ЭДУАРД ШУЛЬМАН
кратко о творческих результатах
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2008):
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2009):
Интервью с Эдуардом Шульманом журналистки Ирины Семёновой для издания "Экслибрис"
Перекидной календарь
Январь 2009
Приветствую вас, уважаемые зрители Живого телевидения!
С Новым годом!
С новым ПЕРЕКИДНЫМ КАЛЕНДАРЁМ со старым Эдуардом Ароновичем Шульманом.
Седьмого января, в среду, получил я по электронной почте ближневосточное письмо. От бывшего москвича, ныне – иерусалимского жителя:
Здравствуйте, Эдуард Аронович! Сейчас у нас война.
Мой младшенький находится в эпицентре этой мясорубки… В батальоне из 140 человек убито и ранено 30.
Можете представить наше с женой состояние – никак не в силах помочь своему ребёнку. Нам остается только молиться и верить.
Желаю всего наилучшего…
МОЛИТЬСЯ И ВЕРИТЬ…
Такова, вероятно, человеческая участь.
ЛЮБИТЬ, РАБОТАТЬ, МОЛИТЬСЯ И ВЕРИТЬ.
Попробуем поработать…
8-е января 1937 года
Кино с прототипами
В большом чёрно-белом кабинете, обитом дубовыми панелями, под двумя большими портретами, сидели Писатель и Вождь. Между ними сидел Переводчик - маленький человек, исполняющий в нашем фильме роль сыщика.
Вождь в полувоенной форме, во френче и галифе, в мягких сапогах с короткими голенищами.
Широк в плечах. Стрижен под "ёжик". Усат. Седоват. Лицо усталое и нездоровое - от малого пребывания на воздухе. Но очень доброе. И когда улыбается, - около глаз лучатся морщинки.
Вождь набивает трубку. Уминает табак жёлтым обкуренным ногтем. Выпускает дым короткими мелкими залпами, не затягиваясь.
Напротив, в мягком кожаном кресле, сидит Писатель.
В пиджаке и галстуке. Весьма европейской внешности. Наверно, бегает по утрам. Делает зарядку. Не пьёт, не ест жирного. Содержит семью и любовницу. Пишет по книге в год.
Немного робеет перед Вождём. Но держится с большим достоинством.
- Скажите, пожалуйста, - говорит Писатель чётко и почтительно, - с Вашего любезного разрешения, я хотел бы спросить о процессах, которые проходят в вашей стране... и которые взволновали мировую общественность.
- Писатель хочет спросить о процессах, - говорит Переводчик.
- Слушаю Вас, - говорит Вождь.
- Наш мудрый вождь и учитель, - говорит Переводчик, - готов выслушать ваш вопрос.
Писатель прокашлялся.
- Видите ли... - Ещё раз покашлял. - Надеюсь, Вы извините меня. Как писателю мне более пристало излагать на бумаге... Боюсь, в устном общении не всегда выражаюсь достаточно внятно.
Писатель умолк. Вождь посмотрел на Переводчика. И тот перевёл:
- Писатель извиняется за неточность формулировок.
- Но Вы ещё ничего не сказали. - И Вождь засмеялся.
- Наш мудрый вождь и руководитель оценил Вашу шутку о различии устной и письменной речи. Просим Вас держаться неофициально. - И пояснил будто бы от себя: - Свободней, свободней держитесь!
- Мировая общественность, - говорит Писатель, - и в том числе многие друзья Вашей великой страны - мы все очень удивлены и, можно сказать, озадачены отсутствием улик на последних процессах. Обвинение основано на голых признаниях обвиняемых.
Писатель перевёл дух... А Переводчик перевёл:
- Мировой общественности недостаточно, что преступник сознался.
- Продолжайте, - сказал Вождь.
- Светлый гений, - перевёл Переводчик, - слушает Вас.
