Высказывания о России

в текстах русских писателей,

(в 3-м томе Электронной библиотеки

«Русская литература: от Нестора до Булгакова»)

                     Из книги

            НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА

           Стихи о войне и революции

                             ВОЙНА

                       1. РОССИЯ

            Враждующих скорбный гений

            Братским вяжет узлом,

            И зло в тесноте сражений

            Побеждается горшим злом.

            Взвивается стяг победный...

            Что в том, Россия, тебе?

            Пребудь смиренной и бедной -

            Верной своей судьбе.

            Люблю тебя побежденной,

            Поруганной и в пыли,

            Таинственно осветленной

            Всей красотой земли.

            Люблю тебя в лике рабьем,

            Когда в тишине полей

            Причитаешь голосом бабьим

            Над трупами сыновей.

            Как сердце никнет и блещет,

            Когда, связав по ногам,

            Наотмашь хозяин хлещет

            Тебя по кротким глазам.

            Сильна ты нездешней мерой,

            Нездешней страстью чиста,

            Неутоленною верой

            Твои запеклись уста.

            Дай слов за тебя молиться,

            Понять твое бытие,

            Твоей тоске причаститься,

            Сгореть во имя твое.

                                                              1915

[Волошин М. А.: Из книги "Неопалимая купина", С. 2. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 16282 (ср. Волошин: Средоточье всех путей, С. 70-71)]

             15. НА ВОКЗАЛЕ

              В мутном свете увялых

              Электрических фонарей

              На узлах, тюках, одеялах,

              Средь корзин, сундуков, ларей,

              На подсолнухах, на окурках,

              В сермягах, шинелях, бурках,

              То врозь, то кучей, то в ряд,

              На полу, на лестницах -

                                                      спят:               

              Одни - раскидавшись, будто

              Подкошенные на корню,

              Другие вывернув круто

              Шею, бедро, ступню.

              Меж ними бродит зараза

              И отравляет их кровь:

              Тиф, холера, проказа,

              Ненависть и любовь.

              Едят их поедом жадным

              Мухи, москиты, вши.

              Они задыхаются в смрадном

              Испареньи тел и души.

              Точно в загробном мире,

              Где каждый в себе несет

              Противовесы и гири

              Дневных страстей и забот.

              Так спят они по вокзалам,

              Вагонам, платформам, залам,

              По рынкам, по площадям,

              У стен, у отхожих ям:

              Беженцы из разоренных,

              Оголодавших столиц,

              Из городов опаленных,

              Деревень, аулов, станиц,

              Местечек, - тысячи лиц...

              И социальный Мессия,

              И баба с кучей ребят,

              Офицер, налетчик, солдат,

              Спекулянт, мужики, -

                                              вся Россия!          

              Вот лежит она, распята сном,

              По вековечным налогам,

              Расплесканная по дорогам,

              Искусанная огнем,

              С запекшимися губами,

              В грязи, в крови и во зле,

              И ловит воздух руками,

              И мечется по земле.

              И не может в бреду забыться,

              И не может очнуться от сна...

              Не все ли и всем простится,

              Кто выстрадал, как она?

                                                                 1919

 [Волошин М. А.: Из книги "Неопалимая купина", С. 52. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 16332 (ср. Волошин: Средоточье всех путей, С. 95-96-97)]

    16. РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

            Во имя грозного закона

            Братоубийственной войны,

            И воспалении и красны

            Пылают гневные знамена.

            Но жизнь и русская судьба

            Смешали клички, стерли грани:

            Наш "пролетарий" - голытьба,

            А наши "буржуа" - мещане.

            А грозный демон - Капитал -

            Властитель фабрик, Князь заботы,

            Сущность отстоенной работы,

            Преображенная в кристалл, -

            Был нам неведом:

                                  нерадивы               

            И нищи средь богатств земли,

            Мы чрез столетья пронесли,

            Сохою ковыряя нивы,

            К земле нежадную любовь...

            России душу омрачая,

            Враждуют призраки, но кровь

            Из ран ее течет живая.

            Не нам ли суждено изжить

            Последние судьбы Европы,

            Чтобы собой предотвратить

            Ее погибельные тропы.

            Пусть бунт наш - бред, пусть дом

                                                          наш - пуст,

            Пусть боль от наших ран - не наша.

