачивал на меня: мол, как себя чувствую в газообразности, вижу, слышу… Уборщица тоже интересовалась, как я до любви. Приходилось языком молоть без перекура.
Сосед гнил на глазах, и его почти оставили в покое. Санитар как-то признался, завидует, глядя, как я исчезаю и появляюсь; он плакал и жаловался:
– Bот ты текёшь, куда хочешь, лежишь, сколько хочешь, а я день-деньской горшки таскаю.
Беседуя, я парил, зависал над кроватью, пачкал потолок. Сидящие на горшках запрокидывали головы. Иногда заходили родные, они возмущались:
– Безобразие! Уборную открыли в палате.
Но быстро забывали гнев:
– Ах ты, Господи, летает!
Они тянулись руками, обнять, должно быть, даже ставили стремянку, но я не давался им, на лету меняя форму. Вообще, признаюсь, как на духу, опостылела мне родня. Персонал стал мне родней. Сосед сгнил, и нянечка, охая и ругаясь, скребла и терла его постель. Плавая по палате, я воображал себя облаком. Пришел день, и я заметил, что некоторые больные, особенно из ползающих, а также персонал, начали переход в газообразное. Они шумно ликовали, поднимаясь к потолку. Пролетали и в другие помещения. Я легко проходил сквозь санитара и убощицу, и мы смеялись звонко.
Скоро мы бежали – не то чтобы мир палаты стал нам тесен и узок, но мы желали водопадов улиц, новых людей, желали вообще невозможности. Где-то на берегу улыбчивой речки мы опустились на влюбленную парочку, радуясь их радости. Но, к нашему немалому разочарованию, они что-то почувствовали и бросились бежать. Остальные отдыхающие закричали:
– Что за ненастье, нежить какая то!
Все бежали, ища спасения и унося с собой радость, топча покой и тишину. Тогда-то и поселилась между нами холодность, отчуждение, будто мы и не знали друг друга.
Разлетелись. Санитар обосновался в большой гостеприимной уборной на вокзале, уборщица вовсе разобрала себя, многие исчезли, а что касается меня… я где-то потерял себя или забыл впопыхах.
на страницу биографии -