Высказывания о России

в текстах русских писателей,

(в 3-м томе Электронной библиотеки

«Русская литература: от Нестора до Булгакова»)

...вновь залюбовался жасмином. Нежные, бело-златистые его цветы были полны влажного серебра. Жасмин - Россия, детство, "мама" - то, чего не будет никогда.

      О. X. заметил мое восхищение и сорвал букетик.

      - Мы не против этого, мы тоже цветы любим, Божье творение... Не думайте, что мы природой не любуемся.

      И стал показывать мне султанку, похожую на лавр, почтительно трогал рукою ствол черно-величественного кипариса.

      Несколько бледных жасминов Андреевского скита я и поныне храню - засушенными в книге...

[Зайцев Б. К.: Афон, С. 29. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 43629 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 220)]

      ...Отшельник. - Мы должны вечно стоять пред Богом и в смирении молиться.

      Доктор. - У католиков существует пропаганда. Я недавно видел фильм, где показана жизнь католического монастыря.

      Отшельник. - А нам нечего показывать. Мы считаем себя последними из людей... что уж там показывать. Нет, нам показывать нечего... Молимся, как бы душу спасти.

      Доктор. - Если правильно поставить пропаганду в Америке, оттуда можно получить хорошие средства.

      Отшельник (тихо и быстро). - От чего и избави нас, Господи.

      О судьбе России.

      Отшельник. - ...Потому и рухнула, что больно много греха накопила.

      Доктор. - Запад не менее грешен, но не рухнул и не потерпел такого бедствия. Россия сама виновата, что не справилась.

      Отшельник. - Значит, ей было так положено.

      Доктор. - Как же положено, за что же Бог сильнее покарал ее, чем другие страны.

      Отшельник (мягко и взволнованно). - Потому что возлюбил больше. И больше послал несчастий. Чтобы дать нам скорее опомниться. И покаяться. Кого возлюблю, с того и взыщу, и тому особенный дам путь, ни на чей не похожий...

      Кажется, это была высшая точка разговора. Отшельник воодушевился, тихая горячность его стала как бы сверкающей, как бы электрические искры сыпались из него. Он быстро, почти нервно стал говорить, что хотя Россия многое пережила, перестрадала, многое из земных богатств разорено, но в общем от всего этого она выигрывает.

      Доктор. - Как выигрывает?

      Отшельник. - Другого богатства много за это время дано. А мученики? Это не богатство? Убиенные, истерзанные? Митрополита Вениамина знаете?

      И опять стал доказывать, что мученичество России - знак большой к ней милости, что раньше настоящего мученичества за веру у нас не было, если не считать единичных случаев, а теперь впервые дан крест исповедничества.

      Но на этой высоте беседа не удержалась. Молнии сдержанного раздражения, разочарования в человеке, которого по письмам он считал почти своим, выступали у отшельника все яснее...

 [Зайцев Б. К.: Афон, С. 73. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 43673 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 243-244)]

...В веке четырнадцатом св. Арсений прибыл туда в лодке, путешествуя с Афона, и привез чудотворную икону, поселился, учредил монастырь. Прямо же перед нами, очень далеко, но уже белея собором, сам знаменитый Валаам.

      Возраст всего этого - сотни лет. Корень - Россия. Поле деятельности - огромный край.

      ...Понемногу все взоры соединились на белой, с синими и зелеными верхами колокольне, на огромном куполе с ней рядом. Над полоскою леса водружен собор мощным жестом, повелительно. Он приближается медленно, остров же растягивается в длину. "Сергий" держит курс на церковку, белую с золотом - скит Никольский на крохотном островке у входа, как бы сторожевой пост Валаама. Ночью отсюда светит маяк. А сейчас, пройдя мимо, медленно мы поднимаемся узким, зеркальным заливом, среди чудесных лесов, к пристани главного острова. Проплываем вдоль монастырского сада. Сверху, из-за чугунной решетки, над белыми корпусами келий все та же громада собора с золотыми крестами. Вечерний благовест...

