ЭДУАРД ШУЛЬМАН
кратко о творческих результатах
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2008):
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2009):
Перекидной календарь
Октябрь
Михаил Юрьевич Лермонтов и Сергей Александрович Есенин родились в "один день".
Лермонтов - в 1814 году, 3 октября по старому стилю (15-го по новому). Есенин - в 1895-м, 3 октября по новому стилю (21 сентября по старому).
И вот что написал Сергей Александрович Есенин:
Издревле русский наш Парнас
Тянуло к незнакомым странам,
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.
Здесь Пушкин в чувственном огне
Слагал душой своей опальной:
"Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной".
И Лермонтов, тоску леча,
Нам рассказал про Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо злата.
За грусть и жёлчь в своём лице
Кипенья жёлтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.
И Грибоедов здесь зарыт,
Как наш дань персидской хмари,
В подножии большой горы
Он спит под плач зурны и тари.
А ныне я в твою безгладь
Пришёл, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
Мне всё равно! Я полон дум
О них, ушедших и великих.
Их исцелял гортанный шум
Твоих долин и речек диких.
Они бежали от врагов
И от друзей сюда бежали,
Чтоб только слышать звон шагов
Да видеть с гор глухие дали.
И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой,
Зане созрел во мне поэт
С большой эпическою темой.
Мне мил стихов российский жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поёт о пробках в Моссельпроме.
И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи как телогрейка,
Но я их вслух вчера прочёл -
И в клетке сдохла канарейка.
Других уж нечего считать,
Они под хладным солнцем зреют.
Бумаги даже замарать,
И то, как надо, не умеют.
Прости, Кавказ, что я о них
Тебе напомнил ненароком,
Ты научи мой русский стих
Кизиловым струиться соком.
Чтоб, воротясь опять в Москву,
Я мог прекраснейшей поэмой
Забыть ненужную тоску
И не дружить вовек с богемой.
И чтоб одно в моей стране
Я мог твердить в свой час прощальный:
"Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной".
...28-го декабря Сергей Александрович Есенин, написавши последние стихи, обмотал вокруг шеи верёвку два раза, выбил из-под ног табурет и повис лицом к синей ночи, глядя на Исаакиевский собор.
Верёвка была крепкая.
От чемодана, вывезенного из Европы.
Владимир Владимирович Маяковский застрелился.
И когда лежал в гробу, выпирали носки здоровенных ботинок, которые он привёз откуда-то из Европы и похвалялся, что им сносу не будет.
Весело блестели металлические подковки.
Сносу не будет!
Николай Алексеевич Клюев упал будто бы на неизвестном километре Сибирской железной дороги.
Гумилёв,
Цветаева,
Мандельштам,
Ахматова,
Пастернак
...войдя во внутренние покои дворца с намерением кушать чай, Государь сказал: "Получено известие, что Лермонтов убит на поединке. Собаке и смерть собачья".
Великая княжна вспыхнула и с горьким укором отнеслась к словам Государя.
И вот, внявши кроткому её взгляду и ушедши из комнаты, Государь снова взошёл туда, как бы впервые.
И объявил:
- Господа! Получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, погиб на Кавказе.
Средь шумного бала
Писатель Дмитрий Васильевич Григорович вспоминал о графине Толстой, жене графа Алексея Константиновича, поэта. Она - урождённая Бахметьева. Из разорённого семейства. Мать старалась не только сбыть дочку, но и продать не без выгоды. Познакомила с князем, который сделал ребёнка.
Брат вступился за честь сестры, вызвал князя на дуэль и погиб.
Бахметьева вышла за Миллера, страстно влюблённого. Да она-то терпеть его не могла, скоро бросила.
Бежала с Григоровичем. Он впервые, по тогдашнему термину, употребил её на качелях. В пути, на железной дороге, употреблялись до изнеможения. Она была необыкновенно пылкая и страшно возбуждалась в тряском вагоне.
Напросились в гости к помещику Нечаеву. У него шесть дочерей от разных жён. И всех своих девочек лишил он невинности. Хоть справа налево, хоть слева направо, - лишил...
Поодиночке и парами каждую ночь девушки пробирались к Григоровичу.
Мать, последняя супруга Нечаева, жила с лакеем. Дочки скопом подглядывали и передавали. Фамилия лакея - Солдатов. Барыня укладывалась в постель, а он навытяжку дежурил в дверях.