            Но да не минет эта чаша

            Чужих страданий наших уст!

            И если встали между нами

            Все гневы будущих времен -

            Мы все же грезим русский сон

            Под чуждыми нам именами.

            Тончайшей изо всех зараз, -

            Мечтой врачует мир Россия, -

            Ты, погибавшая не раз

            И воскресавшая стихия!

                  Как некогда святой Франциск

            Видал: разверзся солнца диск,

            И пясти рук и ног - Распятый

            Ему лучом пронзил трикраты -

            Так ты в молитвах приняла

           Чужих страстей, чужого зла

            Кровоточащие стигматы.

                                                                     1919

[Волошин М. А.: Из книги "Неопалимая купина", С. 56. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 16336 (ср. Волошин: Средоточье всех путей, С. 97-98)]

    19. НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА

В эпоху бегства французов из Одессы

      Кто ты, Россия? Мираж? Наважденье?

        Была ли ты? есть? или нет?

      Омут... стремнина... головокруженье...

        Бездна... безумие... бред...

      Все неразумно, необычайно:

        Взмахи побед и разрух...

      Мысль замирает пред вещею тайной

        И ужасается дух.

      Каждый, коснувшийся дерзкой рукою -

        Молнией поражен:

      Карл - под Полтавой; ужален Москвою,

        Падает Наполеон.

      Помню квадратные спины и плечи

        Грузных германских солдат -

      Год... и в Германии русское вече:

        Красные флаги кипят.

      Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,

        В русскую водоверть!

      Не прикасайся до наших пожарищ -

        Прикосновение - смерть!

      Реки вздувают безмерные воды,

        Стонет в равнинах метель:

      Бродит в точиле, качает народы

        Русский разымчивый хмель.

      Мы - зараженные совестью: в каждом

        Стеньке - святой Серафим,

      Отданный тем же похмельям и жаждам,

        Тою же волей томим.

      Мы погибаем, не умирая.

        Дух обнажаем до дна.

      Дивное диво! - горит, не сгорая,

        Неопалимая Купина.

                                                                              1919

[Волошин М. А.: Из книги "Неопалимая купина", С. 63. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 16343 (ср. Волошин: Средоточье всех путей, С. 100-101)]

                7. РОССИЯ

                     Поэма

1

      С Руси тянуло выстуженным ветром.

      Над Карадагом сбились груды туч.

      На берег опрокидывались волны

      Нечастые и тяжкие. Во сне

      Как тяжело больной вздыхало море,

      Ворочаясь со стоном. Этой ночью

      Со дна души вздувалось, нагрубало

      Мучительно-бесформенное чувство -

      Безмерное и смутное:

      Россия...                    

      Как будто бы во мне самом легла

      Бескрайняя и тусклая равнина,

      Белесою лоснящаяся тьмой,

      Остуженная жгучими ветрами.

      В молчании вился морозный прах...

      Ни выстрелов, ни зарев, ни пожаров.

      Мерцали солью топи Сиваша,

      Да камыши шуршали на Кубани,

      Да стыл Кронштадт... Украина и Дон,

      Урал, Сибирь и Польша - все молчало.

      Лишь горький снег могилы заметал...

      Но было так неизъяснимо томно,

      Что старая всей пережитой кровью,

      Усталая от ужаса душа

      Все вынесла бы - только не молчанье.

      2

      Я нес в себе - багровый, как гнойник,

      Горячешный и триумфальный город,

      Построенный на трупах, на костях

      "Всея Руси" - во мраке финских топей,

      Со шпилями церквей и кораблей,

      С застенками подводных казематов,

      С водой стоячей, вправленной в гранит,

      С дворцами цвета пламени и мяса,

      С белесоватым мороком ночей,

      С алтарным камнем финских чернобогов,

      Растоптанным копытами коня,

      И с озаренным лаврами и гневом

      Безумным ликом медного Петра.

      В болотной мгле клубились клочья марев:

      Российских дел неизжитые сны...

            Царь, пьяным делом, вздернувши на дыбу,

      Допрашивает Стрешнева: "Скажи –

      Твой сын я али нет?", а Стрешнев с дыбы:

      "А черт тя знает, чей ты... много нас

      У матушки-царицы переспало..."