[Зайцев Б. К.: Валаам, С. 2. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 43758 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 294-295)]

...В тишине и мраке причалили. И лишь когда подымались наверх, по гранитной лестнице, в монастыре узнали о приезде. Зазвонили колокола: монахи спешно стали собираться. Шли во тьме по монастырскому двору с ручными фонариками. А гость стоял на церковном крыльце. Подходили клиросные, в алтаре облачали старого Иннокентия, уже более полувека трудившегося в монастыре, а теперь полубольного (не мог бы, как прежде, носить на себе кирпичи).

      Александр ждал покорно. Эти минуты, в бурную валаамскую ночь на паперти перед храмом, в который не мог он еще войти, были для него, вероятно, не совсем обычны.

      Игумен Иннокентий, благочинный Дамаскин, эконом Арсений и другие считали его высочайшим начальством - монастырь, как и вся Россия, его "вотчина". Заехал он к ним, объезжая ее. Сперва властитель, а потом паломник - этого властелина встретили не совсем удачно и, наверно, были смущены. Но Император держал себя не как начальство, не как ревизор. Он приехал, действительно, богомольцем. Что принес с собой в сердце, уже столько пережившем? Мы не знаем. Но всего меньше можно думать, что свет и мир - этого-то ему как раз и недоставало...

 [Зайцев Б. К.: Валаам, С. 53. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 43809 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 320-321)]

      ...Все это прошло: но хорошо, что было. Вспоминая Москву, всегда вспоминаешь светлую горячку "Зорь". Молодость, братская дружба, энтузиазм, - не так это уже мало. И если для литературы - песчинка скромная "Зори", то для живых людей, вот для наших душ, это время есть нечто.

      Годы нас разбросали - и мировые потрясения. Много лет ничего я не слышу о В. Высоцком, Пшесмыке "Зорь". Горькое чувство мне говорит, что, всего вернее, сложил он, белый офицер, свою головушку где-нибудь под Ростовом. Диесперов, если жив, трудится в глубине России. Остальные мы разбросаны по всему свету. Москва, Россия, Франция, Германия, Чехословакия, Америка... Мир так просторен...

[Зайцев Б. К.: Москва, С. 71. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44133 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 379)]

...Айхенвальд возрос на немецкой идеалистической философии. Хорошо знал Канта, Гегеля, особенно ему был близок Шопенгауэр. Отлично перевел он "Мир как воля и представление" - точно по-русски написана эта книга в его изложении.

      В нем самом была горечь, тот возвышенный, экклезиастовский пессимизм, который можно не разделять, но мимо которого не пройдешь. Вот уж поистине: любил он красоту, и жизнь, и свет, но оплакивал мир. Грубость, насилие, свирепость, все, что с такой полнотой поднесено нашему поколению, было для него безвыходной печалью. В себе самом он носил начало Добра. И в платоновские идеи верил. Но последнего Добра, воплощенного, кажется, целиком в сердце не принял. Война потрясла его. По самому началу он решил, что победит Германия, а Россия погибнет. В первом он ошибся. Но Россия, его породившая, Россия, которую он любил безмерно, пушкинско-толстовская Россия пала - тут он угадал...

[Зайцев Б. К.: Москва, С. 126. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44188 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 408-409)]

      ..."Рождество Твое, Христе Боже наш, - пели в церквах, - воссия мирови свет разу-ума". Юнкеров распустили на три дня. В Дурновском была елочка. Мы с некою грустью прятались за ней от будущего - фронта, невдали уже рисовавшегося, всех раскатов, ужасов войны. Но многого не понимали и не различали еще в жизни. Мир же все не понимал "света разума", вернее, от него отрекался. Те же бойни шли, и сама родина наша, сама Россия и Москва близились к страшному рубежу.

      Новый год встречали у друзей, в роскошной квартире близ Мясницкой. Ужин был мало похож на юнкерские. Воронежская хозяйка, тяжелого купеческого рода, блеснула жемчугами, угощением. Хрусталь сервировки, цветы, индейка, мороженое, шампанское, поляк-лакей в белых перчатках, дамы в бальном, мужчины в смокингах... - прежний русский мир точно давал последнее свое представление: спектакль перед закрытием сезона...

[Зайцев Б. К.: Москва, С. 178. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44240 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 435-436)]

      ...Кутлер читал о финансах. Этот умный, сумрачный человек был глубоким скептиком. Я думаю, он убежденно считал, что вообще все погибло: Россия, финансы, он сам, Комитет... Я спросил его раз:

      - Николай Николаевич, а вот вы верили в это дело, когда шли?

