Интервью с Эдуардом Шульманом журналистки Ирины Семёновой для издания "Экслибрис"
ЭДУАРД ШУЛЬМАН
кратко о творческих результатах
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2008):
Перекидной календарь (по Эдуарду Шульману 2009):
Перекидной календарь
Февраль 2009
Здравствуйте, уважаемые зрители Живого телевидения. Я, Эдуард Шульман, приступаю к Февральскому своему хронотопу.
Для затравки – несколько текстов с переходной (переходящею) датой.
В 1834 году,
27-го января по старому стилю
(8-го февраля по новому),
родился
Дмитрий Иванович Менделеев
Он был, как известно, великий химик. А сверх того, и философ. Выпустил книжку "Заветные мысли".
Там говорилось, что есть два непримиримых учения: идеализм и материализм. Оба - как горные пики. И уводят нас на немыслимые вершины, под самые облака, отрывая от живой почвы.
Мы же, Россия, - полагал Менделеев, - страна плоская, сплошная равнина. Нам надобно сочетать возвышенные теории с оглядкой на собственные просторы, применительно к нашей истории и географии. Чтобы крайности поглощались бескрайностью...
Иными словами, - выводил Менделеев, - руководствоваться должно реалистическими соображениями.
Как оно получилось на практике, рассказывает моя тётушка. Она - казачка. И в процессе Цветной войны (между красными, белыми и зелёными) проживала с родителями в Области Войска Донского. В станице Такой-то. Где брат её - реалист - заканчивал реальное училище.
Не гимназию с древними и новыми языками, откуда прямая дорога в университет, и не ремесленную школу, что давала профессию и навыки работать руками.
Реальное образование было техническое. Химия, физика, математика и прочие естественные науки отчасти прикладного значения, почему реалисты, как правило, становились впоследствии инженерами.
И тётушкин брат (наш, по идее, дядюшка) наметился не иначе в какой-нибудь мукомольный институт - строить зернохранилища, мелькомбинаты, элеваторы...
А в процессе Цветной войны решил посмотреть, как красные занимают станицу.
Находясь во младенчестве, тётка не помнит, остерегал ли кто любознательного братишку. Просила ли мать: "Не ходи!", - повиснувши на сыновних плечах. Или отец, старый вояка, пробурчал, отворачиваясь: чего, дескать, ты не видел?
Напяливши чёрные штаны с красным кантом (не форменка ли родимого училища?), а то и казачьи чикчиры с лампасами, дядюшка-реалист вышел на улицу - нежный и румяный, как девушка.
Глаголу "рубить" уделяет Словарь два столбца с половиною… Но близлежащее "резать" не умещается в тех пределах.
Рубить дрова - в смысле: колоть. Рубить капусту - в смысле: крошить. Изба рубленая, как бифштекс и котлеты. Как рубка на корабле. Рубль, рубеж, рубаха, рубильник...
Эскадрон разворачивался! - поёт Словарь. - Впереди шли опытные рубаки с тяжёлой рукой. - И дальше, на том же примере, разъясняется: - Бывали такие удары, что вражеский конь уносил на себе одну нижнюю половину хозяйского туловища.
Но это - если противник в седле. А когда стоячком, - рассекают (цитирую) от плеча к бедру, наискосок.
То есть, - кончаю цитировать, - от задницы до подмышек.
Главная суть - вот здесь, в сгибе локтя. Нанося удар, не бейте и не рубите, а режьте... как бы пилите, отдёргивайте шашку назад. Понимаете?
Да чего уж, ясно! Тем более казаку с реальной математической подготовкой.
Плоскость шашки располагается наклонно к плоскости удара. От этого угол острее.
Вот в таком, извините, разрезе и раздраконили дядюшку...
Собирали же по частям. Во дворе и на улице. Совком да метёлкою...
Сложили в мешок, говорит тётушка, завязали верёвочкой... Гроб не хотел закрываться. Надавили, задраили...
"Живая вода" - это, друзья мои, в сказках.
А по церковной традиции, расчленённое тело не срастается даже на том свете.