- Ну, боец, раздевайся! Ложись!.. Пошёл вон!..
Младшее чадо выдал Нечаев замуж, подпоив будущего мужа: невеста - на четвёртом месяце и как бы чего не вышло... пронюхает губернатор, то, сё...
Дочка кончилась родами и, умирая, целовала папу Нечаева.
- За долгую жизнь, - говорит Григорович, - наблюдал я много подобного и бесподобного. И должен заметить: дочки-любовницы прямо-таки обожают отцов-растлителей... чувствуют необыкновенную привязанность.
Сёстры Нечаевы буквально не отпускали Григоровича, и госпожа Миллер покинула его. Когда он вернулся, она, расслабленная и томная, лежала у себя в Бахметьевке на диване. Подле, на низенькой табуреточке, коленками упершись в подбородок, примостился граф Алексей Константинович Толстой, держал любимую за руку и читал стихи:
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Примечания:
Стихотворение «Средь шумного бала» опубликовано в журнале «Отечественные записки», 1856, № 5. Обращено к Софье Андреевне Миллер, будущей жене поэта. Жених - Алексей Константинович Толстой - познакомился с нею в декабре 1850 года (или в начале пятьдесят первого) на маскараде в Петербурге.
Впоследствии Пётр Ильич Чайковский положил эти стихи на музыку.
Не странно ли, что самый, наверное, проникновенный романс о любви к женщине сочинил композитор, избегавший слабый пол, боявшийся тётенек хуже смерти... Дело, быть может, отчасти в том, что любимый адресат в тексте Толстого не имеет, так сказать, половых, гендерных признаков, не принадлежит по грамматике ни к мужскому, ни к женскому роду.
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдалённой свирели,
Как моря играющий вал.
Историю Григоровича зафиксировал Алексей Сергеевич Суворин - издатель и журналист, малость свихнувшийся на женской неверности и коварстве.
Молодая жена Суворина погибла в результате двойного самоубийства - своего и любовника (который по уговору выстрелил в неё). А Суворин - ни сном, ни духом. Не подозревал, не догадывался...
И дневник его - полный свод антиженских баек и случаев.
В пьесе, например, нравится ему реплика:
Медовый месяц один, а бедовых много.
Или:
Некто приехал в Питер, - пишет Суворин, - остановился в гостинице, встретил знакомую из провинции. Спустя несколько дней она приглашает его. Приходит. Дамы, кавалеры. Пьют чай, пирожные, шампанское. После ужина дамы явились голые.
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моём сердце звучит.
Разговоры о том, - пишет Суворин, - как хорошо и весело живётся кокоткам и вообще женщинам, которые ничем не стесняются. Какие у них наряды, какие бриллианты, какие рысаки, сколько поклонников. Мужчины любят именно таких женщин. Это, дескать, и есть настоящее счастье.
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь -
И вижу печальные очи,
И слышу весёлую речь.
...Офицер женится, - пишет Суворин. - Вдруг получает анонимное письмо: мол, жена ездит в бани к любовнику, туда-то, в такие-то часы. Отправляется. Просит соседний номер. Дают. Не раздевается. Слышит голос жены и незнакомый мужской. Стучит. Нарочно басом, сквозь кашель «я, - говорит, - ламповщик, пустите газ поправить». Ему отворяют... Остальное можно вообразить.
И грустно так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю...
Люблю ли тебя - я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!
умер
28 сентября (10 октября) 1875 года
от передозировки морфия
Графиня Софья Андреевна Бахметьева-Миллер-Толстая
дожила до 1892-го
Алексею Сергеевичу Суворину
отмерено, как и Григоровичу,
78 лет
Он был настоящий журналист и мальчишкой мечтал проникнуть в острог, дабы колодники рассказали ему свои истории, а он бы потом напечатал...
Все сыновья Суворина, кто в молодых годах, кто в глубокой старости, добровольно ушли из жизни.
Младшая дочь при советской власти погибла в тюрьме.
Высший свет
14 октября 1964 года заместитель министра Авдотья Такая-то пригласила гостей.
Ну там, друзья детства. И прочие ответственные товарищи.
А среди прочих - майор. В штатском. А может, полковник. В штатском поди разбери.
