Интервью с Эдуардом Шульманом журналистки Ирины Семёновой для издания "Экслибрис"
ЭДУАРД ШУЛЬМАН
кратко о творческих результатах
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2008):
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2009):
Перекидной календарь
Апрель, 2009
С днём рождения, Николай Васильевич!
Нетленка на злобу дня
Вы очень хорошо знаете, - говорит Гоголь, - что приставить нового чиновника, чтобы ограничить прежнего в воровстве - значит делать двух воров вместо одного. Да и вообще система ограничения - самая мелочная система. Человека нельзя ограничить человеком. Нужно развязать каждому руки, а не связывать их.
Живой Гоголь
Он очень любил сильные эффекты, любил вдруг как-нибудь озадачить совершенно и потом поглядеть искоса, какую озадаченный сделает рожу после таких слов.
Думаете, он - персонаж Шинели, портной Петрович?..
Нет, собственной персоной Николай Васильевич!
Укатали сивку
Среди вечных вопросов нашей литературы что делать, кто виноват? есть и классическое восклицание:
- И какой же русский не любит быстрой езды?
Ответ:
- Тот, на котором ездят.
Убыточная информация
в Ревизоре
Александр Македонский - великий полководец,
но зачем же стулья ломать?
Следующая фраза не менее замечательная, да не лезет в пословицу:
От этого убыток казне.
Милицейские радости
по Гоголю
Поехал для порядка, а воротился пьян.
М и Г
Общаются ли классики по Небесному телеграфу, Бог весть. Но вот мы читаем у Маяковского:
и кроме свежевымытой сорочки,
скажу по совести, мне ничего не надо.
А Гоголь:
всё моё состояние - четыре пары белья.
Или - он же (Гоголь):
все случаи в жизни - мне на пользу.
Потому что никому и никогда не жалуется поэт. Наоборот:
Мне легче, чем всем: я - Маяковский.
Ботаника в Литинституте
- На пафос без иронии, - толковал Шкловский, - на голый и откровенный пафос не решается даже Бабель.
- А Гоголь? - спросили мы.
- И он тоже. - Виктор Борисович пригладил лысину. - Как-никак, оба - на ель. - И надавил голосом: - Гог-ель, Баб-ель... вечнозелёные растения.
Аббревиатура
Бендер (как Хлестаков в Ревизоре) требует гениального воплощения (на театре или в кино). А Киса Воробьянинов (как Городничий) подвластен любому достаточно крупному (и просто квалифицированному) исполнителю.
Воробьянинова, говорит Катаев, придумал я. Но Бендер - исключительная заслуга соавторов.
Гип-гип, ура!
Где ГИП - попросту сокращение: Гоголь, Ильф, Петров.
Продолжение в тот же день
Сегодня, 1 апреля,
направляю Вам копию своего письма Герою России (имя зачёркнуто) по поводу его выступления в нашей лагерной газете. Прошу ознакомиться с содержанием данной тетради и ответить на один-единственный вопрос: кто я?
Формально, по личному делу - Секретарёв Игорь Иванович. Фактически: Василевский Игорь Иванович. Фамилия же "Секретарёв" получена мною при задержании, в связи с чем и ношу её до сих пор.
Впрочем, вот как всё получилось.
Представьте себе молодого парня, которого в четырнадцать лет коснулась блокада Ленинграда, в семнадцать - осколок фашистской мины... да ещё кое-чего по мелочи, что ранит душу и трудно поддаётся излечению.
И вот этот молодой парень, в силу своего неугомонного характера и любви к Родине, под наспех вымышленной фамилией "Жаров" и с завышенным годом рождения, уезжает на фронт, где бьёт (и неплохо бьёт) фашистов, отдельные части которых оказывают отчаянное сопротивление.
Так, в одном из жарких боёв наш парень выводит из строя немецкую самоходку и на другой день, раненный в руку, занимает важный стратегический объект (исправлено - плацдарм). За что представляется к правительственной награде. Которую не успевает получить ввиду срочной эвакуации в госпиталь. И которая по сей день хранится в Архивах военного ведомства Невручённых Наград.