- Если есть свидетели обвинения, - волнуясь, сказал Писатель, - зачем держать их за сценой? Пусть выйдут, пусть выступят. Если найдены какие-то письма или планы, изобличающие подсудимых, - обнародуйте! Сделайте фотокопии, напечатайте. Пусть все убедятся в полной обоснованности обвинения... Или следы. Преступники, а тем более заговорщики оставляют следы. Где они? Покажите. Пригласите корреспондентов - ваших и зарубежных. Уверяю Вас, это будет только на пользу.
- Представить улики, - перевёл Переводчик, - было бы к нашей выгоде.
Писатель замялся. И стал тщательно вытирать вспотевшие руки.
- Мы - ваши друзья, - сказал он, почему-то оглядываясь, - и далеки от мысли... Без сомнения, в вашей передовой… небывало передовой стране не применяются меры морального или физического воздействия. Новое общество исключает такие методы. Мы понимаем... Но когда подсудимые, один за другим, как по команде... в тех же словах и выражениях...
- Мировая общественность скорбит, - сказал Переводчик. - Растерялись от добровольных признаний.
Вождь достал изо рта погасшую трубку. Размеренно ударил по черенку. Придвинул пепельницу изящным движением. Вытряхнул не спеша пепел. Со вкусом разломил папиросу. Высыпал табак в трубку. Умял. Зажёг. Закурил. И поднялся.
Тут же вскочил Переводчик. Не зная, как быть, привстал в кожаном кресле Писатель.
- Сидите, сидите, - сказал Вождь.
- Можете сесть, - перевёл Переводчик.
Писатель сел... А Переводчик остался стоять, следуя за Вождём взглядом...
Вождь ходил из угла в угол по обширному кабинету. В мягких сапогах. По толстому ковру. Совершенно бесшумно. Чуть вперевалочку. И со стены смотрели на него два портрета - могучий философ и тщедушный военный.
- Вы, иудеи, - сказал Вождь, - создали бессмертную легенду - легенду об Иуде.
- Вы - еврей, - сказал Переводчик, глядя в лицо Писателю.
Но Писатель прервал его:
- Я не еврей. - И даже рукой махнул, как бы отмахиваясь от подозрения.
- Он не еврей, - сказал Переводчик.
Вождь засмеялся. Тихо и ровно. Ручейком. И лицо его лучилось доброй усмешкой. Два человека и два портрета слушали этот смех. И смотрели на расходящиеся, словно дедушкины, морщинки.
- Есть такая восточная пословица, - сказал Вождь, снисходя к объяснениям, - "коли умный, так либо еврей, либо жулик". - И засмеялся последним смешком. - А вы, значит, и не еврей.
- Великий покровитель изящного, - сказал Переводчик, - припомнил народную мудрость, что евреи - очень древний и культурный народ. Однако нет правил без исключения.
- Я не еврей, - сказал Писатель. - Могу представить неопровержимые доказательства.
- Он не еврей, - сказал Переводчик. - У него - справка.
А Вождь засмеялся:
- Не надо, не надо, гражданин Писатель! Мы не мировая общественность. С нас довольно чистосердечного признания.
- Не нужно доказательств, - сказал Переводчик. - Мы верим Вам на слово.
И Писатель улыбнулся.
Трубка погасла. Вождь подошёл к столу, разжёг её снова, но курить позабыл.
- Передайте мировой общественности, - сказал он, чуть наклоняясь к Писателю, - что мы судим наших врагов не для неё, а для собственного народа... Улики, свидетели - всё это важно праздным интеллигентам. Простого человека они только запутают. Безусловное признание говорит ему куда больше, чем все ваши хитроумные доказательства. Это - во-первых.
Круглым движением Вождь вывернул руку по направлению к Писателю и разжал маленький кулачок, словно выпустил птицу.
- Второе. Их судит военный суд. Он судит опытных заговорщиков. А где это видано, чтобы опытные заговорщики оставляли улики или живых свидетелей... Нет, Вы рассуждаете как романист. А я шесть раз бежал с каторги.
Вождь наконец закурил и глубоко затянулся.
- А в-третьих. Чего не понимает мировая общественность?.. Мнят себя солью земли, а сами погрязли в своём гуманизме и университетском образовании... Двести тысяч простых людей пришли на Главную площадь нашей столицы. И требуют не улик и не доказательств. Они требуют казни для заговорщиков.
