Интервью с Эдуардом Шульманом журналистки Ирины Семёновой для издания "Экслибрис"
ЭДУАРД ШУЛЬМАН
кратко о творческих результатах
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2008):
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2009):
Перекидной календарь
Июль 2009
Здравствуйте, уважаемые зрители «живого телевидения»! Я, Эдуард Шульман, открываю Июльский мой хронотоп
«июльскими днями» .
1917 года
Чем занимался в те дни Ленин, расписано по минутам.
7-го июля (все даты по новому стилю) закончился Съезд Советов. На той трибуне побывал Ленин дважды. Плюс знаменитая реплика с места, после которой в собрании сочинений проставлено: «аплодисменты, смех».
Никогда не забуду, - передаёт очевидец, - каким долгим, несмолкаемым хохотом встретили товарища Ленина, когда он заявил, что наша партия готова в любую минуту взять власть.
Другая речь не меньше развеселила публику. Тотчас откликнулся сатирический журнал. Дескать, широкие народные массы, под руководством товарища Ленина, поймали тощего, измождённого трудами миллионера и давай выпытывать "буржуинские" секреты. Особо усердствовал, обратите внимание, «мрачный низкорослый кавказец».
Нет, говорят, в Отечестве пророка...
Но дело тут не принципа, а срока.
А сроки-то подоспели - Съезд закрылся. И Ленин отправился не домой, не к жене и старшей сестре с зятем, а на Фурштатскую улицу к Дмитрию Васильевичу Стасову, ухвативши, извините, под ручку хозяйскую дочь Елену Дмитриевну.
Квартира известная, с немалою кубатурой. Здесь устраивались платные (на пользу революции) лекции и концерты, набивалось, не слишком теснясь, человек полтораста-двести, - отчего ж Ленина не приютить? Пускай даже с младшей сестрой Марией Ильиничной, без которой, из осторожности, Вождь будто бы никуда не ходил. А ещё, по слухам, подселилась на время семейная пара Зиновьевых...
И гостили вроде бы до 12 июля, когда (Ленин с сестрой точно) отбыли на дачу в Финляндию. Собирались-то раньше, да бастовали железнодорожники. А 12-го возобновили работу, - ну и поехали.
Причины такие: а) в целях безопасности; б) отдохнуть и поправить здоровье.
И значит, недомогание удержало Ленина от присутствия на конференции петроградских большевиков. Они собрались 13 июля на экстренное (набираю в разрядку) совещание.
А Вождя нет как нет.
Только через несколько дней, с разгаром июльских событий, извлекли его из Финляндии, с дачи.
Трясся в пригородном вагоне, как мы - в утренней электричке, среди газетного шелеста, шороха и шёпота: "Ленин... Ленина... Ленину... " По привычке загадывал, не сцапают ли на границе, где (в Белоострове) проверяли документы.
Но милиция (уже милиция!) не среагировала на фамилию «Ульянов».
Ну и пробрался с грехом пополам на извозчике в штаб революции, в особняк Кшесинской, и промямлил с балкона краткую речь, извинившись перед матросами, что ослабел горлом...
А может, как в Октябре, закружилась голова?
"Mir schwindelt, - сказал будто бы Троцкому, - голова кругом". Хотя schwindeln, заметим в скобках, имеет и другое значение: лгать, мошенничать.
Почему скрывался Ленин в "июльские дни" - ясно: расклеили указ об аресте...
Но почему притаился "до"?
Временное правительство спланировало летнее наступление, чтобы в случае победы укрепить своё временное положение. Триумфа, как мы знаем, не получилось...
Но это мы знаем - потомки.
А современникам кто подскажет? Ленину, Сталину, Каменеву, Зиновьеву... Или бойцам Петроградского гарнизона. Им-то с маршевой ротой - в окопы. Из уютного столичного тыла...
Великий Октябрь назывался когда-то "переворотом". Формулировали ещё проще: «солдатский бунт»...
Ну и в июле то же.
Пулемётный полк - сводный, 20-25 тысяч народу - грозился выйти на улицу. С пулемётами.
Что прикажете делать? Хорошо, если наступление провалится. А ежели нет? Недаром атакуют австрийцев - слабейшую сторону. И соотношение в нашу пользу, и австрийские славяне с мадьярами сдаются толпами, добровольно... Предоставляется шанс. А ну как единственный? Последний!
Литературный приём, который мы в данный момент эксплуатируем, именуется «несобственной прямой речью». Иными словами, приведённые выше соображения никому конкретно не принадлежат.