Ну, чем, скажите, не заманчивый сюжет? Хоть, право, снимай кино!..
А ведь тот парень (зачёркнуто)...
В 1945 году, выписавшись из госпиталя города Кисловодска, я прибыл для дальнейшего прохождения службы в распоряжение пересыльного пункта города Новочеркасска. Отсюда рекомендован в специальное училище Красной Армии. Но в пути следования заболел и был отчислен от команды в военный госпиталь города Харькова. Там, пройдя курс лечения (зачёркнуто)...
Однако болезнь дала рецидив, и я очутился в затруднении. Ибо снова лечь в госпиталь в моём транзитном состоянии нелегко.
Так, после некоторых мытарств, в одно распрекрасное утро проснулся я на вокзале города Ростова без документов и денег, которые, по-видимому, кто-то ловко стянул. Погулял я, бесприютный юноша, по Ростову и угодил в милицию. А волокли меня чуть ли не как шпиона.
Пьяный, простите, следователь, вращая глазами, рычит:
- Знаем, какой ты... Ишь, ша-пана!.. Фамилие!
Я стараюсь спокойно разъяснить, что такой метод работы (зачёркнуто)...
- Секрет, - говорю, - военная тайна... Не скажу фамилия!
Тут следователь - не то спьяну, не то сдуру, а скорее всего, по обеим причинам (зачёркнуто), - следователь сходу занёс: "Секрет".
"-арёв" прилипло наутро, когда палец мой тиснули в какой-то графлёный лист и выгнали в шею, забывши вернуть часы - фронтовой подарок комбата (вставлено между строк).
Меня оно, признаться, не особенно поразило - видел вещи и посмешнее, и покрасивее. Но что же, думаю, делать?.. Вопрос решила милиция. А именно: задержала вторично и предъявила обвинение - лицо без определённого местожительства и занятий.
- А-а, старый знакомый! - радостно восклицает следователь. - Теперь, голубчик, от тюрьмы не уйдёшь!
...продолжая дискутировать, хватаю чернильный прибор. Но подоспевшие милиционеры заталкивают меня в подвальную камеру, где устраивают "водную процедуру" (зачёркнуто).
И вот лежу я после того "душа" и философствую. А рядом какой-то чудак распорол себе брюхо стеклом, вынул кишки и перебирает, как фокусник в цирке.
- Ты что, - спрашиваю, - делаешь?
- Прокурора, - говорит, - вызываю. - И давай их, кишки свои, накручивать на руку. - Я, - говорит, - и не то могу. Сердце, - говорит, - могу вынуть и три месяца на воде жить.
Ну, потеха!
- Закуривай, брат лихой!
Не успели перекурить - снова тащат наверх. Смотрю, на столе у следователя чернильного прибора нет. Стратег, думаю, тактик. А сам покосился на увесистый пресс-папье.
- Ну, военная тайна, давай закруглять!
- Врача, - говорю, - дайте. У меня температура под сорок.
- А вот, - говорит, - подписывай. Там и врач будет.
- А чего, - говорю, - подписывать?
- А вот, - говорит, - что здесь написано.
Пробежал я вскользь по листочку, где я уже был не я, а какой-то тип без роду- племени, да и прошёлся ломаной кривой... Чёрт с ним, думаю! Лишь бы врача дали! А там ещё поглядим!
Так, с воспалительным процессом и температурой под со...
Но, пожалуй, хватит юмора,
К острой шутке это не сведёшь!
Что же ты, судьба моя, надумала?
До чего ты, право, доведёшь...
День смеха
Не скажу точно, когда установили этот весёлый праздник. Будто бы в Древнем Риме. У нас же - в честь Гоголя, который родился аккурат 20 марта - 1 апреля по новому стилю.