Продолжение в тот же день
8-го января 1937 года
Надо ли говорить, что Писатель в представленной сцене, разумеется, не Фейхтвангер (1884 - 1958). Некоторые текстуальные совпадения ничего не значат. Хотя бы потому, что Фейхтвангер никогда не отрекался от еврейства.
Скорее, наоборот, выпячивал.
Маяковский некогда пошутил: "Я - поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу".
С близкою интонацией Фейхтвангер мог бы, наверное, повторить:
- Я еврей. Этим интересен. Об этом и пишу ("Еврей Зюсс", "Иудейская война", "Еврейка из Толедо"... )
Соответственно Вождь - не тютелька в тютельку Иосиф Виссарионович. Сходство, конечно же, налицо... Впрочем, заформулируем так: Писатель меньше похож на Фейхтвангера, чем Вождь - на Сталина.
Само собой, третий персонаж - Переводчик - не работник ЦК ВКП(б), не замзавотделом печати и издательств Борис Маркович Таль. И хорошо бы воспроизвести фотографию из центральной газеты с тогдашнею "шапкой":
Вчера, 8 января 1937 года, товарищ Сталин принял германского писателя Лиона Фейхтвангера. Беседа длилась свыше трёх часов.
Тот снимок воскресит на мгновение номенклатурного еврея, расстрелянного перед войной...
Ну и сменяем его на Жида (1869 - 1951). Который Андре. Французский писатель. Лауреат Нобелевской премии. Делегат от сексуальных меньшинств - "голубой". И тоже посетил прежнюю нашу Родину на четыре буквы - СССР. Подобно Фейхтвангеру, принят Сталиным. Однако не обольстился. И зафиксировал всё, как есть.
Например: "Что восхищает в Ленинграде - это Санкт-Петербург".
Занятно, что местный уроженец Константин Константинович Вагинов (1889 - 1934) сказал (и напечатал!) приблизительно то же:
"В Ленинграде, - говорит, - интересует нас Санкт-Петербург".
Опередил француза!
Но иноземный Жид откровеннее. Вот свели его со стахановцем, что за пять часов исполнил работу, на которую тратили восемь дней.
- Не означает ли это, - язвительно спросил Жид, - что пятичасовую работу растягивали на неделю?
Ведь стахановское движение (по имени Алексея Григорьевича Стаханова) изобрела, подчеркните, не советская власть, а Катон-старший. Сей древнеримский деятель призывал повысить производительность путём трудового соперничества между рабами.
Обе книги - Андре Жида и Лиона Фейхтвангера - изданы у нас под одной обложкой. Комментаторы дружно выясняют, почему Жид отстаивал правду, а Фейхтвангер, увы, отступился.
Попробую ответить.
Однако не в полном объёме, а в отдельной, поверхностно взятой плоскости. Приведу воображаемую цитату:
Я сталкивался в Советском Союзе со многими "голубыми" из различных кругов и подробно беседовал с ними. Случалось, они говорили:
- Я уже долгие годы не думал о том, что "голубой". Ваши вопросы напомнили мне об этом.
Раньше их бойкотировали, преследовали. Теперь они - крестьяне, рабочие, интеллигенты, солдаты, полные благодарности к новому режиму.
Как вы догадались, цитата принадлежит Фейхтвангеру. Приписав её Жиду, мы заменили существительное "еврей" прилагательным "голубой". Ибо как раз "голубые" проблемы тревожили Андре Жида. О них, среди прочего, толковал он со Сталиным. Сочувствия, естественно, не обрёл.
Слов нет, настоящий художник не отклоним от истины. По своей природе. В силу внутреннего устройства. Это, бесспорно, главное и основное - Причина с большой буквы и причина вразрядку.
Но существует и ПОВОД.
У Андре Жида - "голубой". У Лиона Фейхтвангера - "жёлтый". По цвету звезды, с которой погибнут вскорости шесть миллионов звездоносцев.