Но что интересно - анекдоты накручивает. Как вошёл - анекдоты. И очень, знаете, актуальные.
На злобу дня.
Нет, чего бы попроще. В троллейбусе, скажем, толпа. Вот парня с девушкой сбило - не разомкнёшь. И дышать нечем. Ах, она говорит, молодой человек, я чувствую ваш конец.
Мило, правда? Сразу пятый класс вспоминается...
Или ещё, из детского сада. Пошёл Иван Иванович в диспансер. А что поделаешь - надо!
На что жалуетесь? - врач спрашивает. Да вот, говорит, синий. Ну да? Предъявите!
Показывает.
Орлов с Истоминой в постели
(Тара-тара-тара-тата),
Не отличился в жарком деле
(Тара-рара-рара-тата).
Не думав милого обидеть,
Взяла Лаиса микроскоп...
Ну и тут то же. Берут микроскоп.
Хоть ты Орлов, хоть Иван Иванович, а конец-то один. А Лаиса, или Раиса, или спутница из троллейбуса - значения не имеет. Всё равно на анализ, ежели синий.
- Ну что, доктор, как? Жить буду?
- Будете, - заверяет. – Только, пожалуйста, скажите своей Лаисе, чтобы не пользовалась копирками.
Синей, простите, копировальной бумажкой…
Да ведь майор в штатском не туда заворачивает:
- Дорогой Никита Сергеевич! - врач говорит. - Ваша драгоценная жизнь вне опасности, но передайте, прошу Вас, уважаемой Катерине Алексеевне - пусть выпишет из Парижа рулончик...
Вот какие толстые обстоятельства! А?.. Что ж вы не улыбаетесь, гости дорогие?
- А ежели не поможет? - Никита Сергеевич спрашивает.
- Тогда так, - врач посоветовал, - пейте ржавую воду, а на шею вешайте магнит.
И совсем даже не смешно. Ни капельки.
А главное, об ком речь?.. Про графа, что ли, Никиту Панина? Про Екатерину I – урождённую Марту Скавронскую - супругу Петра? Или Екатерину, допустим, Великую?
А-а-а!..
А пошлю-ка я вас в Большую, извините, красную энциклопедию, где по соседству и обретаются искомая Екатерина Алексеевна да близлежащий Никита Сергеевич, который аккурат 14 октября 1964 года освобождён, - цитирую, - от обязанностей секретаря... и члена...
Видит Такая-то - гость пропадает. Ах ты, думает, друг детства! Майор, думает, полковник! Хозяйка я, думает, аль не хозяйка? Авдотья аль не Авдотья? А-а, думает, мне плевать - я на велосипеде!
Слушайте все! Пожаловали иноземцы в Россию - тюрьму осмотреть. Да ради Бога! Будьте любезны! Милости просим!.. Красота, чистота, уют. Арестанты в пижамах. У одного - полоса чёрная с жёлтой искрой, у другого - голубая и блеск фиолетовый.
- Отчего это в форме такое разночтение? - иноземцам-то невдомёк. - Со смыслом или по случаю?
- Ну, как же! - Такая-то поясняет. - Которые чёрные с жёлтым - эти, блин, анекдоты рассказывали. А фиолетовые с голубым - они, обратите внимание, те самые анекдоты подслушали. Так выпьем, - провозглашает и с рюмкою к штатскому другу тянется, - выпьем, голубчик, за встречу!
Тут гость изумился, давай водку глушить. Закуску накладывает... И разговор общий наладился, тосты пошли, здравицы:
Поклонник ветреных Лаис,
Тираны мира, трепещите!
А вы восстаньте и внемлите -
Взяла Авдотья микроскоп!
Дневник, рапорт, стихотворение
15 октября 1827 года
Вчерашний день, - записал Пушкин, - был для меня замечателен. Достигши Боровичей в двенадцать часов утра, застал я проезжающего в постели. Он метал банк гусарскому офицеру. Меж тем я обедал.
При расплате недостало пяти рублей. Я поставил на них, и карта за картой, проиграл тысячу шестьсот. Расквитался довольно сердито, взял взаймы и уехал, очень недоволен собою.
На следующей станции нашёл Шиллерова "Духовидца", но едва успел прочитать первые строчки, - вдруг подлетели четыре тройки с фельдъегерем.
- Вероятно, поляки? - сказал я хозяйке.