      Он улыбнулся, как бы отвечая младенцу:

      - Разумеется, ни минуты.

      - Зачем же вы шли?

      Из его слов, сказанных с оттенком горечи, выходило, что и этот многоопытный муж, бывший министр, вроде нас, грешных, тоже пошел "за компанию"... Его лекция доказывала, что с советскими финансами плохо. Вспоминая его, я, однако, все более убеждаюсь в бессилии скептицизма. Люди этого склада мало могут сделать. Верно ли даже они угадывают жизнь? Не нужна ли даже для этого живая сила веры? Ведь вот и не рухнули советские финансы, и сам Николай Николаевич, выйдя из тюрьмы, как раз занялся укреплением червонца - за него верили другие, он, должно быть, действовал и там по инерции, "так уж случилось"... - И с удивлением, вероятно, видел плоды рук своих. На этом червонце он и умер - грустный человек, всегда готовый к смерти и равнодушный к ней...

[Зайцев Б. К.: Москва, С. 267. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44329 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 481-482)]

      ...История ухода Преподобного подводит к отношениям его с Церковью, его месту в православии.

      Можно так, вкратце, определить положение Церкви времен Сергия: мир в идеях, действенность в политике.

      Идейных разномыслий мало. Стригольники не сильны. Раскол, жидовствующие, Иосиф Волоколамский, Никон и старообрядцы - все придет позднее. Не от кого защищаться, не на кого нападать. Но есть русские князья, и есть татары, есть вообще Россия, едва держащаяся, чуть не поглощаемая. И национальная задача - отстоять ее. Борьба за государство. Церковь вмешана в нее глубоко.

      Два митрополита, оба замечательные, наполняют век: Петр и Алексий. Игумен ратский Петр, волынец родом, первый митрополит русский, основавшийся на севере - сначала во Владимире, потом в Москве. Петр - первый благословил Москву. За нее, в сущности, положил всю жизнь. Это он ездит в Орду, добывает от Узбека охранительную грамоту для духовенства, непрерывно помогает князю...

[Зайцев Б. К.: Преподобный Сергий Радонежский, С. 61. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44439 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 44-45)]

...от старого Михаила Тверского, которому в Орде надели ярмо на шею и водили месяц, выставляя на "правеж". Потом - убили. Развязка здесь тоже шекспировская: его сын, Димитрий Грозные Очи, в той же ставке ханской убивает Юрия, убийцу своего отца, - сам погибает. А другой тверской князь, знавший, что идет в Орду на гибель, и пошедший все же? Волга не хотела пропускать его. Пока плыл он русскими землями, ветер был противный - повернулся, лишь когда Россия кончилась. В Орде князь мужественно ждал погибели. Последние три дня молился, и пред самой казнью ездил все на лошади, спрашивал: "когда ж меня убьют?"

      При поэтическом подходе тверитяне затмевают хитрых и коварных москвичей. В них все же есть дух рыцарский, быть может, - и ушкуйнический. Московские Даниловичи - лишь политики и торгаши. Но тверитяне взяли ложную линию движения - она их привела к погибели. Делу же общерусскому они вредили. А москвичи - сознательно или нет, шли большаком русской государственности - и себя связали с нею навсегда.

      Союзницей москвичей была и Церковь. Митрополитов Петра и Алексия мы уже поминали. Для них борьба за Москву была борьбой за Русь. Петр, по преданию, предсказал Москве величие. Но жил во время безраздельной и могущественной еще Орды. Алексий уже видел проблески. А Сергию довелось благословить на первое поражение татар...