И бедный наш дядюшка - реалист без диплома - свалился, значит, как куль, пред светлые, реалистические очи Дмитрия Ивановича Менделеева.
Следующая переходящая дата – тот зимний, январско-февральский день, когда солнце русской поэзии закатилось.
10-го февраля (29-го января) 1837 года
не стало
Александра Сергеевича Пушкина
О воскрешении классика рассказывает Набоков. История непростая. Прежде всего, создан мемуарист - некто Сухощёков. Даже с инициалами - А. Н. - для достоверности не раскрытыми. И замечательной книгой под тривиальным (в целях опять же пущего правдоподобия) названием - "Очерки прошлого".
Отрывок, сочинённый Набоковым, можно бы озаглавить:
Пушкинский отблеск
Говорят, - писал Сухощёков, - что человек, которому отрубили ногу, долго ощущает её, шевеля несуществующими пальцами.
Так и Россия ещё долго будет ощущать живое присутствие Пушкина.
До сих пор у нас в Курской губернии живёт столетний старик, которого помню уже пожилым человеком, придурковатым и недобрым...
А Пушкина нет.
Между тем, в течение долгой жизни я часто задумывался, как отнёсся бы он к тому, к этому: ведь мог бы увидеть освобождение крестьян, прочитать "Анну Каренину"…
Вспоминаю, что в юности мне было нечто вроде видения. Этот психологический эпизод сопряжён с лицом, которое назову Ч.
Будучи в тридцать шестом году за границею, Ч., совсем юноша, повздорил с отцом, героем, к слову, Отечественной войны, и в компании с какими-то купцами преспокойно отбыл в Бостон, а затем - в Техас, где успешно занимался скотоводством.
Прошло лет двадцать.
Нажитое состояние Ч. проиграл, потом отыгрался, снова всё просадил... вдруг заскучал по России и с той же беспечностью вернулся в Европу.
Как-то в зимний день, в 1858 году, он нагрянул к нам.
Глядя на этого заморского щёголя, мы с братом едва удержали смех. И тут же воспользовались тем, что он ровно ничего не слыхал о родине, точно она куда-то провалилась.
Ч. был жаден до всяческих сведений, которыми мы и принялись обильно снабжать его, причём врали безбожно. На вопрос, например, жив ли Пушкин и что пишет, я кощунственно отвечал: "как же, как же, на днях тиснул новую поэмку".
В тот же вечер мы повели нашего гостя в театр.
- Посмотрите, кто с нами рядом, - вполголоса обратился мой братец к Ч. - Да вот, справа от нас.
В соседней ложе сидел старик.
Небольшого роста, в поношенном фраке, желтовато-смуглый, с растрёпанными пепельными баками и проседью в жидких взъерошенных волосах.
Толстые губы вздрагивали. Ноздри раздуты. При иных пассажах подскакивал и стучал от удовольствия по барьеру, сверкая перстнями.
- Кто же это? - спросил Ч.
- Как, не узнаёте? Вглядитесь хорошенько.
- Не узнаю.
Тогда мой брат сделал большие глаза и шепнул:
- Но ведь это Пушкин!
Ч. поглядел... и через минуту заинтересовался чем-то другим.
Теперь смешно вспомнить, какое на меня нашло настроение: шалость, как иной раз случается, обернулась не тем боком, и легкомысленно вызванный дух не хотел исчезнуть.
Я не в силах был оторваться от соседней ложи: резкие морщины, широкий нос, большие уши...
По спине пробегали мурашки.
Что если это и впрямь Пушкин?.. Пушкин в шестьдесят лет. Пушкин, пощажённый пулей рокового хлыща. Пушкин, вступивший в роскошную осень своего гения...
Вот это он. Вот эта жёлтая рука, сжимающая маленький дамский бинокль, написала "Анчар", "Графа Нулина", "Египетские ночи"...
Действие кончилось. Грянули рукоплескания.
Седой Пушкин порывисто встал и, всё ещё улыбаясь, со светлым блеском в молодых глазах, быстро вышел из ложи.
Поздняя сноска:
1. Почему мемуарист - Сухощёков?