Уйдут дымом. Через трубу в концлагере...
С задачей отвести смерть прибыл Фейхтвангер в Москву.
Да, он кривил душой. Отворачивался от правды... Но то была ложь во спасение. Важно убедить Запад, что Сталин - каков ни есть - противник Гитлера. И следственно, его, Запада, союзник.
Антигитлеровская коалиция сложилась в 1941 году.
Фейхтвангер мечтал о ней в тридцать седьмом. До Мюнхена. До советско-германского пакта. До захвата Прибалтики и раздела Польши.
До 22-го июня.
Ему не поверили. Запад отнёсся с презрением, Восток - с подозрением. Как, блин, засуетилось шустрое племя! Ну ладно бы, заокеанские толстосумы или писатели-гуманисты. А то - Литвинов! Нарком иностранных дел, твердокаменный большевик. И хлопочет о коллективной безопасности, сватает нас англо-французскому капиталу... Нет, торгаш - он и есть торгаш: Меер Вулах из Белостока!
А журналист Кольцов-Фридлянд? А жёны ближайших соратников - Андреева, Ворошилова, Молотова... Уж не о том ли (гипотетически) размышлял Вождь, внимая Писателю? Кивал, посасывал трубку, усмехался...
И бросив прощальный взгляд на старую газетную фотографию, мы заключим календарную нашу заметку двойным ироническим титулом:
Жид Фейхтвангер, или Святая ложь
Примечание:
Вулох (Валлах) - паспортная фамилия Литвинова. Но в немецкой национал-социалистической пропаганде фигурирует он не иначе, как "еврей Финкельштейн". Поскольку был и одноимённый немец - Карл Вильгельм граф Финк фон Финкельштейн (1714 - 1800) - министр иностранных дел Фридриха Великого.
20 января
1942 года
в берлинском пригороде Ванзее
подписан протокол
"об окончательном решении
еврейского вопроса"
Деньги для гетто
Небольшая монетка, очень лёгкая, никель. Шестиугольная звезда, почти стёртые буквы: еврейский совет старейшин, гетто в Лицманштадте...
Такой плоский металлический кругляшок достался моей знакомой от деда-фронтовика, и вот она спрашивает - знакомая, кому бы продать, сколько примерно стоит...
Будь я специалистом, заглянул бы в "Нумизматический словарь". Но я не специалист и роюсь в другой литературе.
Эту редкую малотиражную книжку привёз когда-то школьный приятель. Мы сидели с ним за одной партой. Затем я поступил в институт, а он загремел на действительную. И приволок оттуда, как отличник боевой и политической, чёрный кирпич под твёрдой обложкой - "СС в действии".
- На, - улыбается, - дарю! Тебе пригодится...
И правда что, пригодилось. На странице такой-то читаю:
гетто Лицманштадт
Донесение
В 15 часов, находясь на посту, заметил я старуху-еврейку, которая влезла на забор, просунула голову и пыталась схватить свёклу с проезжающей машины. Пришлось применить оружие. Двумя выстрелами еврейка была сражена. Вид оружия - карабин. Израсходованные боеприпасы: два патрона.
Науманн, вахмистр охранной полиции
Прочёл, заложил страницу, отправился на работу.
Вечером, за ужином, включил радио. Передают про какого-то немца. Вернее, он наш, тутошний. Родился на Украине и подростком встретил войну. С мамой и папой застрял в оккупации. Зарегистрировались как "фольксдойчи" (природные немцы) и разом с германскими войсками откатились на запад. В городе Лицманштадте предоставили им пустующую квартиру на главной улице.
Потом, как говорится, "силою вещей" очутилось семейство на Колыме, в лагере. Мама с папой погибли... Бывший подросток реабилитирован. Осел под Москвой, подал на эмиграцию. Как "фольксдойч" считает себя полноправным германским гражданином. Ещё в Лицманштадте ему и родителям вручили соответствующий документ.
А немецкое правительство - ни в какую. Вы, дескать, по статусу гражданин "Третьего рейха", но при чём здесь мы - федеральная Германия, Bundesrepublik Deutschland? Так что извольте на общих основаниях...