            В конклаве всешутейшего собора

      На медведях, на свиньях, на козлах,

      Задрав полы духовных облачений,

      Царь в чине протодьякона ведет

      По Петербургу машкерную одурь.

            В кунсткамере хранится голова,

      Как монстра, заспиртованного в банке,

      Красавицы Марии Гамильтон...

            В застенке Трубецкого равелина

      Пытает царь царевича и кровь

      Засеченного льет по кнутовищу...

            Стрелец в Москве на плахе говорит:

      "Посторонись-ка, Царь, мое здесь место".

      Народ уж знает свычаи царей

      И свой удел в строительстве империй.

            Кровавый пар столбом стоит над Русью,

      Топор Петра российский ломит бор

      И вдаль ведет проспекты страшных просек,

      Покамест сам великий дровосек

      Не валится, удушенный рукою -

      Водянки, иль предательства? Как знать!...

      Но вздутая таинственная маска

      С лица усопшего хранит следы

      Не то петли, а может быть подушки.

            Зажатое в державном кулаке

      Зверье Петра кидается на волю:

      Царица из солдатских портомой,

      Волк Меншиков, стервятник Ягужинский,

      Лиса Толстой, куница Остерман -

      Клыками рвут российское наследство.

      Петр написал коснеющей рукой:

      "Отдайте все..." Судьба же дописала:

      "...распутным бабам с хахалями их".

            Елисавета с хохотом без гнева

      Развязному курьеру говорит:

      "Не лапай, дуралей, не про тебя-де

      Печь топится". А печи в те поры

      Топились часто, истово и жарко

      У цесаревен и императриц.

      Российский двор стирает все различья

      Блудилища, дворца и кабака.

      Царицы коронуются на царство

      По похоти гвардейских жеребцов.

      Пять женщин распухают телесами

      На целый век в длину и ширину.

      Россия задыхается под грудой

      Распаренных грудей и животов.

      Ее гноят в острогах и в походах

      По Ладогам да по Рогервикам,

      Голландскому и прусскому манеру

      Туземцев учат шкипер да капрал,

      Голштинский лоск сержант наводит палкой,

      Курлявдский конюх тычет сапогом,

      Тупейный мастер завивает душу,

      Народ цивилизуют под плетьми,

      И обучают грамоте в застенке.

      А в Петербурге крепость и дворец

      Меняются жильцами, и кибитка

      Кого-то мчит в Березов и в Пелым...

      3

            Минует век, и мрачная фигура

      Встает над Русью: форменный мундир,

      Бескровные щетинистые губы,

      Мясистый нос, солдатский узкий лоб.

      И взгляд неизреченного бесстыдства

      Пустых очей из-под припухших век.

      У ног ее до самых бурых далей

      Нагих равнин - казарменный фасад

      И пишет на полях: "Быть по сему".

            А между тем от голода, от мора,

      От поражений, как и от побед,

      Россию прет и в ширь и в даль - безмерно:

      Ее сознание уходит в рост.

      На мускулы, на поддержанье массы,

      На крепкий тяж подпружных обручей.

      Пять виселиц на Кронверкской куртине

      Рифмуют на Семеновском плацу,

      Волы в Тифлис волочат "Грибоеду",

      Отправленного на смерть в Тегеран;

      Гроб Пушкина ссылают под конвоем

      На розвальнях в опальный монастырь;

      Над трупом Лермонтова царь: "Собаке -

      Собачья смерть" - придворным говорит;

      Промозглым утром бледный Достоевский

      Горит свечой, всходя на эшафот...

      И все тесней, все гуще этот список...

            Закон самодержавия таков:

      Чем царь добрей, тем больше льется крови.

      А всех добрей был Николай Второй,

      Зиявший непристойной пустотою

      В сосредоточьи гения Петра.

      Санкт-Петербург был скроен исполином.

      Размах столицы стал не по плечу

      Тому, что стер блистательное имя.

      Как медиум, опорожнив сосуд

      Своей души, притягивает нежить, -

      И пляшет стол, и щелкает стена -

      Так хлынула вся бестолочь России

      В пустой сквозняк последнего царя;

      Желвак От-Цу, Ходынка и Цусима,

      Филипп, Папюс, Гапонов ход, Азеф?

      Тень Александра Третьего из гроба

      Заезжий вызывает некромант;

      Царице примеряют от бесплодья

      В Сарове чудотворные штаны.