Потому что у Пушкина был знакомый - Василий Дмитриевич Сухоруков (1795 - 1841) - казачий сотник, историк Войска Донского, издатель...
Вечера проводил я с умным и любезным С., - сказано в «Путешествии в Арзрум». - Сходство наших занятий сближало нас.
Пушкин использовал статью Сухорукова, приглашал сотрудничать в «Современнике», заступался перед III-м Отделением...
2. Театральный эпизод (но ведь это Пушкин!) опирается на воспоминания графа Соллогуба:
Однажды отец повёл меня в театр; мы поместились во втором ряду; перед нами сидел человек с некрасивым, но необычайно выразительным лицом и курчавыми волосами; он обернулся, дружелюбно кивнул отцу, потом стал слушать пьесу с тем особенным вниманием, с каким слушают только les gens du metier, т. е. люди, сами пишущие. «Это Пушкин», - шепнул мне отец. Я весь обомлел.
Вот и Набоков, прочитавши данный отрывок, весь обомлел.
Василий Андреевич Жуковский, обращаясь к отцу поэта, говорит ритмической прозой и даже прямо стихами, выражая чувство, от которого мы – вот уже полтора века - никак не очнёмся:
Нашего Пушкина нет...
Ещё по привычке
продолжаешь искать,
ожидать встречи...
Ещё среди разговоров
как будто
отзывается голос,
раздаётся живой
ребячески-весёлый смех...
И там,
где он бывал ежедневно,
нет и признаков
бедственной утраты…
Всё –
в обыкновенном порядке,
всё –
на своём месте...
А Пушкин
пропал.
И навсегда.
Непостижимо...
Перенесёмся в двадцатый век
1947 год
15-го февраля,
по Указу Верховного Совета,
запрещены
браки с иностранцами
Служил я тогда в Германии.
Хорошо служилось! На всём готовом, и 900 монет в месяц. Какой-нибудь немец 300-400 заколачивал - потолок. Хоть академик, хоть кто... А я лейтенант, шесть классов образования.
Жили в военном городке. У нас там клуб, столовая - всё своё.
А в буфете работала девушка - немочка такая молоденькая. Вообще-то себя за русскую ставила. Дескать, в войну вывезли и малость по-нашему подзабыла. А всё равно - русская. Ленка я!
Так и звали её - Lenchen.
И вот собрался я в отпуск. На Родину. Захожу перед тем в буфет, а Ленка эта - ко мне:
- Саша, - говорит, - возьми меня с собой!
- Куда? - спрашиваю.
- В Россию.
- Как я тебя возьму?
- А так!
Я даже не понял. Шутит, что ли?
- Саша, - она говорит, - ты женись на мне.
Я прямо сел:
- Ты ж иностранка!
- Нет, русская.
- Да откуда?
- Саша, - она говорит, - я русская. Мне просто никто не верит. А ты офицер. Если скажешь, тебе поверят.
Ну, помахал ей ручкой, и до свидания. Странная девка, шальная... И чего, правда, в Россию рвётся?
А дома жениться хотел. Была девушка на примете. Ать-два, думаю, и женюсь!..
Приехал, а там - свадьба. Девушка моя расписалась. И я, получается, главный гость.
Поздравил, одарил молодых и закатился, что называется, в "шалман". Какие деньги при мне - спустил... А в воинском зале, перед отправкой, часы толкнул, под завязку...
И вернулся я, как не ездил, - холостой.
Дождался денежного довольствия, иду часы покупать. Зашёл в лавочку...
А оно как? В двух комнатах живут, в третьей - торговля. А здесь и того лучше: хозяин с хозяйкою - оба карлики. Небось, одной комнатой обходились.
Приглядел какую-то штучку блестящую, справился о цене.
- Gut, - командую, - заверните!
Выложил денежки, а карлик и не берёт. Жене что-то лопочет - карлице. Та говорит:
- Господин офицер! Часы, которые вам понравились, - не товар. Штамповка, подделка. Американские. Посмотрите, пожалуйста, эти часы. Они - наши, немецкие. И не такие красивые. Зато на всю жизнь.