А упрямец наш не согласен. Гражданин, блин, и точка!..
Который год судится, потрясая ветхими архивными справками из города Лицманштадта...
Да где же тот Лицманштадт? В Чехии, что ли? В восточной Германии?
Есть у меня кузен. По матери - моей тётушке - Рабинович, а по отцу - Петров. С латентным, значит, потаённым происхождением. В своё время по материнской линии, из-за матери, сильно его донимали. Ну и допекли – раскрылся!.. Придумал себе псевдоним - Израиль Петров - и преподаёт "Историю сионизма".
- Карл Лицман, - меня просвещает, - немецкий генерал... В первую мировую войну - на Восточном фронте... осуществил прорыв под Бжезянами... И когда во вторую мировую немцы расколотили Польшу, они, в его честь, переименовали Лодзь...
Ах, вот оно как - Лодзь... где каждый третий - еврей... Выселили из центра... дома и квартиры отдали немцам... В гетто, на пятачке, теснились 160 тысяч местных, плюс 20 тысяч пришлых, плюс пять тысяч европейских цыган...
Главой юденрата - еврейского совета - был некто Румковский. При нём работали больницы, аптеки, школы, а главное - оборонные предприятия. Посредством ударного труда надеялся Румковский уберечь евреев от депортации...
Советская Армия-освободительница застала в живых 880 человек.
Деньги для гетто, - излагаю по "Словарю нумизмата", куда наконец-то забрался, - деньги для гетто чеканились и печатались немецкими оккупационными властями. Из гетто в Лодзи (Лицманштадте) сохранились монеты в 10 пфеннигов, в 5, 10 и 20 марок - аллюминиевый и аллюминиево-магниевый сплав...
Особой нумизматической ценности не представляют.
Отлистнём календарь назад. Переместимся в Москву середины прошлого века, в эпоху Страха и Восторга.
13 января 1953 года
нам сообщили в газетах, что арестована группа врачей - профессора Вовси, Коган М.Б. и Б.Б., Фельдман, Этингер, Гринштейн и другие. Позднее стало известно, что разоблачила профессоров рядовой врач - женщина, вместе с ними работавшая. Вскоре после смерти Сталина (через месяц) профессора были освобождены и реабилитированы. Бдительная докторша лишилась ордена и прожила до глубокой старости.
Мы, нижеподписавшиеся
Летом, после войны, мне показали дом, где я родился, - узкую неширокую яму двух цветов: красный кирпич (битые, колотые осколки) и зелёный пыльный репейник. Мать и отец ходили по развалинам, вспоминая старых соседей, а я собирал про запас гибкую проволоку, чтобы одарить ею весь двор и наделать пистолетов, стреляющих колючками.
Мы жили в бывшей комнате для прислуги.
Вечерами, разложив на коленях планшет, отец сочинял заявления: я, нижеподписавшийся... - и далее, по пунктам, отчего нам необходима другая комната.
Мать укладывала меня на столе. Перед сном я вытягивался что есть силы, стремясь ногами достать буфет... хоть пальцами ног, хоть кончиками пальцев. Мне обещали, что купят велосипед, как только вырасту.
И вот однажды (к тому времени, считая по числу дней, вытягивающее упражнение было проделано две с половиной тысячи раз), однажды зимой я ощутил пальцами холодный буфетный бок. Сперва испугался, не сполз ли с подушки, не сжульничал ли. Потом лёг повыше - и ноги опять упёрлись в буфет.
- Мама! - закричал я. - Смотри!
Мать подошла и увидела, что ногти мои царапают краску. Отец тоже подошёл, а я из разных положений бил по буфету ступнями, удивляясь собственной длине и проворству.
- Какой ты стал большой, - сказала мама. - Ну, спи!
Они погасили свет и пошли на кухню.
Я лежал радостный и слушал радио:
Позор вам, общества обломки,
За ваши чёрные дела.
А славной русской патриотке
На веки вечные хвала!