А 1-го апреля по-старому (12-го по новому) "посетил сей мир" Демьян Бедный (1883 - 1945). Да-да, тот самый, что и сейчас поминается посреди хмельного застолья:
Как родная меня мать провожала,
Тут и вся моя родня набежала.
С биографией Демьяна знакомят нас Большая Российская и Краткая Литературная энциклопедии. Плюс биографический словарь "Русские писатели". А также замечательный справочник "Деятели СССР и революционного движения России", переизданный в 1989 году.
Он вышел из печати к десятилетию Октября, когда Демьян Бедный развенчивал некий слух или некую сплетню, которые - слух и сплетня - сопровождали его до могилы.
А именно: что Демьян Бедный - не сын церковного сторожа Алексея Софроновича Придворова, а незаконный царственный отпрыск - дитя поэта К.Р., Константина Константиновича Романова (1858 - 1915), Президента Академии Наук, инспектора-попечителя военно-учебных заведений.
Основания:
1. Уроженец деревни Губовка, Херсонской губернии - бывшего военного поселения, куда К.Р. будто бы наведывался.
2. Паспортная фамилия (Придворов) намекает на происхождение, - не прикрыт ли августейший грех каким-либо придворным лакеем...
3. Когда будущий поэт обретался в военно-фельдшерской школе, К.Р. покровительствовал ему, - разрешил, в порядке исключения, закончить гимназию и поступить в университет.
4. Юный Ефим Придворов восхищался монархией и монархом:
Звучи, моя лира! Я песню слагаю
Апостолу мира - Царю Николаю!
5. В годы мировой войны быстро выслужил Георгиевскую медаль и занимал крупный тыловой пост. Освободил от призыва некоторых партийных товарищей - устроил на оборонные предприятия.
Принадлежал ли действительно Демьян Бедный к императорской фамилии - нас, по правде, не занимает. Надеемся, что нет, не принадлежал... Сам поэт положил много сил, разоблачая "царственную легенду". Вот как открывается его биография в "Деятелях СССР":
Вряд ли кому-либо из наших писателей выпала доля более страшная, чем детство Д.Б. Теснейшим образом он связан с людьми, носившими все знаки уголовщины и каторги. Ужасающие жестокость и грубость окружали Д.Б.
Иными словами, между К.Р.и Д.Б. - пропасть. Откуда взяться царственному родителю в нашем простом быту?.. И дальше, с большими подробностями, расписывает поэт собственную мамашу. Мол, посудите сами, кто же польстится...
Опять-таки перелагаю по пунктам, сохраняя стиль подлинника:
1. Женщина исключительно красивая, крутая, жестокая и распутная. Глубоко презирала мужа, что был значительно старше и жил в городе. Всю свою тяжёлую ненависть вымещала на сыне, которого родила в семнадцать лет. Пинками, побоями, бранью внушила мальчику ужасающий страх, превратившийся постепенно в непреодолимое отвращение к матери.
2. Был праздник. Жара, духота. По обыкновению избитый и зарёванный, Ефимка плёлся за матерью. Вошли в лавочку - - -
...проснувшись в закутке, мальчик стал невольным свидетелем бесстыдной сцены. Прямо на мешках, на глазах потрясённого ребёнка... Ефимка заплакал, а мать всю дорогу лупила его палкой.
3. Мать поэта звалась Катей, Екатериной Кузьминичной. Вследствие ли постоянных побоев или другого извращения природы она, кроме Ефима, детей не имела. И слыла большой мастерицей, сейчас бы сказали, "не подзалететь". Деревенские осаждали её. Екатерина Кузьминична тонко поддерживала обман: давала разные снадобья, поила настоем из пороха с луком.
Девки исправно глотали, а в положенный срок исправно рожали. Тут привлекался Ефимка, - в качестве грамотея строчил лаконичную записку: крещёное имя Мария, при сём рубль серебром. И "тайный плод любви несчастной" препровождался в приют.