      Она, как немка, честно верит в мощи,

      В юродивых и в преданный народ...

      И вот со дна самой народной гущи -

      Из тех же недр, откуда Пугачев -

      Рыжебородый с оморошным взглядом -

      Идет Распутин в государев дом,

      Чтоб честь двора, и церкви, и царицы

      В грязь затоптать мужицким сапогом

      И до низов ославить власть цареву.

      И все хмельней, все круче чертогон...

      В Юсуповском дворце, на Мойке - Старец

      С отравленным пирожным в животе,

      Простреленный, - грозит убийце пальцем:

      "Феликс, Феликс, царице все скажу..."

            Раздутая войною до отказа,

      Россия расседается, и год

      Солдатчина гуляет на просторе...

      И где-то на Урале, средь лесов,

      Латышские солдаты и мадьяры

      Расстреливают царскую семью

      В сумятице поспешных отступлений:

      Царевич на руках царя, одна

      Из женщин мечется, подушкой прикрываясь,

      Царица выпрямилась у стены...

      Потом их жгут и зарывают пепел.

      Все кончено. Петровский замкнут круг.

      4

            Великий Петр был первый большевик,

      Замысливший Россию перебросить,

      Склонениям и нравам вопреки,

      За сотни лет, к ее грядущим далям.

      Он, как и мы, не знал иных путей,

      Опричь указа, казни и застенка,

      К осуществление правды на земле.

      Не то мясник, а может быть ваятель -

      Не в мраморе, а в мясе высекал

      Он топором живую Галатею,

      Кромсал ножом и шваркал лоскуты.

      Строителю необходимо с ручье:

      Дворянство было первым Р. К. П. -

      Опричниною, гвардией, жандармом,

      И парником для ранних овощей.

      Но, наскоро его стесавши, невод

      Закинул Петр в морскую глубину.

      Спустя сто лет иными рыбарями

      На невский брег был вытащен улов.

      В Петрову мрежь попался разночинец,

      Оторванный от родовых корней,

      Отстоянный в архивах канцелярий -

      Ручной Дантон, домашний Робеспьер, -

      Бесценный клад для революций сверху.

      Но просвещенных принцев испугал

      Неумолимый разум гильотины.

      Монархия извергла из себя

      Дворянский цвет при Александре Первом,

      А семя разночинцев при Втором.

      Не в первый раз без толка расточали

      Правители созревшие плоды:

      Боярский сын, долбивший при Тишайшем

      Вокабулы и вирши, - при Петре

      Служил царю армейским интендантом.

      Отправленный в Голландию Петром

      Учиться, навигации, вернувшись

      Попал не в тон галантностям цариц.

      Екатерининский вольтерьянец

      Свой праздный век в деревне пробрюзжал.

      Ученики французских эмигрантов,

      Детьми освобождавшие Париж,

      Кончали жизнь на каторге в Сибири...

      Так шиворот-навыворот текла

      Из рода в род разладица правлений.

      Но ныне рознь таила смысл иной:

      Отвергнутый царями разночинец

      Унес в себе рабочий пыл Петра

      И утаенный пламень революций:

      Книголюбивый новиковский дух,

      Горячку и озноб Виссариона.

            От их корней пошел интеллигент.

      Его мы помним слабым и гонимым,

      В измятой шляпе, в сношенном пальто,

      Сутулым, бледным, с рваною бородкой,

      Страдающей улыбкой и в пенсне,

      Прекраснодушным, честным, мягкотелым,

      Оттиснутом, как точный негатив

      По профилю самодержавья: шишка,

      Где у того кулак, где штык - дыра,

      На месте утвержденья - отрицанье,

      Идеи, чувства - все наоборот,

      Все "под углом гражданского протеста".

      Он верил в божие небытие,

      В прогресс и конституцию, в науку,

      Он утверждал (свидетель Соловьев),

      Что "человек рожден от обезьяны,

      А потому - нет большия любви

      Как положить свою за ближних душу".

            Он был с рожденья отдан под надзор,

      Посажен в крепость, заперт в Шлиссельбурге,

      Судим, ссылаем, вешан и казним,

      На каторге - по Левам да по Карам...

      Почти сто лет он проносил в себе -

      В сухой мякине - искру Прометея,

      Собой вскормил и выносил огонь.