И вдруг я вообразил, что мой отец - он ведь тоже врач, как та женщина, славная патриотка, - и ему выпало разоблачить всяких там медицинских светил... Он бы не отступил, не испугался, - всех бы вывел на чистую воду! И из разных городов, деревень, посёлков слали бы нам письма, и звонили бы по телефону незнакомые люди, и сам товарищ Сталин наградил бы моего отца орденом.
А отец сидел на кухне и, пользуясь отсутствием соседей, обсуждал с матерью, куда направить очередное заявление.
- Ты упустил своё время, - сказала мать. - Когда пришёл из армии, само слово "фронтовик" открывало все двери... Сергей Сергеевич до сих пор тем и держится, что фронтовик.
- А если сходить к нему? - спросил отец. - К Щегляеву? А?
Мать ответила, что попытка не пытка, хотя время всё-таки упущено. Вот когда я был маленький, - другое дело. Надо было идти, куда следует, и напирать на то, что разве маленький ребёнок может развиваться в такой обстановке. Комната - семь метров. Вход через кухню. Под окном - лаборатория, от которой несёт за версту... А теперь, что же, мальчик уже большой.
"Ага, - подумал я, - вспомнили, что вырос!"
Но они продолжали шушукаться: комната, Щегляев, нижеподписавшиеся... Как будто был самый обыкновенный день! Как будто не сегодня, не только что наступил срок исполнить обещанное...
Я выскочил в кухню и прокричал им об их предательстве.
- Иди спать, - сказал отец.
Но я кричал, что они не имеют права и должны купить велосипед. Взрослый, настоящий велосипед, раз я достал до буфета!
- Вчера иду домой, - сказала мать тихо, - а девчонки притаились в парадном и дразнят: а я ещё молода, а я ещё молода!..
- И правильно! - закричал я. - А будешь обманывать и не купишь велосипед - ещё не так будем дразнить!
И внезапно - не успел я договорить - отец ударил меня.
* * *
Утром я объявил голодовку.
Было воскресенье.
Мать оставила мне поесть и ушла к соседям шить на швейной машинке. Отца срочно вызвали в поликлинику.
Я стоял у окна. Гошка забрался на крышу сарая и раскидывал снег детской лопаткой. Нурмаханова мела двор. Почти весь снег уже сгребла, а Гошка пылил с крыши, подбавляя работы. Нурмаханова молча мела.
- Эй, Гошка! - закричал я. - Гошка!
Но он не слышал и вихрем пускал снег. "Какой маленький, - подумал я, - а сколько напортит!"
Во двор въехала новенькая "Победа". Из неё вылез Гошкин отец - начальник лаборатории. Раньше его возили на трофейном "опеле", а теперь, совсем недавно, дали "Победу".
Нурмаханова сняла Гошку с сарая, и он побежал к машине. Шофёр лихо тронулся, изрядно помяв сугроб. Нурмаханова убрала Гошкин снег, намела сугроб наново.
Я вышел на кухню, но там по-воскресному шипели сковородки и очень пахла оставленная матерью еда. Для сохранения сил я улёгся на диван, к стенке лицом.
Разоблачение презренной банды врачей-убийц ещё раз напоминает о той ненависти, которой охвачены...
И слушая радио, я мечтал не о том, что отец - герой: обнаружил шайку отравителей, - нет, я сам обнаружил! И меня награждают, и пишут в газетах, и о моём здоровье, как о здоровье той женщины, молится наша соседка, и лично товарищ Сталин...
Дверь распахнулась, и в комнату вбежал отец.
- Зови мать! Пир будет! - И вывалил на стол целую кучу свёртков.
Железно стукались консервы. Толстая колбаса подпрыгивала, как мячик. Отец стоял в дверях, весело блестя глазами, густо обсыпанный снегом, без шапки...
- Что с тобой? - суетилась мать, не выпуская шитьё. - Что это значит?
И мне даже стало жалко её, такую недогадливую. Ясно же, отец решил задобрить меня колбасой, чтобы я отказался от велосипеда.