Парни, прижавши Ефимку в тёмном углу, допытывались: "А ходыла Прыська до твоей маты? Кажи!"... Но мальчик крепко хранил девичьи тайны. А мать по-прежнему предавалась разврату.
4. Будущий поэт умирает... Мать, простоволосая, пьяная, шьёт сыну смертную рубашку и орёт во всё горло весёлые кабацкие песни. Кладбищенский сторож, собутыльник и близкий друг матери, склонился над мальчиком: "Дэ жэ тэбэ, Ефимаша, поховаты?.. А-а, пидля бабуси. Там мята дужэ гарно похнэ!"
...очнулся от страшных криков. Темно. Пьяная мать визжит под сапогами отца. Он отмахал двадцать вёрст и за косы приволок с гульбища свою благоверную.
5. Когда Д.Б. уезжал в столицу, увидал на вокзале растрёпанную бабу, не совсем трезвую. Грозя кулаком, она дико вопила: "А щоб тоби не доихаты!"... Вдруг как снег на голову нагрянула в Петербург.
- Его вбылы.
- Кого?
- Батька.
И путаясь, рассказала, что на базаре, в отхожем месте, нашли отца. На пальце - серебряный перстень: Алексей Придворов...
Убийцу не обнаружили.
6. В годы советской власти Екатерина Кузьминична навещала сына в Кремле, получала деньги, подарки... но, покидая гостеприимную семью, непременно по мелочи подворовывала. А после на барахолке расхваливала товар: "Ось шапка Демьяна Бедного за три карбованца!"
Покойного мужа ругала со злобою. Лишь на смертном одре покаялась, что убила. За то будто бы, что хотел продать дом в деревне... Опоила отравленной водкой. Двое любовников обмотали шею тонкой бечёвкой, удавили и бросили в нужник... Перстень почему-то не сняли.
Краткие выводы: грязная, пьяная, распутная, подлая... истязательница, воровка, убийца... Ну, попросту крик души: верьте мне, люди! Моя мать - гулящая, а не любовница Константина Романова!
Бедный был удостоен высоких наград, провозглашён классиком, но похоронен на Новодевичьем, - не в кремлёвской стене. Потому что в 1938 году расстался-таки с красною книжицей - умер беспартийным. Хотя и в Барвихе, в правительственном санатории.
В Красной Армии штыки,
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся.
Продолжение в тот же день
Как Демьян Бедный боялся Ленина
Рассказывает Валентин Петрович Катаев.
После революции советское правительство обосновалось в Кремле. И первое было дело - отопление. Когда печники пришли к Бедному, он угостил их... Далее (посредством Катаева) передаю слово Демьяну:
...вдруг - телефон. Батюшки, Ленин! И голос такой грозный. Ну, думаю, будет баня! Но за что? Вроде бы никаких прегрешений, совесть чиста... А всё-таки страшно!
- Разве Ленин бывал "страшным"? - спрашивает Катаев.
- Ого! - отвечает Демьян. - Коли что не так - лучше не попадайся!.. Шутить не любил. Глаза холодные, неумолимые...
- Вы сильно его боялись?
- Не я один. Все боялись!.. Прямо скажу: не было человека, который бы не боялся... Пощады не жди!
- И что же вам сообщил Ленин?
- Слушайте, говорит, Демьян! Вы что себе позволяете?
Эти слова сопровождает Катаев ехидной ремаркой насчёт родного грассирующего голоса. А в реплике - ни единого "р"! Не верите - перечитайте:
- Слушайте, Демьян! Вы что себе позволяете?
- А что я себе позволяю, Владимир Ильич? - А у самого, извините, ноги трясутся.
- Будто не знаете?.. Надя, слышишь, он, оказывается, ничего не подозревает... Вы дали печникам два стакана остродефицитного медицинского спирта, и они отремонтировали печку быстро и качественно. А мы с Надеждой Константиновной - оба непьющие, спиртного не держим, как некоторые народные баснописцы, и вот, изволите видеть, мастера не желают работать. Что же нам, замерзать прикажете?
