Высказывания о России

в текстах русских писателей,

(в 3-м томе Электронной библиотеки

«Русская литература: от Нестора до Булгакова»)

        ...Высматривая, где похуже

          Гнездо припрятано в кустах...

          Вдруг - птичий щебет и движенье...

          Он слушает... еще мгновенье -

          Слетает на прямых крылах...

          Тревожный крик из гнезд соседних,

          Печальный писк птенцов последних,

          Пух нежный по ветру летит -

          Он жертву бедную когтит...

          И вновь, взмахнув крылом огромным,

          Взлетел - чертить за кругом круг,

          Несытым оком и бездомным

          Осматривать пустынный луг...

          Когда ни взглянешь, - кружит, кружит...

          Россия-мать, как птица, тужит

          О детях; но - ее судьба,

          Чтоб их терзали ястреба.

          На вечерах у Анны Вревской

          Был общества отборный цвет.

          Больной и грустный Достоевский

          Ходил сюда на склоне лет

          Суровой жизни скрасить бремя,

          Набраться сведений и сил

          Для "Дневника". (Он в это время

          С Победоносцевым дружил).

          С простертой дланью вдохновенно

          Полонский здесь читал стихи.

          Какой-то экс-министр смиренно

          Здесь исповедывал грехи.

          И ректор университета

          Бывал ботаник здесь Бекетов,

          И многие профессора,

          И слуги кисти и пера,

          И также - слуги царской власти,

          И недруги ее отчасти,

          Ну, словом, можно встретить здесь

          Различных состояний смесь.

          В салоне этом без утайки,

          Под обаянием хозяйки,

          Славянофил и либерал

          Взаимно руку пожимал

          (Как, впрочем, водится издавна

          У нас, в России православной:

          Всем, слава богу, руку жмут).

          И всех - не столько разговором,

          Сколь оживленностью и взором, -

          Хозяйка в несколько минут

          К себе привлечь могла на диво.

          Она, действительно, слыла

          Обворожительно-красивой,

          И вместе - добрая была.

          Кто с Анной Павловной был связан,

[Блок А. А.: Возмездие, С. 29. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 10979

(ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 22-24)]

                    Старушка, как курица,

          Кой-как перемотнулась через сугроб.

                    - Ох, Матушка-Заступница!

                    - Ох, большевики загонят в гроб!

                    Ветер хлесткий!

                    Не отстает и мороз!

                    И буржуй на перекрестке

                    В воротник упрятал нос.

          А это кто? - Длинные волосы

          И говорит вполголоса:

                    - Предатели!

                    - Погибла Россия!

          Должно быть, писатель -

                    Вития...

          А вон и долгополый -

          Сторонкой - за сугроб...

          Чтo нынче невеселый,

                    Товарищ поп?

          Помнишь, как бывало

          Брюхом шел вперед,

          И крестом сияло

          Брюхо на народ?..

          Вон барыня в каракуле

[Блок А. А.: Двенадцать, С. 2. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 11000

(ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 360-362)]

       ...Вот - срок настал. Крылами бьет беда,

                    И каждый день обиды множит,

        И день придет - не будет и следа

                    От ваших Пестумов, быть может!

        О, старый мир! Пока ты не погиб,

                    Пока томишься мукой сладкой,

        Остановись, премудрый, как Эдип,

                    Пред Сфинксом с древнею загадкой!

        Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя,

                    И обливаясь черной кровью,

        Она глядит, глядит, глядит в тебя,

                    И с ненавистью я с любовью!..

        Да, так любить, как любит наша кровь,

                    Никто из вас давно не любит!

        Забыли вы, что в мире есть любовь,

                    Которая и жжет и губит!

        Мы любим всё - и жар холодных числ,

                    И дар божественных видений,

        Нам внятно всё - и острый галльский смысл,

                    И сумрачный германский гений...

        Мы помним всё - парижских улиц ад,

                    И венецьянские прохлады,

               Лимонных рощ далекий аромат,

                    И Кельна дымные громады...

        Мы любим плоть - и вкус ее и цвет,

                    И душный, смертный плоти запах...

        Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

                    В тяжелых, нежных наших лапах?

        Привыкли мы, хватая под уздцы

                    Играющих коней ретивых,

        Ломать коням тяжелые крестцы,

                    И усмирять рабынь строптивых...

        Придите к нам! От ужасов войны

                    Придите в мирные объятья!

        Пока не поздно - старый меч в ножны,

                    Товарищи! Мы станем - братья!

        А если нет - нам нечего терять,

                    И нам доступно вероломство!

        Века, века - вас будет проклинать

                    Больное позднее потомство!

        Мы широко по дебрям и лесам

                    Перед Европою пригожей

        Расступимся! Мы обернемся к вам

                    Своею азиатской рожей!

 [Блок А. А.: Скифы, С. 2. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 11017

(ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 374-376)]

                       РОССИЯ

                    Опять, как в годы золотые,

                    Три стертых треплются шлеи,

                    И вязнут спицы росписные

                    В расхлябанные колеи...

                    Россия, нищая Россия,

                    Мне избы серые твои,

                    Твои мне песни ветровые -

                    Как слезы первые любви!

                    Тебя жалеть я не умею

                    И крест свой бережно несу...

                    Какому хочешь чародею

                    Отдай разбойную красу!!

                    Пускай заманит и обманет, -

                    Не пропадешь, не сгинешь ты,

                    И лишь забота затуманит

                    Твои прекрасные черты...

                    Ну что ж? Одной заботой боле -

                    Одной слезой река шумней,

                    А ты все та же - лес, да поле,

                    Да плат узорный до бровей...

                    И невозможное возможно,

                    Дорога долгая легка,

                    Когда блеснет в дали дорожной

                    Мгновенный взор из-под платка,

                    Когда звенит тоской острожной

                    Глухая песня ямщика!..

                                                                           18 октября 1908

 [Блок А. А.: Россия, С. 1. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 11505

(ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 235-236)]

           НОВАЯ АМЕРИКА

          Праздник радостный, праздник великий,

          Да звезда из-за туч не видна...

          Ты стоишь под метелицей дикой,

          Роковая, родная страна.

          За снегами, лесами, степями

          Твоего мне не видно лица.

          Только ль страшный простор пред очами,

          Непонятная ширь без конца?

          Утопая в глубоком сугробе,

          Я на утлые санки сажусь.

          Не в богатом покоишься гробе

          Ты, убогая финская Русь!

          Там прикинешься ты богомольной,

          Там старушкой прикинешься ты,

          Глас молитвенный, звон колокольный,

          За крестами - кресты, да кресты...

          Только ладан твой, синий и росный

          Просквозит мне порою иным...

          Нет, не старческий лик и не постный

          Под московским, платочком цветным!

          Сквозь земные поклоны, да свечи,

          Ектеньи, ектеньи, ектеньи -

          Шопотливые, тихие речи,

          Запылавшие щеки твои...

          Дальше, дальше... И ветер рванулся,

          Черноземным летя пустырем...

          Куст дорожный по ветру метнулся,

          Словно дьякон взмахнул орарем...

          А уж там, за рекой полноводной,

          Где пригнулись к земле ковыли,

          Тянет гарью горючей, свободной,

          Слышны гуды в далекой дали...

          Иль опять это - стан половецкий

          И татарская буйная крепь?

          Не пожаром ли фески турецкой

          Забуянила дикая степь?

          Нет, не видно там княжьего стяга,

          Не шеломами черпают Дон,

          И прекрасная внучка варяга

          Не клянет половецкий полон...

          Нет, не вьются там пу ветру чубы,

          Не пестреют в степях бунчуки...

          Там чернеют фабричные трубы,

          Там заводские стонут гудки.

          Путь степной - без конца, без исхода,

          Степь, да ветер, да ветер, - и вдруг

          Многоярусный корпус завода,

          Города из рабочих лачуг...

          На пустынном просторе, на диком

          Ты все та, что была, и не та,

          Новым ты обернулась мне ликом,

          И другая волнует мечта...