- Знаешь, откуда я? - Отец сильно взмахнул рукой, устроив в комнате снегопад.
- Что с тобой? - трясла его мать
- Я был у Сергея Сергеевича! - крикнул отец.
- Да успокойся же! - И мать ещё сильнее сжала своё шитьё.
Отец засмеялся.
- Двадцать минут назад я был у Щегляева. - Сбросил пальто прямо на пол и обнял мать. - Понимаешь, у Щегляева слёг сынишка. Прежде они обращались к Гельфанд, но в связи с последними событиями... понимаешь?.. в общем, её нет в городе.
- Рахиль Марковна? - испугалась мать, тиская шитьё. - Неужели и Рахиль Марковна?
Отец подобрал пальто и зашептал что-то матери на ухо (наверное, о судьбе Гельфанд), потом весело сказал:
- У парнишки - тридцать восемь и шесть. За ушами - сыпь, лихорадка. В общем, корь. Типичная.
Мать разворачивала покупки.
- А сам Щегляев, - рассказывал отец, - очень любезный человек. Я, говорит, слышал - у вас стеснённые жилищные условия. Так вот, сейчас появились некоторые возможности. Только завтра же, не медля, подайте заявление.
* * *
Действительно, был пир.
Мать резала колбасу, из которой выскакивали белые жиринки, и не жалея масла, жарила любимые мои пирожки. Отец откупоривал бутылки.
Сели за стол. Отец налил белого себе, красного - матери, а мне - фруктовую воду.
- Ступай к столу, - сказала мать.
Я не пошевелился. Она позвала ещё раз.
- Не хочешь, как хочешь, - сказал отец, - ходи голодный. - И выпил по первой.
- Зачем тебе велосипед? - подсела ко мне мать. - Подожди до лета и тогда устраивай голодовки... ведь не будешь по снегу кататься.
Я повернулся спиной.
На столе булькала водка, а мать так и сидела подле меня, ни к чему не притрагиваясь.
- Отгадай загадку, - сказал отец. - В каком слове четыре буквы "ы"?
Я молчал. Отец взболтнул бутылкой, замутив водку на донышке. Встал из-за стола. Но не сделал и двух шагов - наткнулся на шкаф.
- Это комната закупорена, как бутылка, - сказал отец. - А человеку нужен воздух, простор... Тебе снится зелёный цвет? - спросил у меня. - Верно, снится?.. Хочешь сесть на велосипед и укатить далеко-далеко. Ведь правильно, да?
- Нет, - сказал я.
Потому что зачем врать? Мне не снится зелёное. А если спросить: для чего тебе велосипед? - не сумею толком ответить. Просто знаю, что не могу без него, вот и всё.
Отец взял меня на руки и посадил за стол.
- Праздник - всем праздник! - сказал матери. - Купим велосипед! - И стал кормить меня ласково и насильно.
- Папа, - сказал я, - а в каком слове - четыре "ы"?
Он взъерошил мне волосы.
- Эх ты, в ы л ы с ы п ы д ! - И когда мать отвернулась, угостил водкой.
По обычаю прежних вечеров, разложил на коленях планшет и забормотал:
- Мы, нижеподписавшиеся...
Мать отговаривала его - не сейчас, завтра! - но он упрямо сочинял заявление:
- Мы, нижеподписавшиеся... - И улучив момент, опять налил мне водки.
Я выпил и закашлялся. Мать забрала со стола бутылку.
- После консервов... для дезинфекции... - засмеялся отец. - Мы, нижеподписавшиеся... Пусть привыкает...
У меня кружилась голова.
- Папа, - спросил я, - а кто - нижеподписавшиеся?
- Мы, - сказал он.
- Кто мы?
- Ну, мы... я...
- Ты?.. Но как же ты - ниже?.. А кто выше?
- Никто не выше, - сказала мать рассудительно. - Выше начальник ставит резолюцию. Вот здесь, в уголку, Щегляев напишет: "Не возражаю" или "Согласен"...
- Значит, Щегляев выше? - спросил я. - И Гошкин отец, начальник лаборатории - он тоже выше?