- Да, - отвечала она, - их нынче отвозят с допросов.
Я вышел взглянуть.
Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошёл высокий, бледный и худой молодой человек с чёрной бородкою, в фризовой шинели и с виду - настоящий жид. За коего и был мною принят. И неразлучные понятия "жида" и "шпиона" произвели на меня обыкновенное действие, - поворотился спиною, воображая себе, что был он затребован в Петербург для доносов и объяснений.
Однако же тот, кого принял я за жида, взглянул на меня с живостью. Я невольно обратился к нему. Мы оба пристально смотрим - и я узнаю Кюхельбекера.
Кинулись друг другу в объятья. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством - я его не слыхал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнаю, что везут их из Шлиссельбурга... но куда же?
Господину дежурному генералу Главного Штаба
фельдъегеря Подгорного
Рапорт
Отправлен я был сего месяца двенадцатого числа в город Динабург с государственными преступниками, и на пути, на станции Залазы, вдруг бросился к преступнику Кюхельбекеру ехавший из Новоржева некто господин Пушкин. Начал поцелуями, а после с ним разговаривал.
Дабы помешать оному, повелел я отвезть арестанта за полверсты, а сам остался для прописания подорожной и заплаты прогонов. Но господин Пушкин просил меня передать Кюхельбекеру денег... кричал, и угрожая мне, говорит:
- По прибытии в Санкт-Петербург в ту же минуту доложу Его Императорскому Величеству, как за недопущение распроститься с другом, так и дать ему на дорогу денег. Сверх того, не премину также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу.
О себе господин Пушкин с угрозою объявил, что был посажен в крепости и потом выпущен, почему я ещё более препятствовал иметь им сношения. А преступник Кюхельбекер сказал мне: это тот Пушкин, который сочиняет.
Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,.
И в сладких таинствах любви!
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море,
И в мрачных пропастях земли!
* * *
Все приведённые выше отрывки заимствованы у классика (смотри Пушкин, Собр. соч. в 10 тт., т. III, стр. 35 и т.VIII, стр. 20-21, 497-498) и сопоставлены в данной последовательности Натаном Яковлевичем Эйдельманом.
Действуя свойственным нам способом, мы печатаем документы подряд, не разрежая фразами-связками, но вторгаемся в текст непосредственно, переписывая его (в том числе и классический) на свой лад... На кой ляд?
Кроме того, в трудах Эйдельмана убраны из дневника классика, полагаю, для общей стройности, упоминание о нации (на три буквы), её внешних признаках и неразлучных понятиях. Существенно оно или нет, но случайному этому тождеству - арестанта с южным на-родом - обязаны мы появлением "Кюхли". Ибо автор его был еврей, похожий на Пушкина. И в первом своём романе встретился, стало быть, сам собой.
Утверждаю принципиально бездоказательно. Скажу только, что Тынянов родом из Режицы (Резекне), которая в первую мировую стала фронтовым городом, откуда жителей насильственно выселяли, обвиняя печатно (в газетах и в приказах по армии) в неразлучных понятиях...
А как, интересно, звали его по-настоящему?.. Юрий? Николаевич? Тынянов?
По древнему обычаю, евреем считается тот, кто (раз) обрезан, (два) не менял имени, (три) ходит в синагогу. И ещё что-то (четвёртое).
Мы не обрезаны, имя нам дали чёрте какое, в синагогу не ходим. Но что-то осталось (четвёртое).
Лев Натанович Лунц, младший современник Тынянова, пытался обрести Отечество, перейдя из местных подданных в граждане Литературы. Как вчера, заполняя анкету, хотелось мне написать:
Место рождения? - Пушкин.
Родной язык? - Пушкин.
Национальность? - Пушкин.
Тут, может, сошлись бы Есенин и Пастернак, Бунин и Бабель, Якобсон и Бахтин, Шкловский и Поливанов и для смеха Ильф и Петров.
Или Сергей Александрович (Есенин) послал бы нас куда подальше - в Рязанскую губернию, в село Константиново? А Ивану Алексеевичу (Бунину) подавай, по-нынешнему, Липецкую область, Елецкий район! И даже тихоня Бабель спросил бы умильным голосом: а нельзя ли, братцы, присобачить Одессу и писателя Мопассана, который Ги де?..
Бог помочь вам, друзья мои!