          Черный уголь - подземный мессия,

          Черный уголь - здесь царь и жених,

          Но не страшен, невеста, Россия,

          Голос каменных песен твоих!

          Уголь стонет, и соль забелелась,

          И железная воет руда...

          То над степью пустой загорелась

          Мне Америки новой звезда!

                                                     12 декабря 1913

 [Блок А. А.: Новая Америка, С. 1. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 11516

(ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 240-241-242)]

                    * * *

            Грешить бесстыдно, непробудно,

            Счет потерять ночам и дням,

            И, с головой от хмеля трудной,

            Пройти сторонкой в божий храм.

            Три раза преклониться долу,

            Семь - осенить себя крестом,

            Тайком к заплеванному полу

            Горячим прикоснуться лбом.

            Кладя в тарелку грошик медный,

            Три, да еще семь раз подряд

            Поцеловать столетний, бедный

            И зацелованный оклад.

            А воротясь домой, обмерить

            На тот же грош кого-нибудь,

            И пса голодного от двери,

            Икнув, ногою отпихнуть.

            И под лампадой у иконы

            Пить чай, отщелкивая счет,

            Потом переслюнить купоны,

            Пузатый отворив комод,

            И на перины пуховые

            В тяжелом завалиться сне...

            Да, и такой, моя Россия,

            Ты всех краев дороже мне.

                                                         26 августа 1914

 [Блок А. А.: Грешить бесстыдно, непробудно..., С. 1. Русская литература: от Нестора до Булгакова,

С. 11522 (ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 243-244)]

                      * * *

              Я не предал белое знамя,

              Оглушенный криком врагов,

              Ты прошла ночными путями,

              Мы с тобой - одни у валов.

              Да, ночные пути, роковые,

              Развели нас то вновь свели,

              И опять мы к тебе, Россия,

              Добрели из чужой земли.

              Крест и насыпь могилы братской,

              Вот где ты теперь, тишина!

              Лишь щемящей песни солдатской

              Издали несется волна.

              А вблизи - все пусто и немо,

              В смертном сне - враги и друзья.

              И горит звезда Вифлеема

              Так светло, как любовь моя.

                                           3 декабря 1914

[Блок А. А.: Я не предал белое знамя..., С. 1. Русская литература: от Нестора до Булгакова,

С. 11530 (ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 248)]

...Перед неизбежностью родов, перед появлением нового существа содрогался Гоголь; как у русалки, чернела в его душе "черная точка". Он знал, что сам он ничто сравнительно со своим творением; что он только несчастный сумасшедший рядом с тем величием, которое ему снится. "Спасите меня! Возьмите меня!" кричит замученный Поприщин; это крик самого Гоголя, которого схватила творческая мука.

      "Спасите меня! Возьмите меня! Дайте мне тройку быстрых, как вихрь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего! Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает в дали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане... вон и русские избы виднеются.  Дом ли это мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына!"

      Так влечет к себе Гоголя новая родина, синяя даль, в бреду рождения снящаяся Россия.

      "Русь! Русь! Какая непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается неумолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? - Русь! Чего ж ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами?"

      Чего она хочет? - Родиться, быть. Какая связь между ним и ею? - Связь творца с творением, матери с ребенком.

      Та самая Русь, о которой кричали и пели кругом славянофилы, как корибанты, заглушая крики матери бога; она-то сверкнула Гоголю, как ослепительное видение, в кратком творческом сне. Она далась ему в красоте и музыке, в свисте ветра и в полете бешеной тройки. "У, какая сверкающая, чудная, незнакомая даль!... Русь! куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух".

      Что изменило ослепительное видение Гоголя в действительной жизни? Ничего. Здесь - осталась прежняя, хомяковская, "недостойная избранья" Россия:

                        В судах черна неправдой черной

                        И игом рабства клеймена.