[Зайцев Б. К.: Преподобный Сергий Радонежский, С. 70. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44448 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 49-50)]

...Фактически оно укрепилось много позже - с ХVIII-го века и Паисия Величковского идет его традиция непрерываемая. Для жителя средней России навсегда врезались образы старцев Оптиной Пустыни, вблизи Козельска - Амвросиев, Нектариев, тех скромных и глубоких мудрецов, гениальный образ которых навсегда написан Достоевским (Старец Зосима). Сергий - их далекий, не формальный, но духовный прародитель. В темные времена, когда Россия так подавлена татарщиной, как будто и просвета нет, когда люди особенно нуждаются и в ободрении и в освежении, как горожанину замученному нужен озон леса, паломничество к Сергию приобретает всероссийски-укрепляющий смысл. Сергий сам - живительный озон, по которому тосковали, и которым утолялись. Он давал ощущение истины, истина же всегда мужественна, всегда настраивает положительно, на дело, жизнь, служение и борьбу. Исторически Сергий воспитывал людей, свободных духом, не рабов, склонявшихся пред ханом. Ханы величайше ошибались, покровительствуя духовенству русскому, щадя монастыри. Сильнейшее - ибо духовное - оружие против них готовили "смиренные" святые типа Сергия...

[Зайцев Б. К.: Преподобный Сергий Радонежский, С. 98. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44476 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 63-64)]

...Он, разумеется, заступник наш. Через пятьсот лет, всматриваясь в его образ, чувствуешь: да, велика Россия. Да, святая сила ей дана. Да, рядом с силой, истиной, мы можем жить.

      В тяжелые времена крови, насилия, свирепости, предательств, подлости - неземной облик Сергия утоляет и поддерживает. Не оставив по себе писаний, Сергий будто бы ничему не учит. Но он учит именно всем обликом своим: одним он утешение и освежение, другим - немой укор. Безмолвно Сергий учит самому простому: правде, прямоте, мужественности, труду, благоговению и вере...

[Зайцев Б. К.: Преподобный Сергий Радонежский, С. 101. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44479 (ср. Зайцев: Соч. т.2, С. 65)]

...Первые грозы, полумладенческие бури! Немотствовавший великан пытается сказать, выкрикивает и грозит, и смутно встряхивается - впотьмах и наудачу. И пылают барские усадьбы, останавливаются дороги, и рабочие выходят с фабрик - демонстрации идут Арбатом. "Господа" банкеты собирают, и изящно бреют русское самодержавие, между икрой и балыком, меж Эрмитажем и Прагою. Ах, конституция, парламент, Дума, новая Россия! А те, кто помоложе и попроще, кому до Эрмитажей далеко, торопятся, им некогда, все совершить бы завтра, всю бы жизнь вверх дном перевернуть. И митинги гудят, толпы чернеют, и кричат газеты об одном: вперед, вперед!

      А там дружинники уже засновали по Арбату - и в папахах, и в фуражках; дворники, мальчишки помогают выворачивать столбы фонарные - для баррикад. Веселый рыцарь, Дон-Жуан и декадент, он же - издатель, и спирит, и мистик - собственноручно водружает красный флаг на баррикаде у Никольского; флаг - юбка женина. Большевики, эсеры, анархисты, и художники, и гимназисты, и студенты пробуют себя: вместо "Моравии", где пропивали по рублю на пиво и закуски, целятся из маузеров из-за поваленных трамваев и калиток, снятых с петель, опутанных проволокой телефонною. Седой и старенький извозчик, годы плетшийся Арбатом, обликом похожий на св. Николая, затруднен теперь: от баррикады - лишь до баррикады. А там нужно санки перетаскивать. Да и под пулю угодишь как раз. Но все-таки он ездит, ровный и покойный, как патрон его, святой из Мирликии. Поэт златоволосый не сражается, но на словах громит, анафематствует жандармов, губернатора, властей - заочно и в лицо. Поэт бирюзоглазый ждет пришествия иной культуры, вспоенной громами бурь, кипением и массой. Но массе - еще рано. Еще сильно былое, крепок штык, тверда шеренга. И в декабрьский день, морозный, заревом пылает Пресня под шрапнелями семеновцев. Бегут папахи. Спрятались и маузеры, и карабины. Москва затихла. Молодежь по тюрьмам, кое-кто погиб. Серо, туманно, пасмурно и на Арбате. Будто б окончился спектакль, где нашумели, наскандалили ребята, а в конце прогнали их...

