Борис Шапиро

Тема – память, вернее культура поминовения. Мы должны понять, что же мы по сути делаем и чего достигаем, когда строим памятники, молимся, совершаем поминальные обряды, вспоминаем прошедшие события, ушедших близких и далёких.«Памятник убиенным евреям Европы» („Denkmal fur die ermordeten Juden Europas“) по макетуньюйоркского архитектора Петера Айзенмана (Peter Eisenmann) открыт в Берлине в 2001 году.

Напомню терминологию, которую возбраняла и искореняла советская атеистическая пропаганда. Во всех культурах актуальный материалистический (вещественный) мир – это сейчас и здесь, так называемое «посюстороннее» или «этот мир». Как будущее, так и прошлое вместе со своими, только с ними связанными прошлым и будущим «здесь», досягаемы лишь опосредованно, через сознание и намерение, через разум, через проникновение в причинно-следственные отношения и через влияниена эти отношения, то есть через «мир потусторонний» или, просторечно, через «тот мир» или «тот свет». Культуры отличаются друг от друга не самой этой схемой, а способами осуществления теургии (т.е. влияния на будущее и, прежде всего, на принятие решений в божественной сфере) и, соответственно, представлениями о возможных путях этого осуществления.

Классические представления, сформировавшиеся уже ко второму веку до нашей эры, состоят в том, что всё сущее делится на божественное и естественное. А естественное делится в свою очередь на духовное (функциональное) и вещественное (материальное). Всё естественное имеет меру: духовное – мерупонимания, а вещественное – мерувеса. Божественное же (по классическим античным представлениям) меры не имеет; оно является причиной всего сущего и проявляется в принятии решений и в определении судеб, как самого себя (божественного), так и собственно естественного. Разум же проявляется в том, что весь процесс бытия сущего отражается в духовном так, что духовная деятельность может в принципе не только охватить явление сущего, но и оказывать на него влияние (теургия) по мере компетентности духовного деятеля. Настоящий абзац – есть кратчайший реферат классических представлений о Боге, Мире и Человеке в недифференцированной форме.

Просветительско-материалистическая традиция высмеивает само понятие «потустороннего» как суеверное заблуждение, но без обращения к «потустороннему» тоже не может обойтись, хотя и в неявном виде, но старается. Сегодня стало достаточно ясно и убедительно, что в рамках строго материалистической картины мира невозможно объяснить явления принятия решений иначе, как сводя их к процедуре выбора, а добро сводя к какой-либо пользе. Но в материалистической картине мира просто «нет места» даже для того пространства признаков, в котором осуществляются сами представления материалистической картины мира. Деятельный разум не имеет

места в чисто материальном мире. Поэтому «разумно и последовательно думающий материалист»– это такое же противоречие в себе, как и аристотелевский «недвижимый движитель».

Классическое «потустороннее» включает в себя: прошлое, будущее, причинноследственные связи, законы, разум и способы влияния на всё это и через это на посюсторонний мир тоже. Я не хочу сейчас отвлечься на изложение современного развития классических представлений на основе религиозного, математического, научного и исторического опыта человечества. Для объяснения моей позиции в отношении памятника жертвам Холокоста в Берлине вполне достаточно представлений классической античности.

Центральную роль в формировании позиции играет отношение к жизни и смерти (отношение моё, Ваше, того, кто формирует мнение). Равно как и понимание того, что поминовение есть форма теургии, а траур – это эмоциональное восприятие теургической мистики. Тот, кто поминает – молится ли он, ставит ли свечу, воздвигает ли памятник, называет ли ребёнка именем покойного или просто задумывается и грустит – он осуществляет целенаправленное действие.

Цель этого действия бывает двух типов: а) увековечить поминаемое явление как прошедшее, оставить его навсегда вне действительности посюстороннего мира, не дать емувозникнуть снова, утвердить отсутствиетого, что ушло, или б) вернуть поминаемое когда-нибудь и в какой-либо (пусть даже иной) форме снова в действительность посюстороннего мира, не дать ему исчезнуть навсегда, восстановить, возродить, воспрепятствовать уходу и исчезновению, осуществить непрерывающуюся совместность и связь.