Демьян изобразил ужас на толстом лице и схватился за голову, как медведь, у которого болят зубы.
- Кстати, Демьян, - голос Ленина сделался металлическим, - откуда у вас спирт?
- Помилуйте, Владимир Ильич, по рецепту, из аптеки... для растирания.
- А вот я вам пропишу такое растирание, что не поздоровится! Вы у меня народ не спаивайте!
Последнюю фразу написал Катаев для нас с вами, чтобы мы набрали её курсивом или выделили хотя бы местоимение: "вы у меня народ не спаивайте!"
Как Демьян Бедный развеселил Ленина
Во время Гражданской войны где-то на узловой станции, посреди ночи, в салон-вагон к Демьяну пожаловали чекисты, - не сумеет ли товарищ поэт опознать Пуришкевича? Не перечислит ли особые приметы?
- С величайшим наслаждением. Во-первых, голова редькой.
- Лысая?
- Абсолютно. Как колено. Затем аккуратная бархатная бородка котлеткой. В-третьих, дымчатое модное пенсне на прямом носу...
Ну и так далее. Отсылаем вас к сборнику "Политические деятели России в 1917 году". Там же и портрет Владимира Митрофановича Пуришкевича, которого доблестные чекисты усердно ловили.
- Приводят меня, - рассказывает Демьян, - в какой-то жуткий клоповник. И что же я вижу? Ровным счётом 18 насмерть перепуганных абсолютно лысых интеллигентов, которых снимали со всех проходящих поездов в надежде заполучить Пуришкевича... Какое замечательное зрелище! А?.. Когда об этом узнал Ленин, то сначала обомлел, замахал руками, даже рассердился:
- Демьян, - говорит, - вы просто безбожно фантазируете!
- Ей-богу, Владимир Ильич! Провалиться на месте, ежели лгу... Спросите Феликса Эдмундовича.
Но Ленин не стал консультироваться с Дзержинским, а засмеялся. Сперва тихонько, как бы похмыкивая, а потом всё сильнее и сильнее.
- Нет, это чёрт знает что!.. Надя, слышишь? Вместо Пуришкевича посадили в холодную 18 плешивых. Ты только вообрази!
Он хохотал от души, громко, по-детски звонко и заразительно, - ха-ха-ха! ха-ха-ха! и, закинув голову, время от времени вытирал платком обширную лысину и мокрые от слёз глаза, в которых то и дело вспыхивали золотые искры.
Бодрый был человек Владимир Ильич!
Продолжение на прогулке
4 АПРЕЛЯ 1886 ГОДА
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ
ШЁЛ ПЕШКОМ
ИЗ МОСКВЫ В ЯСНУЮ ПОЛЯНУ
Мы ночевали у 95-летнего солдата, - рассказывает Толстой. - Старик служил при Александре I и Николае.
- Что, умереть хочешь?
- Умереть? Ещё как хочу. Прежде боялся, а теперь об одном прошу: только б покаяться. А то грехов много.
- Какие же грехи?
- Как какие?.. Ведь я когда служил! Тогда что было? Тогда на пятьдесят палок и порток не снимали... а сто пятьдесят, двести, триста... насмерть запарывали. А уж палками - недели не проходило, чтобы не забивали. У нас солдаты прозвали царя Палкиным. Николай Павлыч, а они - Николай Палкин. Так и пошло ему прозвище.
Говорил с отвращением, и с ужасом, и не без гордости о прежнем молодечестве:
- Тебе всыплют сто пятьдесят палок за солдата, а ты ему - двести. У тебя не заживёт, а ты его мучаешь. Дело подначальное. Прикладом или кулаком свистнешь в какое место нужное - в грудь или в голову, - он и помрёт. И никакого взыску не было... А тогда разве понимал? Только об себе думаешь... Как вспомнишь, что сам терпел да от тебя терпели, так и аду не надо. Хуже аду всякого.