[Зайцев Б. К.: Улица Св. Николая, С. 6. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44518 (ср. Зайцев: Соч. т.1, С. 453-454)]

                                                                            * * *

      ...Год рождения Маши (1793) был годом Вандеи, разгара французской революции. Ее раннее детство, как и юность Жуковского, проходили в гигантской Скифии, еще сумрачно помалкивавшей, защищенной лесами, равнинами, морозами. Для европейского человека это страна царя и рабов. Запад кипел уже. Громы, паденья царств, молния Наполеона пронзали его. Россия все еще отсиживалась дома. Выпустила, правда, и свою молнию, Суворова. Позже тоже посылала свои войска на запад, медленно, на чужой земле начала проливать кровь своих сынов - и неудачно.

      Гроза нарастала. Жизнь же в России шла по-прежнему. В Белеве, в Москве и в Муратове Жуковский писал стихи, Маша училась, молилась, мечтала о любви и наконец полюбила, и весь тон, весь дух и цвет жизней их, мирных и поэтических, так далек был от надвигавшихся событий! Да и понимали ли они в них что-нибудь? Маша читала и Гете, и Шиллера, и многое другое, о Наполеоне слышала, конечно, как о чудище, но вот именно в дали неизмеримой - в другом мире. Какое он имел отношение к ее жизни?

      Жуковский был более ответствен: писатель, одно время и редактор. Но и он в этих делах не много смыслил.

      "Знакомый с лирными струнами, напрячь он лука не умел". Ивику надлежало петь бесхитростные песни, возвеличивая любимую, меланхолически мечтая и тоскуя. Он так и поступал, однако и он, в 1806 году, когда Россия воевала еще на чужой земле, - написал "Песнь барда", отклик на современность.

      Но это еще все далеко, глухо. "Нас не касается" - Эйлау, Фридланд, очень тягостно и кроваво, но где-то в Восточной Пруссии, там же Тильзит, два молодых Императора о чем-то сговариваются, празднуют, заключают мир, навсегда маленький городок прославивший, но никакого мира в мир не принесший...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 89. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44634 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 211-212)]

...В начале лета 1812 года французские войска перешли Неман. Война началась.

      Первое время она заключалась просто в движении войск на восток. Витебск в июле - решающая минута. Наполеон остановился. Мог бы и зимовать, все наладить с продовольствием армии, ее устройством, ждать весны для похода на Москву. Все так и советовали. Поколебавшись, он двинулся дальше. 5 августа был под Смоленском, с боем взял его. Можно думать, что Россия поражена страхом нашествия, горестью и тревогой. Несомненно, все, что близко было от Смоленской дороги, старалось бежать. Но немного в сторону - та же глушь и ширь, годами налаженное мирное житие. Муратово Екатерины Афанасьевны в Болховском уезде Орловской губернии, Тускулум Жуковского, Чернь Плещеевых под ударами не находились - это южнее, в стороне, все-таки от Смоленска не более двухсот верст. Тут все по-прежнему...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 94. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44639 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 214-215)]

...Николай очень ей нравился, да и она ему. Можно думать, что просто они были друг в друга влюблены. Все-таки уезжать было тягостно. Родной мир оставался сзади - впереди гигантская и жуткая Россия.

      Жених выехал встречать невесту к границам государства своего и вез ее как можно скорее, но по тем способам передвижения все же медленно, на Ригу. В дороге угощал смотрами и солдатами. ("Нельзя поверить, чем этот господин способен заниматься по целым дням" - записал язвительно немецкий генерал, сопровождавший принцессу.) Принцесса была не очень весела: боялась Императрицы, боялась перемены религии, вообще всего чуждого, нового мира...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 157. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44702 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 249-250)]

...Накануне Нового года она устроила детям елку, радовалась их радостью из-за подарков, все напоминало собственное детство и Россию - это и была Россия в Пизе. Даже и гаданье новогоднее устроили. Но тогда гадание Светланы было только страшным сном, окончившимся блистательно. Тут жених не приехал, да и о каком женихе речь? Вылитое олово указало дальний путь. Светлана поняла и поникла...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 233. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44778 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 292)]

      ...В 1831 году Жуковский написал несколько русских сказок. Писал их и позже. Одно время Гоголь вообразил, что Жуковский становится поэтом народа русского, отходя от Запада. При всем, однако, белевском своем происхождении, певцом России Жуковский не стал. Русский он, но не Аксаков.