            Но - пасынок, изгой самодержавья

      И кровь кровей, и кость его костей -

      Он вместе с ним в циклоне революций

      Размыкан был, растоптан и сожжен...

      Судьбы его печальней нет в России.

      И нам - вспоенным бурей этих лет -

      Век не избыть в себе его обиды,

      Гомункула, взращенного Петром

      Из плесени в реторте Петербурга.

5

            Все имена сменились на Руси.

      (Политика - расклейка этикеток,

      Назначенных, чтоб утаить состав),

      Но выверты мышления все те же:

      Мы говорам: "Коммуна на земле

      Немыслима вне роста капитала,

      Индустрии и классовой борьбы.

      Поэтому не Запад, а Россия

      Начнет собою мировой пожар".

            До Мартобря (его предвидел Гоголь!)

      В России не было ни буржуа,

      Ни классового пролетариата...

      Была земля, купцы, да голытьба,

      Чиновники, дворяне, да крестьяне...

      Да выли ветры, да орал сохой

      Поля доисторический Минула...

      Один поверил в то, что он буржуй,

      Другой себя сознал, как пролетарий,

      И началась кровавая игра.

            На все нужна в России только вера:

      Мы верили в двуперстие, в царя,

      И в сон, и в чох, в распластанных лягушек,

      В матерьялизм и в Интернацьонал.

      Позитивист ощупывал руками

      Не вещество, а тень своей мечты;

      Мы бродили, переломав машины,

      Об электрификации; среди

      Стрельбы и голода - о социальном рае

      И ели человечью колбасу.

      Политика была для нас раденьем,

      Наука - духоборчеством, марксизм -

      Догматикой, партийность - аскетизмом.

      Вся наша революция была

      Комком религиозной истерии:

      В течение пятидесяти лет

      Мы созерцали бедствия рабочих

      На Западе с такою остротой,

      Что приняли стигматы их распятий.

      Все наши достиженья в том, что мы

      В бреду и в корчах создали вакцину

      От социальных революций: Запад

      Переживет их вновь, и не одну,

      Но выживет, не расточив культуры.

            Есть дух Истории - безликий и глухой,

      Что действует помимо нашей воли,

      Что направлял топор и мысль Петра,

      Что вынудил мужицкую Россию

      За три столетья сделать перегон

      От берегов Ливонских до Аляски.

      И тот же дух ведет большевиков

      Исконными российскими путями.

            Грядущее - извечный сон корней:

      Во время революций водоверти

      Со дна времен взмывают древний ил

      И новизны рыгают стариною.

      Мы не вольны в наследии отцов,

      И вопреки бичам идеологий

      Колеса вязнут в старой колее:

      Неверы очищают православье

      Гоненьями и вскрытием мощей.

      Большевики отстраивают зданья

      На цоколях снесенного Кремля,

      Социалисты разлагают рати,

      Чтоб год спустя опять собрать в кулак.

      И белые, и красные Россию

      Плечом к плечу взрывают, как волы, -

      В одном ярме - сохой междоусобья,

      И вновь Москва сшивает лоскуты

      Удельных царств, чтоб утвердить единство.

      Истории потребен сгусток воль:

      Партийность и программы - безразличны.

6

            В России революция была

      Исконнейшим из прав самодержавья.

      (Как ныне - в свой черед - утверждено

      Самодержавье правом революций.)

      Крижанич жаловался до Петра:

      "Великое народное несчастье

      Есть неумеренность во власти: мы

      Ни в чем не знаем меры да средины,

      Все по краям да пропастям блуждаем,

      И нет нигде такого безнарядья,

      И власти нету более крутой"...

            Мы углубили рознь противоречий

      За двести лет, что прожили с Петра:

      При добродушьи русского народа.

      При сказочном терпеньи мужика. -

      Никто не делал более кровавой

      И страшной революции, чем мы.

      При всем упорстве Сергиевой веры

      И Серафимовых молитв, - никто

      С такой хулой не потрошил святыни.

      Так страшно не кощунствовал, как мы.

      При русских грамотах на благородство.

      Как Пушкин, Тютчев. Герцен. Соловьев, -

      Мы шли путем не их. а Смердякова -

      Через Азефа, через Брестский мир.

            В России нет сыновнего преемства,

      И нет ответственности за отцов.