- Нашей фирме, - карлик сказал, - более ста лет. Когда я был маленький, дедушка меня надоумил: чтоб покупатель снова к тебе пришёл - нет. Чтоб внук покупателя к твоему внуку пришёл - вот как!
Ну и забрал немецкие те часы - втрое дороже американских.
Прихожу в буфет - батюшки! - водка московская. Белого сроду не завозили. Из отпуска прихватишь бутылку-другую, а больше - ни-ни: отберут на таможне.
- Ленка! - кричу. - Мечи всё на стол!
Подаёт.
Выпили, закусили... На этикетке - глядим - "берлинское производство". Посмеялись. Я часы показал. Обмыли. После заспорили: надул меня карлик или как? Хватит на всю жизнь или не хватит?
Ленка хохочет: карлику, блин, хватило б. А тебе, Саша, не хватит.
А что, ребята говорят, давай испытаем. А как? Вообще, на прочность. В воду опустим. На полчаса.
Да хоть бы на целый!
Идут. Цок-цок. Что копытца по мостику...
А-а, в воду - что? В воде всякая дрянь живёт. В пиво опустим!..
Идут. Стрекочут, как миленькие. На радость тем карликам-хозяевам.
- Эй, Ленка! Давай ещё берлинской твоей! В водку опустим!
Тик-так. Ни в одном глазу. Сверкают, в спирте умытые...
А был у нас капитан-начхим - Боря. Взял стакан, бутылки какие-то, - смешивает. Не устоять-де этим часам против нашей проверки...
Клади!
Слышу, на дно брякнулись. Рыбкой лежат. Циферки красные подмаргивают. Миг-миг! - чешуёю переливаются...
А мы пока ещё заказали. Новые берлинские бутылочки в ход пошли. Ленке налили... А она пить умела. Наши-то, видела, пьют. Ну и старалась... Достаём часы. А идут, не идут... Приставил к уху - море гудит. Будто раковину морскую слушаешь.
- Ленка, идут?
- Идут.
И вдруг в голове у меня зашумело, время как побежало. Девушка та явилась, на которой не женился и не женюсь никогда, и мать-покойница, и отец покойный, которых не обниму никогда...
Один я на белом свете, и немецкие часы сроки мои отбивают.
- Эй, - кричу, - Ленка! Ребята, - кричу, - Боря! Кто бутылку враз одолеет, а после не свалится - тот... его...
На другой день проснулся, еле до полудня дотерпел (Ленка в двенадцать открывалась), лечу...
- Лена, - спрашиваю, - чей верх?
- Твой, - говорит, - Саша. Твой верх.
Очень я удивился. Не ожидал от себя.
- Саша, - она говорит, - возьми меня в Россию. Я русская, Саша. И всё буду делать. Пускай хоть в Сибири жить... Возьми меня, Саша. Ты ж офицер!
Плачет, глупая. Подавай ей Россию, и всё тут...
Так и не поняла.
А меня перевели вскоре. Женился на Марье Ивановне, троих ребятишек имею... Младшая когда поднялась, - на востоке стояли. Дал ей часы поиграть. А она молоток хвать, и лупит.
- Lenchen, - говорю (её Леной зовут), - молотком-то зачем?
- А там, папа, чёртик сидит... немецкий.
Ну, краешек эмали отбила, а повредить - ничего не повредила. На тот год в школу пошла.
Идут немецкие часы, идут!
Продолжение 23-го февраля
Защитник Отечества
Борис Абрамович Слуцкий прожил 67 лет. Инвалид войны, майор и политработник - поэт скончался в армейский праздник, 23 февраля 1986 года...
Говорят, революция пожирает своих детей.
Вот их и кинули в мясорубку - первых советских мальчиков. Среди поэтов-фронтовиков - и рано погибшие Коган с Майоровым, и Кульчицкий, и Гудзенко ("мы не от старости умрём, - от старых ран умрём"), и ушедшие на наших глазах Левитанский, Самойлов, Винокуров...
Советский классик Константин Симонов (1915 - 1979) не считал себя фронтовиком, а только, по совести, военным корреспондентом. И на вопрос, почему прекратились стихи, - вроде бы отвечал: то, что я хотел написать, написал Слуцкий.