Прошлое столь же темно, как будущее и настоящее. Попробуйте прояснить, кто выиграл Бородинское сражение. Наполеон, потому что забрал Москву? Кутузов, потому что прогнал Наполеона? It depends, - говорят англичане, - как посмотреть.
Когда-то Гегель ненароком
И (тара-тата) наугад
Назвал историка пророком,
Пророчествующим назад.
Комментатор уточняет: не Гегель, а Шлегель... Но поэт не слушает комментатора.
Вопрос об "июльском восстании", подготовлено ли большевиками, репетиция ли Октябрьского, или стихийный солдатский бунт, - вопрос этот остаётся открытым. А что мы сейчас объявим, не более как гипотеза.
Ленин исчез накануне событий, ожидая, как повернётся. Умом понимал: рано. А сердце жаждало.
По натуре, он был "теневой" человек. Не Троцкий, не Зиновьев, не Луначарский. Не Александра Михайловна Коллонтай.
Те - публичные. А Ленин, подобно Сталину, предпочитал "норочку".
В семнадцать лет, когда повесили брата, сказал будто бы: "Мы пойдём другим путём. Не таким путём надо идти".
Принимаю (частично) традиционное толкование. Мол, пойду не с народниками-террористами, а склоняюсь к марксизму... Только откуда же в те времена марксизм? В Симбирской губернии...
Володя Ульянов, по нашей гипотезе, сказал вот что: мы пойдём другим путём - свою голову (вразрядку) не подставим.
Не отметаю свидетелей, что уличают Вождя в личной нехрабрости. Никогда-де не дрался руками. Избегал потасовок...
Верю, однако же, Надежде Константиновне Крупской: «смел и отважен». Сидя в норочке, очень многое брал на себя. И, прежде всего, - кровь. Не боялся крови. Потому что не он начал... Первая его фраза на Страшном суде: "Они убили Сашу".
Отчего Ульяновы, кроме младшего Дмитрия, не имели детей?
По нашей дикой, абсолютно ненаучной теории, так ударила казнь - напрочь отшибла способность к деторождению. "Казус Ленина" должен бы убедить человечество или, по крайности, власть имущих:
1. Смерть как мера пресечения - опасная вещь, обоюдоострая, вроде того меча; 2. Нельзя казнить за намерения.
У каждого повешенного-расстрелянного отыщется сын, брат, дядя, сосед... и Бог весть, кто ещё... и такого натворит, такого наворотит на белом свете... развяжет, допустим, гражданскую войну.
Здоровье ему позволяет. И совесть тоже. А это не всякому дано.
Троцкий, по нашей гипотезе, мечтал стать Вождём. Стоять во главе партии. Как Плеханов. Как Ленин. Ну, хотя бы как Мартов. И к июлю семнадцатого был меж- или между-районцем. Не большевиком, не меньшевиком, не плехановцем.. Не вступал никуда. Уклонялся объединяться. Подспудно надеялся, что он и его группа одолеют, сделаются главной силой социал-демократии, поведут за собой широкие пролетарские массы.
Согласно нашей теории, эти надежды рухнули 17 июля 1917 года на площади Таврического дворца, Там собралось чуть ли не с полмиллиона. Матросы схватили министра земледелия Виктора Михайловича Чернова (1873, город Камышин - 1952, город Нью-Йорк).
В недавние времена о нём пришлось бы рассказывать особо, но сейчас, когда отворили бывший «спецхран», ограничусь библиографическим указанием: смотри Чернов В.М., Перед бурей, Нью-Йорк, 1953 г.
Меня же когда-то поразил такой факт, наблюдаемый в газетном зале государственной публичной библиотеки: вернувшись из эмиграции в апреле семнадцатого года, Чернов печатал в родимой эсеровской прессе (другие не принимали?) собственные стихотворные переводы... Неплохо бы вставить какую-нибудь строфу, да тетрадочка с выписками, жаль, затерялась.
В соответствии с нашей гипотезой, Троцкий понял, что вот сейчас, по его знаку, займётся пожар. Стоит лишь растерзать Чернова. Толпа опьянится. Разом испугается и обнаглеет. Назад пути нет! Только вперёд!.. И бросится на штурм Таврического.
Но Троцкий не отдал приказа. Глядя на затравленного Чернова, предположительно и внезапно усёк, что не сумеет, не управится. В лучшем случае, Вождь № 2. Вот Ленин в своём закутке, Ленин - да. У него убили брата. И он возьмёт на себя.