      Там сверкнуло чудесное видение. Как перед весною разрываются иногда влажные тучи, открывая особенно крупные, точно новорожденные и омытые звезды, так разорвалась перед Гоголем непроницаемая завеса дней его мученической жизни; а с нею вместе - завеса вековых российских буден; открылась омытая весенней влагой синяя бездна, "незнакомая земле даль", будущая Россия. Точь-в-точь как в "Страшной мести": "За Киевом показалось неслыханное чудо: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская". Еще дальше - Карпаты, "с которых век не сходит снег, и тучи пристают и ночуют там".

      Такая Россия явилась только в красоте, как в сказке, зримая духовным очам. Вслед за Гоголем снится она и нам. Он же, первый приподнявший завесу, за дерзкое свое прозрение изведал все унижение тоски и серую всероссийскую мразь; не выдержав "очерствения жизни", глухой "могилы повсюду", Гоголь сломился. Перед смертью он кричал что-то о "лестнице"; до того вещественно было у него представление о какой-то спасительной лестнице, выбрасываемой из небесного окна, по которой можно "взлететь" в синюю бездну, виденную когда-то в творческом сне.

      В полете на воссоединение с целым, в музыке мирового оркестра, в звоне струн и бубенцов, в свисте ветра, в визге скрипок - родилось дитя Гоголя. Этого ребенка назвал он Россией. Она глядит на нас из синей бездны будущего и зовет туда. Во что она вырастет, не знаем; как назовем ее, - не знаем.

      Чем безлюдней, чем зеленее кладбище, тем громче песня соловья в березовых ветвях над могилами. Все кончается, только музыка не умирает. "Если же и музыка нас покинет, что будет тогда с нашим миром?" - спрашивал "украинский соловей" Гоголь. Нет, музыка нас не покинет.

                                                                                                                                                            Март 1909

[Блок А. А.: Дитя Гоголя, С. 6. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 11612

(ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 343-344-345)]

                                          ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ

      ..."Россия гибнет", "России больше нет", "вечная память России" - слышу я вокруг себя.

      Но передо мной - Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой.

      Россия - буря. Демократия приходит "опоясанная бурей", говорит Карлейль.

      России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и - по-новому - великой.

      В том потоке мыслей и предчувствий, который захватил меня десять лет назад, было смешанное чувство России: тоска, ужас, покаяние, надежда.

      То были времена, когда царская власть в последний раз достигла, чего хотела: Витте и Дурново скрутили революцию веревкой; Столыпин крепко обмотал эту веревку о свою нервную дворянскую руку. Столыпинская рука слабела. Когда не стало этого последнего дворянина, власть, по выражению одного весьма сановного лица, перешла к "поденщикам"; тогда веревка ослабла и без труда отвалилась сама.

      Все это продолжалось немного лет; но немногие годы легли на плечи как долгая, бессонная, наполненная призраками ночь.

      Распутин - все, Распутин - всюду; Азефы разоблаченные и неразоблаченные; и, наконец, годы европейской бойни; казалось минуту, что она очистит воздух: казалось нам, людям чрезмерно впечатлительным; на самом деле она оказалась достойным венцом той лжи, грязи и мерзости, в которых купалась наша родина...

[Блок А. А.: Интеллигенция и революция, С. 1. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 11613 (ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 380)]

...Размах русской революции, желающей охватить весь мир (меньшего истинная революция желать не может, исполнится это желание или нет - гадать не нам), таков: она лелеет надежду поднять мировой циклон, который донесет в заметенные снегом страны - теплый ветер и нежный запах апельсинных рощ; увлажит спаленные солнцем степи юга - прохладным северным дождем.

      "Мир и братство народов" - вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать.

      Русские художники имели достаточно "предчувствий и предвестий" для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия - большой корабль, которому суждено большое плаванье. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью, умеренностью, аккуратностью: "все, все, что гибелью грозит", таило для них "неизъяснимы наслажденья" (Пушкин). Чувство неблагополучия, незнание о завтрашнем дне сопровождало их повсюду. Для них, как для народа, в его самых глубоких мечтах, было все или ничего. Они знали, что только о прекрасном стоит думать, хотя "прекрасное трудно", как учил Платон.