Ещё живы люди, раскрывшие в середине века "Литературную газету" и прочитавшие небольшую статью Ильи Григорьевича Эренбурга, где Слуцкий сопоставлялся - осторожно и косвенно - с Николаем Алексеевичем Некрасовым.
Господи, что тут поднялось!..
Впрочем, что конкретно - узнайте из трёхтомника Слуцкого. Уже покинувший нас Юрий Леонардович Болдырев подробно всё излагает и во вступительной статье, и в примечаниях.
Я же приведу стихотворение, напечатанное после смерти поэта в журнале "Дружба народов", 1988, № 11. Неслучайно, подчёркиваю, именно в "Дружбе народов" (ДН).
И по тематике, и по особой причине...
В стихотворении, в первой же строчке, встретите вы Василия Александровича Смирнова (1905 – 1979), что в либеральные, оттепельные годы редактировал ДН. И сочинял, небось, складные статейки под общим титулом "Чувство семьи единой".
Стихотворение Слуцкого озаглавлено "Отчество и отечество".
По правилам вроде наоборот - "Отечество и отчество". Но Слуцкий пренебрёг ритмом и поставил отчество на первое место.
- По отчеству, - учил Смирнов Василий, -
их распознать возможно без усилий!
- Фамилии - сплошные псевдонимы,
а имена - ни охнуть, ни вздохнуть,
и только в отчествах одних хранимы
их подоплёка, подлинность и суть.
Действительно, со Слуцкими князьями
делю фамилию. А Годунов -
мой тёзка. И (ходите ходуном!)
Бориса Слуцкого не уличить в изъяне.
Но отчество - Абрамович. Абрам -
отец. Абрам Наумович, бедняга.
Но он - отец. И отчество, однако,
я, как отечество, не выдам, не отдам.
Борис Абрамович лукаво ссылается на Слуцких князей. Дескать, подобно им, происходит с речки Случь, из города Слуцка в суверенной ныне Белоруссии.
Да где ж те князья!..
А Слуцкий (и Слуцкин!) - известно, чья фамилия. Не говоря уж про Слуцкера...
Бдительный кадровик мгновенно усекал Яковлевичей, Давыдовичей, Осиповичей, Самойловичей... Плюс Григорьевичи. Семёновичи, Михайловичи, Матвеевичи...
Мой дядя - Моисей Случевский - ударял на «у», а дворянский отпрыск - поэт Константин Случевский - на «е». Маленькая ли тут разница, или «две большие», - it depends - как посмотреть...
Среди законов, сметённых Февральской революцией, был и такой: не христиане (нехристи) не смели величаться (по документам) христианскими именами. Но Слуцкий родился в 1919 году и был официально записан Борисом (не Борухом и не Бером)...
Отечество и отчество. Лермонтов некогда восклицал:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
А Эренбург:
Да что ж тут странного? Она одна.
Идея единой Родины укоренилась не сразу. Сперва как кричали? "У пролетариев нет Отечества!"... И Александр Исаевич Солженицын, похоже, оглох от истошных тех воплей.
Некий эмигрант, служивший по найму в парижском полпредстве (посольстве), горько сетовал, что им, советским, ближе французские коммунисты, чем он, коренной русак...
С годами, однако же, обнаружилось, что "братья по классу" - даже не свояки.
В тридцать седьмом, когда судили военных, Виталий Маркович Примаков - комкор(командир корпуса) с подозрительным отчеством - и вот будто бы говорил, отводя, кроме прочего, те самые подозрения:
- Состав заговора - из людей, у которых нет глубоких корней в нашей советской стране, потому что у каждого есть вторая родина. У каждого персонально - семья за границей. У Якира (командарм I-го ранга, командовал Киевским военным округом) - родня в Бессарабии. У Путны (комкор, военный атташе в Англии) и Уборевича (командарм I-го ранга, командовал Белорусским военным округом) - в Литве. Фельдман (армейский комиссар 2-го ранга, возглавлял Управление по начсоставу) связан с Южной Америкой не меньше, чем с Одессой. Эйдеман (комкор, член совета при Наркомате обороны) связан с Прибалтикой не меньше, чем с нашей страной.