- Товарищи! - закричал Троцкий, вскакивая на грузовик, - Я не допускаю мысли... я убеждён... Товарищ Чернов, вы свободны!
И революция отодвинулась ещё на четыре месяца.
Продолжение через год
18. 07. 1918
Здесь сошлись друг с другом братские войска,
родственное оружие, общие знамёна. Мужество
и мощь государства обратились против себя,
показывая, как слепа и безумна охваченная
страстью человеческая натура.
В городе прапрабабки, Екатеринбурге, в последнюю ночь читал Плутарха свергнутый русский царь: «братские войска… родственное оружие...» И не успел даже лечь - постучал Юровский:
- Срочная эвакуация. Всем собраться внизу.
И Николай Александрович осторожно снёс на руках спящего сына.
Женщины сели. Юровский объявил приговор - решение местного совета. И Николай Александрович, как пишет сердобольный английский автор, в растерянности спросил: what?
- Что? - Или, может быть: - Как?
- Пли! - тихо сказал Юровский и махнул рукой.
* * *
А через полвека, 18 июля тысяча девятьсот шестьдесят далёкого года, я беседовал в Питере с его дочерью.
Об её комсомольской юности, о многолетнем лагерном сроке - - -
И всё мне казалось, чего-то она ожидает. Какого-то, что ли, вопроса, намёка, подвоха. Озирается, жмётся, кутается в платок...
Продолжение в XIX веке
Так говорит Греч
Кто он да что - смотрите в энциклопедиях, словарях... А говорит, повторяю, так:
I
Едва ли случалось в мире какое-либо великое бедствие, возникало какое-либо ложное или вредное учение, которое в начале своём не имело хорошего повода благой мысли. Какой честный человек, истинно просвещенный патриот способен равнодушно взирать на нравственное унижение России, на владычество в ней дикого варварства!
Государство, обширностью своею не уступающее древней Римской империи, окружённое восемью морями, орошаемое великолепными реками, обитаемое сильным смышлёным народом, представляет с духовной стороны зрелище грустное и даже отвратительное.
Может ли существовать порядок и благоденствие в стране, где из шестидесяти миллионов населения нельзя набрать осьми умных министров и пятидесяти честных губернаторов, где воровство, грабёж, взятки являются на каждом шагу, где нет правды в судах, регулярности в управлении, где добродетельные страждут, а народ коснеет в невежестве и разврате...
При таком сравнении России с другими европейскими государствами рождается в каждой благородной душе вопрос: отчего у нас это так? нет ли средства искоренить зло и насадить добро?
Вот и соберутся ревнители добра, обыкновенно люди молодые, возьмутся судить да рядить...
II
Рылеев был не злоумышленник, не формальный революционер, а фанатик, слабоумный человек. Бывало, сядет у меня в кабинете, раскроет "Гамбургскую газету", читает-читает, ничего не понимает. Дойдёт до слова "конституция" - вскочит и обратится ко мне:
- Сделайте милость, Николай Иванович, переведите, что тут такое. Должно быть, очень хорошо!
Однажды сидел и толковал о разных неинтересных предметах. Вдруг говорит:
- Удивительно, как иногда можно очутиться в неприятном положении!
- Точно, - отвечал я, - мало ли что бывает...
- А что, по-вашему, неприятнее всего?
- Всего неприятней, если б мне следовало завтра уплатить три тысячи рублей, а у меня - ни копейки.
- Это пустое! Есть случаи куда неприятнее!
- А какие, например?
- Вот, - сказал он, вперив в меня свои вечно движущиеся маленькие глаза, - вот! Когда б вам открыли, что зреет заговор против правительства, и пригласили б в него вступить? А! Что бы вы сделали?
- Это решить нетрудно: за хохол да на Съезжую!
- Возможно ли? - сказал он. - А если бы заговор был составлен для блага и спасения государства, как, например, против Павла I?
- Нет, Кондратий Фёдорович, - отвечал я, - заговоры составляются не для блага государства, а для удовлетворения тщеславия и корыстолюбия частных лиц. Пользы не принесут никакой, кроме горького урока. Что же касается до заговора, который был против Павла, то, во-первых, участники его, князья да графы, не оказали бы нам великой чести содействовать их подвигам, а во-вторых, я гораздо скорее желал бы быть на месте камер-гусара Саблина, которому заговорщики изрубили голову, когда он закричал: "Государь, спасайся!"... Неужели, как граф Зубов, шататься по свету с клеймом на лбу: цареубийца...