      Мы нерадивы, мы нечистоплотны,

      Невежественны и ущемлены.

      На дне души мы презираем Запад,

      Но мы оттуда в поисках богов

      Выкрадываем Гегелей и Марксов,

      Чтоб, взгромоздив на варварский Олимп,

      Курить в их честь стираксою и серой

      И головы рубить родным богам,

      А год спустя - заморского болвана

      Тащить к реке, привязанным к хвосту.

            Зато в нас есть бродило духа - совесть

      И наш великий покаянный дар,

      Оплавивший Толстых и Достоевских

      И Иоанна Грозного... В нас нет

      Достоинства простого гражданина,

      Но каждый, кто перекипел в котле

      Российской государственности, - рядом

      С любым из европейцев - человек.

            У нас в душе некошеные степи.

      Вся наша непашь буйно заросла

      Разрыв-травой, быльем да своевольем.

      Размахом мысли, дерзостью ума,

      Паденьями и взлетами - Бакунин

      Наш истый лик отобразил вполне.

      В анархии - все творчество России:

      Европа шла культурою огня,

      А мы в себе несем культуру взрыва.

      Огню нужны - машины, города,

      И фабрики, и доменные печи,

      А взрыву, чтоб не распылить себя -

      Стальной нарез и маточник орудий.

      Отсюда - тяж советских обручей

      И тугоплавкость колб самодержавья.

      Бакунину потребен Николай,

      Как Петр - стрельцу, как Аввакуму - Никон,

      Поэтому так непомерна Русь

      И в своевольи, и в самодержавьи.

      И в мире нет истории страшней,

      Безумней, чем история России.

      7

            И этой ночью с напруженных плеч

      Глухого Киммерийского вулкана

      Я вижу изневоленную Русь

      В волокнах расходящегося дыма,

      Просвеченную заревом лампад –

      Молитвами горящих о России...

      И чувствую безмерную вину

      Всея Руси - пред всеми и пред каждым.

                                                                           1924

 [Волошин М. А.: Из книги "Неопалимая купина", С. 142. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 16422 (ср. Волошин: Средоточье всех путей, С. 136-137-138-139-140-141-142-143-144-145-146)]

          Смутною волю к последнему сплаву

          Разъединенных историей рас.

          Но посреди ратоборства народов

          Властно окликнут с Востока, я был

          Брошен в плавильные горны России

          И в сумасшествие Мартобря.

          Здесь, в тесноте, на две преисподней,

          Я пережил испытанье огнем:

          Страшный черед Всероссийских ордалий,

          Новым тавром заклеймивших наш дух.

          Видел позорное самоубийство

          Трона, династия, срам алтарей,

          Славу "Какангелия" от Маркса,

          Новой враждой разделившего мир.

          В шквалах убийств, в исступленьи усобиц

          Я охранял всеединство любви,

          Я заклинал твои судьбы, Россия,

          С углем на сердце, с кляпом во рту.

          Даже в подвалах двадцатого года,

          Даже средь смрада голодных жилищ

          Я бы не отдал всей жизни за веру

          Этих пронзительно зорких минут.

          Но... я утратил тебя, моя юность,

          В людовороте гражданской войны,

          На перепутьях и росстанях Понта,

          В крымских норд-остах, в тоске Сивашей...

          Из напруженного стержня столетья

[Волошин М. А.: Из книги "Паралипоменон", С. 11. Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 16435 (ср. Волошин: Средоточье всех путей, С. 199-200)]

вернуться на страницу ГДК "Россия"

на главную страницу сайта

1. Из текстов более 150 российских писателей, включенных в энцикло-педию, охватывающих объем бо-лее 80 000 книжных страниц, экви-валентный библиотеке в 200 толс-тых томов, были выбраны ВСЕ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ тексты или отрывки текстов, в которыйх один или несколько раз встречалось слово "Россия" в именительном падеже.

2. Авторы, в текстах которых встречалось слово "Россия" в именительном падеже, приведены в алфавитном порядке в левом меню.

3. Слово "Россия" этих текстах или в отрывках текстов выделено мною жирным шрифтом.

4. Кроме того, в словах с основами «рус», «росс», «русс», «рас», «родин», «отчизн» эти основы выделены красным цветом.

5. И, наконец, в словах с основами «дом»,  «народ», «раскол» эти основы выделены синим цветом.