Праздничный пирог
Дорогу оттуда досюда знаете? "Зыковка" называется.
Вон академик Шухов со мной по соседству, на Шаболовке, башню возвёл. Так она так и идёт - "башня Шухова". Или в Париже - Эйфелева... А Хрущёв Никита Сергеевич, помните? Четыреста вёрст бетона уложил, чтобы родное село к цивилизации подключить... Хрущёвка!
Эх, разве дождёшься! Хоть себя лично на бифштексы изрежь!.. И кому скажешь, куда пойдёшь, где голову приклонишь?
К двадцатилетию революции (обсчитали?) назначили Васю Зыкова в Северный обком комсомола. Секретарём. Может, и первым. Вот он быстренько снарядился да по области укатил. На "эмочке" или на "форде". Уж что у них там в гараже имелось.
А только что б за ним ни прислали, - лежит меж болотами деревня Брюхово. Не Брёхово, обратите внимание. И не лежит, - а как бы это образно сформулировать? - располагается.
Здесь восточное нашествие увязло. Деревня наша Брюховка собой Европу и заслонила. А когда норманны пошли Китай завоёвывать, тут и споткнулись. А тем более "эмочка" или "форд". Наша деревня - Брюховка. Ни пройти, ни проехать. Только на пузе проползти.
И возмутилась быстрокрылая Васина душа. Нам нет преград ни в море, ни на суше! Нет таких крепостей... Но с песнями и с танцами не пойдёшь в инстанции. Там обязательно про оркестр спросят - кто музыку исполнять будет?
Развернул Вася "форда" и прямым ходом наверх. Мимо милиционера. По широкой лестнице. По ковровой дорожке... Ах, как "эмочка" по ступенькам скачет!
Господи, какая машина была! Их немцы в войну позахватывали - с места двинуть не могут.
А Вася бы на Памир взлетел. Не то что в кабинет товарища Пифагорова.
Он после в Южном обкоме орудовал - товарищ наш Пифагоров. По маслу и молоку Америку догонял.
И перегнал!
Колхозы, видишь, план выполняли за счёт магазинов: мясо и молоко покупали да государству-то и сдают... А товарищ Пифагоров концы с концами увязывает!
Пифагоровы штаны на все стороны видны!
Вот голая наша спина и открылась. И как уткнулся в неё Хрущёв Никита Сергеевич, совсем духом пал. Да ну вас! - сказал. - Здесь тысячу лет ничего не будет!.. Махнул рукой и взялся собственную семью обеспечивать.
А Пифагоров (без имени-отчества) плешивую голову под пулю подставил. Нажал там чего следует, и готово дело. Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой! - как Вася Зыков ему в кабинете пропел.
- Брюхово, говоришь? - сказал Пифагоров-Северный и тряхнул чубатою ещё головой. - Используя внутренние резервы...
- Брюхово! - прошептал Вася и от переполняющих чувств даванул на клаксон. - С опорой на собственные силы...
"Эмочка" взвыла.
- Давай! - сказал северный Пифагоров и рубанул воздух с твёрдостью Пифагорова-Южного. - Нам бы только начать, развернуться... А там в правительство с просьбой войдём: помогите, не бросать же на полпути...
_______________________________________________
- Да я в жизни дороги не строил! - говорит Василий Васильевич Зыков, распространяющий ныне "местное лото". - Я думал как? Соберём народ. Кирки, лопаты добудем. Поскребём малость земельку, уровняем. Асфальтом залили, и пошёл!.. А там - гатить, трамбовать, камни укладывать. Да ещё во сколько рядов!.. А камень где взять? А возить на чём?.. Сто тысяч народу эти пятьдесят вёрст мотыжили... Да если б я знал!
А вы думаете, Пётр Великий знал, что шведов побьёт?
В 1940 году, - рассказывает министр, - мы в течение летнего сезона построили шоссейную дорогу. Трасса была поделена между городами и районами, а внутри городов и районов - между различными организациями. В результате большой подготовительной работы полотно насыпали в один день.
Вспоминается, с каким энтузиазмом масса народу рано утром вышла на трудовой подвиг. Более ста тысяч с одного конца и более шестидесяти тысяч с другого двинулись навстречу друг другу. А посередине работали жители прилегающих деревень. На помощь прибыли добровольцы-соседи. Людей пришло больше, чем предполагалось.