- Да что вас так привязывает к царям? - спросил он с какой-то досадою.
- Положим, - отвечал я, - вы ни во что ставите присягу... Но между мной и царём есть взаимное условие: он оберегает меня от внешних врагов и от внутренних, велит мостить и чистить улицы, зажигать фонари. А от меня требует только - сиди тихо... Вот я и сижу.
III
...Рылеев скитался не знамо где. Но к вечеру явился домой. У него собрались несколько героев того дня. Сели за стол и закурили сигары.
Булгарин, ошеломлённый взрывом, пришед часов в восемь, нашёл честную компанию за чаем. Рылеев встал, преспокойно отвёл его в переднюю и сказал:
- Тебе здесь не место. Ты будешь жив. Ступай домой. Я погиб. Прости. Не оставляй жены моей и ребёнка.
Поцеловал и выпроводил из дома.
IV
В числе заговорщиков не было ни одного не дворянина, ни одного купца, артиста, ремесленника, чиновника. Все - потомки Рюрика, Гедимина, Чингис-хана, бояр и сановников.
Восставали против злоупотреблений и притеснений именно те, которые меньше всего от них терпели. Эти помыслы были чужды русскому уму и сердцу и в случае успеха подвергли бы нас игу несравненно тягчайшему.
И предали бы Россию бедствиям, о каких нельзя составить себе понятия.
V
Мне тошно здесь, как на чужбине!
Когда я сброшу жизнь мою?
Кто даст мне крыле голубине -
Да полечу и почию.
Весь мир как смрадная могила!
Душа из тела рвётся вон.
Творец, Ты мне прибежище и сила,
Вонми мой вопль, услышь мой стон.
Приникни на моё моленье,
Вонми смирению души,
Пошли друзьям моим спасенье,
А мне даруй грехов прощенье
И дух от тела разреши.
(Рылеев в Петропавловской крепости)
Повешен
13/25 июля 1826 года
Продолжение в прошлом веке
28.07.1942
На чистом листе бумаги я напишу про генерала Потапова. Возможно, это М.И. Потапов, который накануне войны командовал пятой армией. Но я о нём ничего не знаю.
Мы стоим в очереди за газетами. Лето. Пляж. Народ благодушен и добр, поскольку располагает временем. Беседуют о футболе. Опять наши продулись. Затем переходят к шахматам.
Человек с длинным лицом, растянутым продольными морщинами, высказывается в том смысле, что настоящим чемпионом был Михаил Ботвинник. Во рту - два золотых зуба, они весело блестят, и странно наблюдать этот вставной неподвластный блеск. Зубы словно живут сами по себе, не подчиняясь тощему печальному человеку.
Находятся другие: толстый седой старик и мальчик в солидных очках, под сенью дерева, на бидоне...
Вспоминают Алехина.
Мальчик не умаляет заслуг Ботвинника. Недаром именно с ним да ещё с молодым Кересом соглашался Алехин встретиться на первенство мира. Старик подтверждает. И начинает казаться, что мальчик не вычитал свои сведения из книг, а видел всё сам, своими глазами, через очки...
- На сорок первый год назначено было. - Белые прозрачные волосы старика шевелятся, и сквозь них просвечивает нежный розовый затылок. - На июль месяц... Война помешала.
- Он всё время назад просился, - говорит мальчик об Алехине. - Его Сталин не пускал.
- И правильно! - говорит длиннолицый. - Покинул Родину, - он неловко вскидывает руку, - и всё! - Рука падает, отрезая Алехину путь домой. - Выбрал себе по вкусу, и живи.
- А пленные? - спрашивает старик.
Мальчик кричит, что читал "Историю Великой Отечественной войны" и там все потери приводятся по немецким данным.
- И сколько убитых, и сколько раненых - всё по немецким! - кричит мальчик. - Пишут, что цифры завышенные... А своих-то данных нет! Мы их просто не считали, понимаете?
- Мы ихних считали, - говорит длиннолицый, весело блестя зубом. - А пленных своих за людей не считали.
И наступает черёд генерала Потапова.
Генерал Потапов, рассказывает старик, попал в плен. Он был ранен. Немцы долго лечили его, чтобы переманить на свою сторону. Высокого ранга начальники, один другого главнее, беседовали с генералом. Наконец, вызвали к Гитлеру.