Не имеющие корней... не корневые... не коренной национальности... евреи, литовцы, поляки, эстонцы...
Но как поступить с французским генералом Зиновием Алексеевичем Пешковым? Старший брат Якова Михайловича Свердлова, еврей по крови, приёмный сын Алексея Максимовича Горького, православный...
И сомнительно, чтобы Шарль де Голль сильно был озабочен, направляя его послом в Китай.
Или Элиас Канетти - лауреат Нобелевской премии по литературе. Еврей-сефард, родившийся в Болгарии в испаноязычной семье, учившийся в Австрии, переселившийся в Англию, писавший по-немецки...
А почему, кстати, по-немецки?
Потому, разъяснил Канетти, что я не в силах отдать язык Гитлеру.
Когда в 40-50-е годы разоблачали космополитов, ходила печально-весёлая байка. Будто бы Шолохов допытывается у Эренбурга: какой, блин, родины Вы патриот?
- Я патриот той Родины, - сказал будто бы Эренбург, - которую предал казак Власов.
Хотя Андрей Андреевич Власов (1901 - 1946) - не казак, а великоросс. Семинарист, член партии, генерал-лейтенант... да и с предательством не так оно просто...
Но байка, согласитесь, занятная.
В сборник "День поэзии" (полвека тому) пробилось стихотворение Слуцкого "Я говорил от имени России":
...Стою перед шеренгами неплотными,
Рассеянными час назад
в бою,
Перед голодными,
перед холодными.
Голодный и холодный –
так!
Стою.
Им хлеб не выдан,
им патрон недодано,
Который день поспать им не дают.
Но я напоминаю им про Родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я этот день,
Воспоминанье это,
Как справку, собираюсь предъявить
Затем,
чтоб в новой должности - поэта
От имени России
говорить.
Переместимся опять в девятнадцатый позапрошлый век
Бразилия - последняя крупная страна, где отменили рабство.
Случилось это в 1888 году - спустя приблизительно четверть века за крестьянской реформой в России.
Но посмотрите, как часто обращаются там к истории.
Романы, научные исследования, семейная хроника... А фильмы! А телесериалы с фазендами!
А всё, наверное, потому, что они в Америке стремятся преодолеть прошлое.
А мы в родимой Евразии - позабыть.
1861 год
19-го февраля
(по старому стилю)
с Манифестом царя-освободителя
пало крепостное право
Незапамятное
Нянька рассказывала, что батюшка мой, поехавши раз в гости, проиграл в карты свою коляску, четверых лошадей, а с ними - кучера, форейтора да лакея.
Будучи холостым, батюшка поставил на дворовую девку, взятую для забавы, и вернул всё.
- А забавная эта девка, - говорила нянька, - и есть я. Вашему богатству заступница. С меня парсуну писать да на стенку повесить. За здравие моё Богородицу молить.
Её так и звали в деревне: барская Богородица.
Свобода
Матушка моя скончалась в родовых муках. Батюшка пал, сражаясь с Наполеоном.
А кормилица, женщина хитрая, бросила меня, семимесячную, больную, почти умирающую, не имея ни капли жалости.
Загодя оговорила доброго своего мужа и устроила так, что беднягу сдали в солдаты. Уверяла и клялась, что век будет Бога молить и служить усердно. Не то, плакалась, лишится даже и молока из-за невоздержанного супруга - буяна и пьяницы. И конечно, ни за что не поставит на ноги несчастную сироту.
А как исполнилось по её наущению, фурия-кормилица швырнула меня на полати и, подбоченившись, говорит:
- Муж мой - солдат! Стало быть, я - вольная! И больше вам не слуга!
Народная песня
По вечерам бабушка угощала нас доморощенными музыкантами и певцами. Помню одну, самую голосистую - Аксютку. Как нравилось мне, когда, жеманясь и закатывая глаза, она беспрестанно кивала головою, точно китайский болванчик.
С особенным чувством Аксютка вытягивала:
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте...