К исходу этого воскресного дня мы обозрели место работ с самолёта. Под нами лежала хорошо профилированная, жёлтого цвета трасса, как праздничный пирог в 90 километров.
Незабываемо!
А после того как полотно улежалось, за дело взялись каменщики.
Седьмого ноября (25 ОКТЯБРЯ по-старому) дорога была готова!
Кизил, боярышник, ирга…
Мы занимается словами.
Что и-волга, что та-волга –
Равно придумано не нами.
Кто там поёт? Что там цветёт?
Какие звери, птицы, камни?
Напротив ли, наоброт –
Нам всё едино: плавни, ставни…
Но кровь красна,
но крик кричит,
И стонет стон,
и стыд стыдится,
И плачет плач,
и боль болит…
А сон нам снится,
снится,
снится…
То, о чём буду говорить. ПРИНТ НЕ НУЖЕН. Но, мб, разместить в Интернете между текстами, так сказать, в интересах читателя:
Здравствуйте, уважаемые зрители живого телевидения! Я – Эдуард Шульман. Продолжаю свой хронотоп «Двадцатый век пошёл на пенсию». По форме – перекидной календарь, но с элементами отрывного – коротенький текст на обратной стороне.
В сентябре, когда мы расстались, я обещал, что включу несколько историй с переходными датами – по старому и новому стилю.
Послушайте!
ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ПАРНАСЕ
* * *
Не уверен, уместно ли, остановлюсь, однако, на союзе «зане» в стихотворении Сергея Александровича Есенина:
И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой,
Зане созрел во мне поэт
С большой эпическою темой.
«Зане» - по словарю – потому что, так как. Книжное, устаревшее.
В наши дни вроде бы не потеряно поскольку. Почти потеряно ибо – книжное. Окончательное выпало из разговорной лексики понеже.
Не собираюсь и не призываю что-либо насильственно возвращать. Но язык – национальное богатство. И оставшись с двумя-тремя союзами, мы, извините, реально, конкретно обеднели.
Читаю у Даля и Фасмера: зане, занеже – потому что, так как, поскольку, ибо, для того, затем что, понеже, поне.
СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА
* * *
Перехожу непосредственно к событиям ХХ века.
ВЫСШИЙ СВЕТ
* * *
Историки спорят, кто из братьев Орловых находится в постели с Евдокией Ильиничной Истоминой.
Скорее всего, Михаил Фёдорович Орлов.
Что касается Дуни (Авдотьи) Истоминой, о ней много чего известно. И, в частности, то, что она никогда ни у кого не была на содержании.
ДНЕВНИК, РАПОРТ, СТИХОТВОРЕНИЕ
* * *
Последний сегодняшний текст связан с датой, многими ещё не забытой. И тоже переходящей.
ПРАЗДНИЧНЫЙ ПИРОГ
* * *
Напоследок, если осталось несколько минут, прочитаю стихотворение. Оно, вероятно, как-то стыкуется с размышлениями о союзе «зане».
В издательстве «Арт Хаус медиа» вышли ТРИ книги Эдуарда Шульмана: ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ роман «Полежаев и Бибиков», сборник повестей и рассказов «Новое неожиданное происшествие» И БЕЛЛЕТРИСТИКА С ЭССЕИСТИКОЙ «ЕВРЕЙ ИВАНЫЧ» - ИСТОРИЯ СЕМЬИ И СТРАНЫ.
Справка из Интернета
Эдуард Шульман родился в 1936 г. в Минске. С 1944-го живет в Москве. В 1962-м окончил творческий вуз. При советской власти обнародовал три расскаа (в журналах «Юность», "Знамя" и "Неман", псевдоним - Эд. Шухмин). Под тем же псевдонимом (и под псевдонимом Игорь Секретарев) - в журналах "Континент" (Париж), "22" (Израиль). При «гласности» и «перестройке» - за собственной подписью – издавался в России и за рубежом (Израиль, Франция, Германия, Швейцария, США). Как прозаик, критик, эссеист - в «толстой» и «тонкой» периодике: "Огонек", "Октябрь", "Дружба народов", "Знамя", «Иностранная литература», «Итоги», «Лехаим»… Победитель сетевого конкурса "ТЕНЕТА-98" (номинация "отдельный рассказ"). Две книги переведены на французский.