Лично я, сказал Гитлер, не против Сталина. Но он запутался в сетях мирового масонства, и надо его спасать. Так что кто со мной - тот за Сталина. Нет, сказал генерал Потапов, кто за Сталина - тот не с вами... Но всё равно немецкие газеты напечатали, что выступает за них. А самого генерала упрятали в лагерь.
Мальчик сидит под деревом, на бидоне, подперев подбородок руками. Голова запрокинута. Он ещё в таком возрасте, когда смотрят на взрослых снизу вверх. Даже сквозь очки. Даже если прочитали Большую энциклопедию. Том за томом. Плюс ежегодники.
После войны, продолжает старик, генерала Потапова судили и выслали. Но на той встрече с Гитлером было их трое. Был ещё переводчик-стенографист - аккуратный немец. И строчил себе в уголочке. И бумажку эту нашли.
Генерала Потапова освободили. И восстановили в чинах. И вернули ордена. И доброе имя. И (частично) здоровье, поместив в госпитали и санатории.
- Я у него гаражом заведовал, - говорит старик. - А он округом заправлял.
Мальчик сидит в тени. Он несколько полный для своих лет, и детский его живот переваливается через резинку трусов. Тело бледное и пухлое. Городское тело пучеглазого очкарика. Сидячего, лежачего, но не бегающего. Возможно, недавно приехал и хоронится от солнца, чтоб не сгореть, а скорее - сердечник. Оттого и залез под дерево.
- Это какой же Потапов? - спрашивает длиннолицый, и продольные морщины сдвигаются. - Который под Харьковом?
- Потапов был на границе в 1941 году, - говорит мальчик. - Ему когда доложили про перебежчика, что будет война, он сказал: зря бьёте тревогу.
- Не слыхал, - говорит старик. - Потапов мир с японцами заключал. На Халхин-Голе. По званию полковник, а у них глава делегации - генерал. Вот и нашему срочно присвоили. Тогда о Потапове все газеты трубили. Самый молодой генерал в Красной Армии!
- Да, это под Харьковом, - говорит длиннолицый, и зуб его блестит весело, как надраенный. - Приказ номер ноль двести двадцать семь помните?
Он оглядывается. Глаза снова останавливаются на мальчике.
Но мальчик протирает очки. Он знает только, что в 1942 году под Харьковом было наше неудачное наступление, после которого мы откатились далеко на юго-восток.
- Вас дети-матери проклинают... - говорит старик, очевидно, словами приказа.
- Вот-вот! - радостно смеётся длиннолицый. - Заградительные отряды по всему фронту, дезертирам - расстрел на месте...
Он говорит весело, радуясь, быть может, тому, что всё это было чёрте когда. А он, несмотря ни на что, жив. Уцелел. И вот стоит в очереди за газетами на берегу Чёрного тёплого моря, куда приехал на собственном автомобиле.
- «Сегодня, 28 июля 1942 года, войска Красной Армии оставили город Ростов, покрыв свои знамёна позором»... Сколько лет прошло, - говорит старик, - а первую фразу до сих пор помню... по сердцу ударило.
- А в скобках, в скобочках! - кричит длиннолицый. - Помните, в скобочках были там генералы-предатели: Павлов, Потапов... и этот, третий... А-а, забыл! - говорит весело, и золотой зуб сверкает, чувствуя себя, наконец, на месте.
Мальчик сидит, запрокинув очки. По окулярам медленно плывут облака, перетекая на белый и чистый лоб.
- Да, серьёзная бумага, - смеётся длиннолицый, - приказ № 227...
- А ты что же думал? - говорит старик. - Сколько можно было бежать?
Мальчик слушает.
Историческая справка:
Потапов Михаил Иванович (1902 - 1965). В Красной Армии с 1920 года. Участник Гражданской войны. Окончил Военную академию. В июне сорок первого - генерал-майор танковых войск. Во время Киевской оборонительной операции тяжело ранен. Попал в плен, где находился до апреля 1945-го. В плену держался мужественно и с достоинством.
С 1947 - помощник командующего, затем - командующий объединением. Награждён двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды.
"Комбриг Михаил Иванович Потапов, - писал Жуков, - был моим заместителем на Халхин-Голе... Его ничто не могло вывести из равновесия. Даже в самой сложной и тревожной обстановке был абсолютно спокоен, и это хорошо воспринималось войсками. Таким он был и в Отечественную войну, командуя 5-й армией Юго-Западного фронта".