      Великие художники русские - Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой - погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет. Каждый из них, как весь народ, выносивший их под сердцем, скрежетал зубами во мраке, отчаянье, часто злобе. Но они знали, что рано или поздно все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна.

      Жизнь прекрасна. Зачем жить тому народу или тому человеку, который втайне разуверился во всем? Который разочаровался в жизни, живет у нее "на подаянии", "из милости"? Который думает, что жить "не особенно плохо, но и не очень хорошо", ибо "все идет своим путем": путем... эволюционным; люди же так вообще плохи и несовершенны, что дай им только бог прокряхтеть свой век кое-как, сколачиваясь в общества и государства, ограждаясь друг от друга стенками прав и обязанностей, условных законов, условных отношений...

      Так думать не стоит; а тому, кто так думает, ведь и жить не стоит. Умереть легко: умирать можно безболезненно; сейчас в России – как никогда: можно даже без попа; поп не обидит отпевальной взяткой...

      Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в "то, чего нет на свете", а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она - прекрасна.

      Смертельная усталость сменяется животной бодростью. После крепкого сна приходят свежие, умытые сном мысли; среди бела дня они могут показаться дурацкими, эти мысли. Лжет белый день.

      Надо же почуять, откуда плывут такие мысли. Надо вот сейчас понять, что народ русский, как Иванушка дурачок, только что с кровати схватился и что в его мыслях, для старших братьев если не враждебных, то дурацких, есть великая творческая сила.

      Почему "учредилка"? (Между прочим, это вовсе не так обидно. У крестьян есть обычное - "потребилка".) - Потому, что мы сами рядили о "выборных агитациях", сами судили чиновников за "злоупотребления "при этих агитациях; потому, что самые цивилизованные страны (Америка, Франция) сейчас захлебнулись в выборном мошенничестве, выборном взяточничестве. Потому, что (я по-дурацки) самому все хочется "проконтролировать", сам все хочу, не желаю, чтоб меня "представляли" (в этом - великая жизненная сила: сила Фомы Неверного); потому еще, что некогда в многоколонном зале раздастся трубный голос весьма сановного лица: "Законопроект такой-то в тридцать девятом чтении отклоняется"; в этом трубном голосе будет такой тупой, такой страшный сон, такой громовой зевок "организованной общественности", такой ужас без имени, что опять и опять наиболее чуткие, наиболее музыкальные из нас (русские, французы, немцы - все одинаково) бросятся в "индивидуализм", в "бегство от общественности", в глухую и одинокую ночь. Потому, наконец, что бог один ведает, как выбирала, кого выбирала, куда выбирала неграмотная Россия сегодняшнего дня; Россия, которой нельзя толковать, что Учредительное Собрание - не царь.

      Почему "долой суды"? - Потому, что есть томы "уложений" и томы "разъяснений", потому, что судья барин и "аблакат" - барин, толкуют промеж себя о "деликте", происходит "судоговорение"; над несчастной головой жулика оно происходит. Жулик - он жулик и есть; уж согрешил, уж потерял душу; осталась одна злоба...

 [Блок А. А.: Интеллигенция и революция, С. 8. Русская литература: от Нестора до Булгакова,

С. 11620 (ср. Блок: И невозможное возможно..., С. 383-384-385)]

вернуться на страницу ГДК "Россия"

на главную страницу сайта

1. Из текстов более 150 российских писателей, включенных в энцикло-педию, охватывающих объем бо-лее 80 000 книжных страниц, экви-валентный библиотеке в 200 толс-тых томов, были выбраны ВСЕ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ тексты или отрывки текстов, в которыйх один или несколько раз встречалось слово "Россия" в именительном падеже.

2. Авторы, в текстах которых встречалось слово "Россия" в именительном падеже, приведены в алфавитном порядке в левом меню.

3. Слово "Россия" этих текстах или в отрывках текстов выделено мною жирным шрифтом.

4. Кроме того, в словах с основами «рус», «росс», «русс», «рас», «родин», «отчизн» эти основы выделены красным цветом.

5. И, наконец, в словах с основами «дом»,  «народ», «раскол» эти основы выделены синим цветом.