Я спросил его о гонянии сквозь строй.
Он отвечал подробно. Как гонят человека, привязанного к ружьям, между поставленными улицей солдатами, как все бьют, а позади ходят офицеры и покрикивают:
- Бей больней! - прокричал старик начальническим голосом, не без удовольствия передавая этот молодечески-начальнический тон.
Он рассказывал без всякого раскаяния. Как рассказывал бы о том, как бьют быков и свежуют говядину. Как тянется и падает человек. Как сначала видны кровавые рубцы, как они перекрещиваются. Как понемногу рубцы сливаются, выступает и брызжет кровь. Клочьями летит окровавленное мясо. Оголяются кости. Как сначала ещё кричит несчастный и как потом только глухо стонет с каждым шагом. И как затихает.
И как они просят смерти, но им не дают её сразу, а вылечивают и бьют другой, иногда третий раз. Как человек живёт и лечится в госпитале. И его ведут второй или третий раз. И тогда уже добивают.
Он рассказывал всё это...
И когда я старался вызвать его раскаяние, то сначала старик удивился, а потом как будто испугался. "Нет, - говорит, - это что ж, это по суду. В этом разве я причинен? Это по суду, по закону".
И рассказал об убитых детях. О смерти голодом и холодом пленных. Об убийстве штыком мальчика-поляка, прижавшегося к дереву...
И когда я спросил, не мучает ли его совесть, он уже совсем не понял меня.
"Это на войне... по закону... за Отечество".
Что было бы с этим стариком, если бы он понял, что не должен был бить и убивать? И что закона о том, чтобы бить и убивать, никогда не было. И быть не могло... Страшно подумать, что представлялось бы ему в бессонные ночи на печке. Мучения были бы ужасны.
Так зачем же мучить его? Зачем мучить совесть умирающего старика? Лучше успокоить её. Зачем раздражать народ - вспоминать то, что прошло?..
Прошло? Что прошло?
Изменило форму, а не прошло.
Если мы прямо поглядим на прошедшее, нам откроется наше настоящее. Если мы только перестанем слепить себя выдуманными государственными пользами, нам всё станет ясно. Если мы назовём настоящим именем костры, пытки, плахи, клейма, рекрутские наборы, мы найдём настоящее имя для тюрем, войск со всеобщею воинскою повинностью, прокуроров...
Зачем поминать? Зачем раздражать народ?
Так же говорили при Николае про Александра. При Александре - про Павловские дела. При Павле - про Екатерину. При Екатерине - про Петра. Во всякое прошедшее время было то, что люди последующего времени вспоминали не только с ужасом, но и с недоумением.
Что было в душе того человека, который вставал с постели, умывшись, одевшись, шёл выворачивать суставы и проводил за этим занятием свои обычные пять часов? И возвращался в семью, спокойно садился за обед...
Ведь всё это было и при Петре, и при Екатерине, и при Александре, и при Николае. Не было времени, когда этого не было! И неужели наше время такое особенное?
Кесарю кесарево.
Пускай бы Палкин засекал народ. Пускай бы иные злодеи вешали бы сотнями. Только бы делали это сами, не обманывали никого, не заставляли бы народ участвовать в этом, как старого солдата.
Нужны кесарю мои деньги - бери. Мой дом, мои труды - бери. Мою жену, моих детей, мою жизнь - бери.
Но нужно кесарю, чтобы я поднял и опустил прут, чтобы я держал человека, пока его будут бить, чтобы я запер дверь тюрьмы за человеком, чтобы я отнял у человека его корову, его хлеб, чтобы я написал бумагу, по которой запрут человека или отнимут то, что ему дорого, - всего этого я не могу.
Идти через строй, идти в тюрьму, на смерть, отдавать подати кесарю - всё это я могу. Но бить в строю, сажать в тюрьму, водить на смерть, собирать подати - всего этого я не могу.
Не могу.