Не дослушав и половины, я бывало расплачусь, прямо-таки разревусь и не успокоюсь до тех пор, покуда Аксютку сей же секунд не разложат и не возьмутся стегать, так что она запоёт уже совсем по-другому, хотя, как и прежде, во всё горло.
Будет выть, визжать и вопить, производя без стеснения постыдные звуки.
Тогда слёзы мои мигом просохнут. Начинаю смеяться, хохотать.
Бабушка благодушно улыбается. Аксютку угощают с барского стола, с притворной суровостью укоряя "аккомпанементом".
Она шмыгает, благодарно кланяется, запихивая в большущий свой рот чуть ли не полпирога разом. На ходу оборачивается и опять сгибается в три погибели.
- Ну, ступай уж, ступай! - ворчит бабушка.
И призывает потешить нас скрипача Фильку.
Пра-пра-пра
У Древской Авдотьи Васильевны банный мужик был - Иван.
Сам не так из себя видный, ни плечами, ни ростом... А руки длинные, жилистые, как верёвки.
И нос этакий - тощий, долгий. И то вроде набухнет, твёрдый сделается, то опадёт...
В баню идти - барыня Древская с собою Ивана кличет. А мыли её девки, штук до шести.
Вот они барыню намоют, распарят, на лавке разложат...
Тут она засмеётся и Ване своему скажет: что-то, мол, ты совсем у меня и не мужик. Ваня носом потянет, оботрётся да на самую молоденькую и налетит.
А та не даётся... А барыня с лавки кричит:
- Не сметь у меня, не сметь! - И хохочет.
Девка - кусаться, Ваню до крови рвёт. Другие девки кипятком их ошпаривают, чтобы, значит, разнять... А сами барыню поворачивают - виднее чтоб было.
Ваня девку заломает, вывернет, развернёт... А барыня:
- Фи, - говорит, - фи, животные! - И рубль пожалует.
А дети "банными" назывались.
До свидания, любознательные зрители «Перекидного календаря». Всего доброго!.. Благодарю за внимание. Авось как-нибудь доживём до весны и встретимся в марте.
Да, чуть не забыл!.. Традиционный маленький стишок при маленьком предисловии:
- Выпьем, - сказал отец трезво и торжественно. - По последней. - И встал.
Говорили, что связь Пушкина с дворовой девушкой была прочной и длительной, основанной на взаимном чувстве. Она дала поэту душевное равновесие и внутренний покой, благодаря чему появился, в частности, "Борис Годунов".
Как мало надо, чтоб стихи писать!
Поспать, поесть, да солнышко, да дождь…
Пойти гулять да на коне скакать...
И Оля рядом - старостова дочь.
И вот - готово. Вот - всему конец.
И можно прыгать хоть до потолка,
Кричать: "Ай, Пушкин! Ай да молодец!" -
И тихо ждать и стука, и звонка.
В издательстве «Арт Хаус медиа» вышли ТРИ книги Эдуарда Шульмана: ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ роман «Полежаев и Бибиков», сборник повестей и рассказов «Новое неожиданное происшествие» И БЕЛЛЕТРИСТИКА С ЭССЕИСТИКОЙ «ЕВРЕЙ ИВАНЫЧ» - ИСТОРИЯ СЕМЬИ И СТРАНЫ.
Справка из Интернета
Эдуард Шульман родился в 1936 г. в Минске. С 1944-го живет в Москве. В 1962-м окончил творческий вуз. При советской власти обнародовал три расскаа (в журналах «Юность», "Знамя" и "Неман", псевдоним - Эд. Шухмин). Под тем же псевдонимом (и под псевдонимом Игорь Секретарев) - в журналах "Континент" (Париж), "22" (Израиль). При «гласности» и «перестройке» - за собственной подписью – издавался в России и за рубежом (Израиль, Франция, Германия, Швейцария, США). Как прозаик, критик, эссеист - в «толстой» и «тонкой» периодике: "Огонек", "Октябрь", "Дружба народов", "Знамя", «Иностранная литература», «Итоги», «Лехаим»… Победитель сетевого конкурса "ТЕНЕТА-98" (номинация "отдельный рассказ"). Две книги переведены на французский.