      И все-таки весь 1837 год прошел у него под знаком именно России - не в творчестве, а в жизни. В эти месяцы ему была показана Россия в разных видах, и обширно, и глубоко, и величественно. Жизнь же его резко перегибалась к Западу.

      29 января 1837 года он был приглашен на обед к Виельгорским, праздновали день его рождения. Многих пригласили. Пушкин должен был возглавлять писателей. Но приехать не смог - в этот день как раз умер. Жуковский еще накануне поцеловал холодевшую его руку. Около трех часов, в день обеда, Пушкин скончался, и Жуковский долго сидел с ним мертвым, созерцая ставшее столь прекрасным его лицо.

      Эта сцена прощания имеет, возможно, очень глубокий смысл. В тайне смерти в последний раз предстал Жуковскому облик России, гений ее, лучшее ее. Прощай! Смотри, учись и возвышайся. "Какая-то важная, удивительная мысль на нем развивалась; что-то похожее на видение, на какое-то полное, удовлетворяющее знание". Прощай!..

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 262. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44807 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 307)]

...Пушкина похоронили, а жизнь продолжалась. Ее веления беспрекословны. Жуковский при Дворе, в распоряжении Наследника, теперь назначен ехать с ним по России, "сопровождать" - путешествие огромное и по пространству, и по времени.

      Император Николай в расцвете. Долго ему  еще царствовать. Россия в силе необыкновенной. Все стоит прочно и на месте, декабристы в ссылке, границы необъятны, поля плодородны, леса непроходимы, крестьяне покорны. Эту-то громаду и показать будущему царю - пусть ощутит и величие задачи, и ответственность пред Богом (так всегда учил его Жуковский).

      2 мая целый поезд двинулся из Петербурга - в свите Наследника кроме Жуковского Кавелин, Арсеньев, Юрьевич, некоторые из сверстников и товарищей Наследника (гр. Виельгорский, например). Ехали в огромных дормезах, сколь возможно быстро. Россия разворачивала пред ними все разнообразия и сложности свои. Торжок, Тверь, Ярославль, всюду "восторги", иллюминации, беспрерывное "ура" - так намучившее под конец путников, что оно слышалось им как кошмарный звук даже тогда, когда и совсем тихо было. Сторона парадная - губернаторы, архиереи, предводители дворянства, обеды, приветствия, все это было невыносимо, конечно - Жуковский, по смиренному своему характеру, терпеливо "присутствовал". Те же торжественные пошлости говорились, что и теперь, при других политических устроениях. Но тогда было простодушнее и патриархальней. А иногда и трогательней. Нет сомнения: обаяние царя имело еще силу мистическую. В Костроме среди тысяч теснившихся на берегу Волги, чтобы видеть Наследника, многие часами стояли по пояс в воде: так лучше разглядят его в лодке.

      Ехали очень уж быстро. Картины, впечатления сменялись, утомление было огромное - у всех, но не у Наследника. Он крепко держался. А Жуковский нередко дремал в коляске с полубольным Виельгорским. На кратких остановках едва успевал отписывать Императрице все о ходе дела. Впрочем, ухитрялся делать и зарисовки.

      А Россия много предлагала замечательного. В Угличе видели собор времен Михаила Федоровича, палату царевича Дмитрия, церковь, построенную на его крови. В Костроме осматривали Ипатьевский монастырь - колыбель Дома Романовых. А там пошли леса, дебри, дичь Руси северо-восточной: путь к Уралу. Вятка, Ижевские, Боткинские заводы - везде осматривали производства. В Перми первые и "оборотные стороны": не одни "ура", но вот ссыльные поляки подают прошения о возвращении на родину. Раскольники жалуются на преследования...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 264. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44809 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 308-309)]

...Начало Азии, Сибирь! Ни один еще из царей русских не видал этих краев. Будущий Александр Второй увидел. Вот и Екатеринбург. Тут показывает Россия мощность недр своих - Наследнику подносят изумруд небывалой величины, удивительные изделия из яшмы, малахита, мрамора. Но в мирных снах своих не видали путники того, что через восемьдесят лет произойдет здесь со внуком ученика Жуковского.