ЛЬВУ НИКОЛАЕВИЧУ ТОЛСТОМУ
БЫЛО В ТО ВРЕМЯ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ ЛЕТ.
ПУТЬ В ДВЕСТИ ВЁРСТ
ПРОШЁЛ ОН ПЕШКОМ
И ЛИШЬ ОДНАЖДЫ ПОДЪЕХАЛ
НА ПОПУТНОЙ ТЕЛЕГЕ.
Продолжение с переходящею датой
первое воскресенье
после первого весеннего полнолуния
Канадский гражданин с фамилией Тихонов (или же Тимофеев) приводит историю чудесного своего спасения в далёком году. Он жил тогда по ту сторону океана, на прежней исконной Родине, и к нему постучали...
Я вычитал в забытой газете, что население земли обновляется каждую пятилетку на 10%, что на свете обитает столько-то миллионов стариков в возрасте до восьмидесяти и ещё столько-то, которым за восемьдесят. Сложив и поделив, без мотивов и объяснений, получим последние тысячи, что с чувством и выражением прошамкают-отобьют: НКВД.
Собирайтесь, - сказали четыре буквы, - пойдёте с нами.
И Тихонов-Тимофеев покорно накинул пиджак. Но вдруг зачем-то... ну, не было никакой надобности, по совершенно неизвестной причине, залез для чего-то во внутренний карман. А там лежала, зашитая ещё мамой, ладанка или иконка. И вот Т-Т нащупал её пальцами сквозь подкладку и неожиданно осмелел: предъявите, пожалуйста, ордер.
Те показали.
- Помилуйте, - Т-Т говорит, - здесь у вас Тихонов, а я Тимофеев.
Или напротив?
- Извините, - Т-Т поклонился, - простите великодушно. - Только у вас Тимофеев, а я - Тихонов.
Ну и что же? - спрашивает мой сын. - Привели б, куда следует, разобрались... и отпустили бы...
* * *
В "ночь длинных ножей", 30 июня 1934 года, когда Гитлер расправлялся со своими соратниками, был арестован в Берлине некто Наймюллер. Вскоре выяснилось, что он просто однофамилец. Непричастность его подтвердилась и на суде. Тем более, думаю, поймали истинного Наймюллера. Ложного тем не менее препроводили в кутузку. И держали до самой войны, пока не ухлопали. То ли по приговору, то ли в концлагере...
Ну и что? - спрашивает мой сын. - Как же ты кончишь эту историю?
* * *
А вот как.
Возьму Новый завет (Ветхого не имею) и раскрою, где раскроется. И прочитаю, что прочитается:
В тот же первый день
вечером,
когда двери дома,
где собирались
ученики Его
были заперты,
пришёл Иисус,
встал посреди
и говорит:
мир вам! -
Здравствуйте!
Продолжение с приложением
1856
20 апреля по-старому (2 мая по-нынешнему),
в городе Ветлуге, Костромской губернии
родился Василий Васильевич Розанов
Когда окружающие были повально заражены "борьбой", захвачены глобальным переустройством, его вопиющий глас призывал и вдалбливал:
"Домашний очаг", "свой дом", "своя семья" - единственное святое место на земле, единственно чистое, безгрешное место. Выше Церкви, где была инквизиция. Выше храма, ибо там пролилась кровь.
И, разумеется, выше, - добавим мы от себя, - идеологий, партий, революций...
Я наткнулся на сочинения Розанова случайно, в квартире-музее известного музыканта. Пианист и композитор, почитатель и посетитель Льва Николаевича Толстого, он собрал обширную библиотеку.
Не только Андрей Белый и Михаил Осипович Гершензон - как-никак, местные граждане. Но и (полагаю, изъятые в иных местах) эмигранты: Вячеслав Иванов, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева - те самые, что перебрались ко мне в заветную тоненькую тетрадь. И привожу, не справляясь, по высохшим неразборчивым строчкам:
Я ещё не такой подлец, - говорит Р., - чтобы жить "по морали". Миллион лет прошло, пока душа моя выпущена была погулять на белый свет. И вдруг бы я ей сказал:
- Ты, душенька, не забывайся и гуляй по морали!