- Ну да, - кивнул отец, - не мешай... Мы, нижеподписавшиеся...
Но я не понимал, как он может писать про себя - ниже. Мой отец - самый большой, самый добрый, самый хороший человек на свете!
- Как же ты - ниже? - кричал я. - Раз был на фронте! У тебя - два ордена и нашивки за ранение!
- Напоил ребёнка, - сказала мать.
Отец засмеялся.
А я кричал громко и всё о том же. Что если мой отец - ниже, то мне не нужно никакого велосипеда!..
И чтобы заглушить мой крик, мать включила радио на полную мощность:
Ещё вчера мы не знали этой женщины, а теперь имя её – символ высокой бдительности, непримиримой мужественной борьбы...
- Выпьем, - сказал отец трезво и торжественно. - По последней. - И встал.
* * *
Нам дали грузовик и двух рабочих. Мы уложили вещи по чемоданам, узлам, корзинам, но прежде чем выносить мебель, мать сказала, будто извиняясь:
- Присядем перед дорогой. - И улыбнулась опять же извиняющейся улыбкой. - По обычаю... Всё-таки столько здесь прожили...
Мы сели. Отец с матерью - вместе, обнявшись. Рабочие - в кухне, через дверь. Я - за свой стол.
Было очень тихо. По радио играла весёлая музыка.
- Ну... - сказала мать.
И все приготовились подниматься.
Но музыка неожиданно оборвалась, и никто не решался встать первым.
- Передаём Правительственное сообщение! - громко сказало радио. - Передаём Правительственное сообщение!
И рабочие вошли в комнату.
В ночь на второе марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве, в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг. Для лечения товарища Сталина привлечены лучшие медицинские силы...
ПЕРЕДАЁМ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ!
Под рассказом – дата: март, 1963. К юбилею. Десять лет, как умер Сталин.
В девяностые годы данный текст опубликован по-французски. Натурально в Париже. И в Израиле, - так сказать, в первородном состоянии, на языке оригинала.
А прошлой весной, с разрывом почти в полвека, издан, наконец, здесь, на Родине, в моей книжке «Еврей Иваныч».
До свидания, уважаемые зрители живого телевидения! До встречи в Феврале!
Глубокий поклон всем, кто нас смотрит.
Когда меня на Страшный суд
на дрогах чёрных повезут,
когда Харонова ладья,
причалит, -
Грозный Судия
задаст вопросы мне
прямые,
скажу в ответ:
- Я жил
в России.
Желаю всего наилучшего! – как написал мне иерусалимский знакомый.
ЛЮБИТЬ, РАБОТАТЬ, МОЛИТЬСЯ И ВЕРИТЬ…
В издательстве «Арт Хаус медиа» вышли ТРИ книги Эдуарда Шульмана: ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ роман «Полежаев и Бибиков», сборник повестей и рассказов «Новое неожиданное происшествие» И БЕЛЛЕТРИСТИКА С ЭССЕИСТИКОЙ «ЕВРЕЙ ИВАНЫЧ» - ИСТОРИЯ СЕМЬИ И СТРАНЫ.
Справка из Интернета
Эдуард Шульман родился в 1936 г. в Минске. С 1944-го живет в Москве. В 1962-м окончил творческий вуз. При советской власти обнародовал три расскаа (в журналах «Юность», "Знамя" и "Неман", псевдоним - Эд. Шухмин). Под тем же псевдонимом (и под псевдонимом Игорь Секретарев) - в журналах "Континент" (Париж), "22" (Израиль). При «гласности» и «перестройке» - за собственной подписью – издавался в России и за рубежом (Израиль, Франция, Германия, Швейцария, США). Как прозаик, критик, эссеист - в «толстой» и «тонкой» периодике: "Огонек", "Октябрь", "Дружба народов", "Знамя", «Иностранная литература», «Итоги», «Лехаим»… Победитель сетевого конкурса "ТЕНЕТА-98" (номинация "отдельный рассказ"). Две книги переведены на французский.