Продолжение на Фестивале
29.07.1957
Революция была в красной рубашке и разговаривала по-немецки. Она стояла на I-й Мещанской, возле метро "Ботанический сад" и тыкала себя в грудь:
- Ich bin ein Maler... Maler.
- Художник! - перевёл я по нашему словарю. И для ясности уточнил: - Kuenstler?
- Nein, nein! - замахал руками. - Ein Maler... Maler!
И произвёл некий жест, отчего женщина в рабочих штанах сразу же догадалась:
- Да он маляр!
- Ja, ja, Maler! - И будто бы сунул кисть в воображаемое ведёрко.
Маляром был наш сосед Толя. Так и говорил своей Дусе:
- Я - маляр. А тебе что, надобно академика?
В ответ Дуся хватала его за вихор и таскала по всему нашему бараку на Октябрьской улице, в прежней Марьиной роще.
В будни Толя был тихий. По воскресеньям Дуся пряталась от него у соседей. Он гонялся за нею чуть ли не с топором, ломился в дверь и орал:
- Я маляр! А тебе, блин, надобно академика?!
И вот этот датский мальчик в красной рубашке и белых штанах тоже, оказывается, маляр. То есть маляр-то его отец. И мальчик помогал ему на каникулах. Заколачивал денежки приехать на Фестиваль молодёжи.
Сам-то студент. По-нашему - педагогического училища. Будет преподавать в младших классах. Программа тяжёлая - пять языков: английский, немецкий, французский, латынь, греческий...
"Если бы парни всей земли... ", - гремела из репродуктора тогдашняя песня. Что-то должны были мы сделать. Разом и впопыхах... Не помню. Что-то хорошее.
- Спроси его насчёт безработных...
Да-да, закивал, есть безработные. Получают пособие... Но и у вас тоже имеются.
Как? Здесь, в Москве?
29 июля 1957 года?
В нашем бараке на Октябрьской улице только-только провели газ, поставили центральное отопление, а прочие удобства перенесли со двора в конец коридора, окончательно подключая к цивилизации.
- У-у, так вас и сяк! - кричал маляр Толя. - Лучше бы, блин, взорвали!
А датский маляр указывал на троллейбус. Дескать, водитель (и порулил в воздухе) ведёт, а девушка (опять же изобразил) отрывает билеты. Это и называется "скрытая безработица". Потому что девушка совершенно лишняя. Вместо неё можно установить механизм.
I-я Мещанская сделалась вскоре Проспектом Мира. С одноимённым метро.
Но долго ещё ходили раскрашенные к Фестивалю троллейбусы, автобусы и даже грузовики. Потом они обесцветились. И на облезлых боках появилась скромная надпись чёрными буквами: маршрут работает без кондуктора.
- Excuse me, - сказал в нашей фестивальной толпе какой-то вроде бы старичок...
И революция заговорила с ним по-английски.
Good-bye, любознательные зрители живого телевидения. Благодарю за внимание. Надеюсь, повидаемся в августе. Всего вам хорошего!
На Профсоюзной дождик льёт,
На Ленпроспекте сухо.
Бывает и наоборот:
То по уху, то в ухо.
В издательстве «Арт Хаус медиа» вышли ТРИ книги Эдуарда Шульмана: ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ роман «Полежаев и Бибиков», сборник повестей и рассказов «Новое неожиданное происшествие» И БЕЛЛЕТРИСТИКА С ЭССЕИСТИКОЙ «ЕВРЕЙ ИВАНЫЧ» - ИСТОРИЯ СЕМЬИ И СТРАНЫ.
Справка из Интернета
Эдуард Шульман родился в 1936 г. в Минске. С 1944-го живет в Москве. В 1962-м окончил творческий вуз. При советской власти обнародовал три расскаа (в журналах «Юность», "Знамя" и "Неман", псевдоним - Эд. Шухмин). Под тем же псевдонимом (и под псевдонимом Игорь Секретарев) - в журналах "Континент" (Париж), "22" (Израиль). При «гласности» и «перестройке» - за собственной подписью – издавался в России и за рубежом (Израиль, Франция, Германия, Швейцария, США). Как прозаик, критик, эссеист - в «толстой» и «тонкой» периодике: "Огонек", "Октябрь", "Дружба народов", "Знамя", «Иностранная литература», «Итоги», «Лехаим»… Победитель сетевого конкурса "ТЕНЕТА-98" (номинация "отдельный рассказ"). Две книги переведены на французский.