Нет, я ей скажу:
- Гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая! Гуляй, как сама знаешь... А вечером пойдёшь к Богу.
Ибо жизнь моя и есть день мой. И это именно мой день, а не Сократа и не Спинозы.
Перед следующим отрывком - маленькое отступление. Розанов поминает Николая Владимировича Корецкого, что явился на свет в 1869 году, пережил Великий Октябрь, лишился собственной типографии, превращён на старости лет в корректора. Арестован 31. XII. 37. Расстрелян 11. I. 38... До катастрофы издавал популярный журнал "Пробуждение". И в семнадцатом году, аккурат накануне Февральской революции, напечатал стихи Валентина Петровича Катаева.
Вот они здесь, в мятой ветхой тетради. Зоркие, пластичные. Зимний ночной пейзаж...
Катаев редактировал "Юность", которую все читали. И онемелыми пальцами переписывая Розанова, я ощутил вдруг, что время замкнулось.
25-летний юбилей Корецкого. Приглашение. Не пошёл. Справили... Кто знает поэта Корецкого? Никто. Издателя-редактора? Кто у него сотрудничает?
Очевидно, господа писатели идут поздравлять всюду, где поставлена сёмга на стол.
Бедные писатели! Я боюсь, правительство когда-нибудь догадается вместо "всех свобод" поставить густые ряды столов... "Большинство голосов" придёт. Придёт "равное, тайное, всеобщее голосование". Откушают, поблагодарят. И не знаю, удобно ли будет после "благодарности" требовать чего-нибудь.
Так, великая ставка свободы в России зависит от многих больших причин и ещё от одной, маленькой: улова сёмги в Белом море.
Василий Васильевич Розанов скончался 5 февраля 1919 года в тогдашнем и нынешнем Сергиевом Посаде.
Могила не сохранилась.
Приложение
Стихи Валентина Петровича Катаева из журнала "Пробуждение"
Морозный воздух был прозрачен, тих и чуток.
Туманным радужным кольцом окружена,
Из-за садов и дач на белый первопуток
Бросала тени низкие луна.
Звенели бубенцы нестройным, полным звоном,
Откуда-то неслись людские голоса,
И в море, от луны, на золоте зелёном
Переливалась ртутью полоса.
Я помню, как сейчас, холодный блеск тропинок,
Сады... И на ресницах выгнутых твоих
Мерцающие звёздочки снежинок,
Осыпавшихся с веток кружевных.
В издательстве Арт Хаус медиа вышли ТРИ книги Эдуарда Шульмана: ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ роман Полежаев и Бибиков, сборник повестей и рассказов Новое неожиданное происшествие И БЕЛЛЕТРИСТИКА С ЭССЕИСТИКОЙ ЕВРЕЙ ИВАНЫЧ - ИСТОРИЯ СЕМЬИ И СТРАНЫ.
Справка из Интернета
Эдуард Шульман родился в 1936 г. в Минске. С 1944-го живет в Москве. В 1962-м окончил творческий вуз. При советской власти обнародовал три расскаа (в журналах Юность, "Знамя" и "Неман", псевдоним - Эд. Шухмин). Под тем же псевдонимом (и под псевдонимом Игорь Секретарев) - в журналах "Континент" (Париж), "22" (Израиль). При гласности и перестройке - за собственной подписью издавался в России и за рубежом (Израиль, Франция, Германия, Швейцария, США). Как прозаик, критик, эссеист - в толстой и тонкой периодике: "Огонек", "Октябрь", "Дружба народов", "Знамя", Иностранная литература, Итоги, Лехаим Победитель сетевого конкурса "ТЕНЕТА-98" (номинация "отдельный рассказ"). Две книги переведены на французский.