      От Екатеринбурга до Тобольска, по Сибири все было - широта, мощь, изобилие. Ни в Костромской, ни в Ярославской губерниях не видал Наследник такого склада жизни у крестьянства (да и у мещан, купечества): все несравненно полнее, привольнее, богаче. Правда, людей меньше, а пространств больше и они щедрее, плодородней. Но не представлялось ли образованному юноше, объезжавшему свои владенья, что вот этот край так обогнал Россию европейскую и потому, что крепостного права никогда здесь не было. Вольный труд вольного народа! Для будущего Освободителя впечатления поучительные. В биографию его они входят...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 265. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44810 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 309)]

..."Вышел сеятель сеять..." - посеянное Жуковским начинало всходить. В Сибири видели они много ссыльных, среди них и декабристов. Как всегда, здесь Жуковский был заступником и посредником в бесчисленных просьбах. Из Тобольска Цесаревич обратился к отцу в Петербург с ходатайством о смягчении участи их.

      Из Златоуста спустились в Оренбург - Россия явилась экзотической: киргизская орда. Скачка полунагих киргизят на лошадях, верблюдах. Заклинание змей. Хождение босыми ногами по саблям. Видели дикую пляску под музыку на дудках и гортанную.

      В Казани заинтересовал университет. Но везде останавливались ненaдолго. И вот катят уже в своих дормезах к Симбирску, на остановках подзакусывают - и дальше. Спутники разделились на "чаистов" и "простоквашистов" - партии враждебные. Одна заказывала на станциях чай, другая простоквашу. Жуковский больше действовал по пирожкам, главное же - изнемогал от усталости...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 266. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44811 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 309-310)]

      ...В начале июля добрались уже до хлебного, просторного Воронежа. Там нашел наконец Жуковский подходящего себе сотоварища.

      В самый день приезда Наследника жандарм явился в семью Кольцовых: губернатор требует к себе поэта. Сначала все всполошились. Но вызов был мирный и Кольцовым даже полезный: Алексея Васильевича приглашал к себе Жуковский. Два воронежских дня он провел с Кольцовым - Кольцов и Воронеж тоже были Россия, густой, крепкий ее настой. Пили чай в купеческом доме, вместе разгуливали по городу, с Острожной горы любовались широкими видами, лугами, лесами дальними - той огромностью и мощью русской, что так чувствуется в Воронеже и его крае. Старина, собор, св. Митрофаний Воронежский, св. Тихон Задонский... - а внизу под горой старые домики Петровской слободы: иной мир, но История, Петр, судостроительство...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 267. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44812 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 310)]

...Были в странствии Наследника и Малый Ярославец, Тарутино, Бородино - паломничества Отечественной войны. Все это была вновь Россия и вновь иная. А в конце июля Москва - самая долгая остановка пути, и едва ли не самая трудная.

      Москва была тогда царством знаменитого митрополита Филарета. По-видимому, все пребывание в ней Наследника прошло под знаком церковности и связи с прошлым. Остановились в Кремле. Александр ночевал в той самой комнате Николаевского дворца, где родился. При нем неотступно находился Юрьевич, спал на том же диване, где некогда и кормилица. А Жуковский из того же окна, откуда девятнадцать лет назад поздравлял народ с рождением Наследника, подымая бокал шампанского, теперь этим же народом любуется...

[Зайцев Б. К.: Жуковский, С. 270. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 44815 (ср. Зайцев: Соч. т.3, С. 312)]

вернуться на страницу ГДК "Россия"

на главную страницу сайта

1. Из текстов более 150 российских писателей, включенных в энцикло-педию, охватывающих объем бо-лее 80 000 книжных страниц, экви-валентный библиотеке в 200 толс-тых томов, были выбраны ВСЕ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ тексты или отрывки текстов, в которыйх один или несколько раз встречалось слово "Россия" в именительном падеже.

2. Авторы, в текстах которых встречалось слово "Россия" в именительном падеже, приведены в алфавитном порядке в левом меню.

3. Слово "Россия" этих текстах или в отрывках текстов выделено мною жирным шрифтом.

4. Кроме того, в словах с основами «рус», «росс», «русс», «рас», «родин», «отчизн» эти основы выделены красным цветом.

5. И, наконец, в словах с основами «дом»,  «народ», «раскол» эти основы выделены синим цветом.