Иногда эти два взаимно исключающих типа поминовения окрашивают друг друга, смешиваются, но только поверхностно. Один из них всегда основной, а другой примешанный из прошлого или из соседствующих культур, потому что на самом деле мы все живём в нескольких параллельных культурных мирах. Вот эти два типа поминовения:

Тип а)– Подтверждение исчезновения, свидетельство смерти явления, укрепление его необратимости (так празднуют, например, конец войны или мора). При этом смерть считается нормой, а жизнь временным отклонением от нормы. В этой позиции жизнь и смерть не имеют прямого отношения к добру или злу, а только к власти в мире. При этом, власть смерти считается выше власти жизни, а культ смерти выше культа жизни. Смерть тотальна, а жизнь индивидуальна. Все тоталитарные общества – вольно или невольно – опираются на смерть и ставят единообразное общее несоизмеримо выше индивидуального. Организация и осуществление массовой смерти на исторических временных шкалах – неизбежный продукт и одновременно способ существования тоталитарных обществ. Смерть – самое тоталитарное явление. При внимательном взгляде этот признак становится довольно быстро видимым в новоформирующейся тоталитарности общества.

бессмертие считаются нормой, а смерть считается временным явлением, признаком временного несовершенства развивающегося мира, т.е. отклонением от нормы будущего идеала. В этом смысле смерть – явление «нормальное» только статистически и при том лишь временно, а не интенционально. Таким образом, когда жизнь – это идеал, то жизнь неразрывно связана с понятием добра, а смерть с понятием зла. Жизнь при этом становится второй по значимости ценностью, второй после добра, включающего в себя также ответственность и справедливость. Соответственно, все нетоталитарные общества стремятся с разумному балансу общего и индивидуального. Баланс и равноценность общего и индивидуального есть способ существования нетоталитарных обществ. Разные нетоталитарные общества отличаются друг от друга мерой и способом осуществления баланса и равноценности общего и индивидуального.

Оба эти типа поминовения необходимы в практической жизни. С помощью поминовения первого типа мы избавляемся от того, что нас тянет вниз, в так называемый «стёб». Стёб – новомодное слово, означающее нарочито низменное поведение, ассоциируемое частью современной молодёжи со свободой в эмоционально-анархическом смысле. Нас тянет вниз то, что препятствует осуществлению в нас Человека, грехи, например, а также последствия травм и катастроф.

Если бы мы всегда помнили о смерти и об ужасном, мы просто не могли бы жить. «Смертью смерть поправ»– одна из древнейших формул жизнеутверждения, возникших за тысячелетия до её нововоплощения в христианстве. Напомню в этой связи одну из древнейших, ещё доиудейскую интерпретацию мифа о Каине и Авеле. Ключом к пониманию здесь становится буквальное значение их имён на древнееврейском языке: Каин значит «сущий, живущий, жизнь», а Авель – «преходящий, умирающий, смерть». Каин ритуально убивает Авеля, заклиная своей теургией победу жизни над смертью. Много позже, во времена просветительства, к этой истории приклеили интерпретацию борьбы осёдлого населения с кочевым, земледельчества со скотоводством. Какая слепота! Земледельчество и скотоводство, когда оба были возможны, всегда мирно и продуктивно сосуществовали друг с другом, дополняли друг друга и осуществлялись, как правило, одними и теми же семьями или кланами.

С помощью поминовения второго типа мы сохраняем то, что нас тянет вверх, делает возвышенными, что помогает осуществлению в нас Человека, не даём ушедшему разрушиться. Например, мы сохраняем в нашей жизни присутствие умерших родителей и ушедших любимых. Благодарным поминовением мы сохраняем и продлеваем действие добрых дел, осуществляем понимание счастья, укрепляем добро и жизнь в (посюстороннем) мире, противоборствуя смерти.

Одно из смертоносных явлений нашего времени – стесняться и избегать «высоких» слов. Забывая высокие слова, мы уходим и от высоких понятий, от возвышенного, от высокого идеала самих себя. Исторический опыт показывает, что пренебрежение возвышенным порождает низость и подлость, становящиеся постепенно поведенческой нормой в так называемой культуре «стёба», культуре разрушения возвышенного, а сказать без прикрас, топросто в бескультурье.

На первый взгляд может показаться, что кладбище – это такой коллективный памятник мёртвым, но прежде всего «хранилище» их останков. На могилах стоят надгробные сооружения – отдельные «памятники». Слово ‚кладбище’ происходит от корня ‚клад’ и глагола ‚класть’, т.е. помещать, зарывать, прятать, укрывать, хранить. А памятник – это сооружение для напоминания. Такое понимание кладбища – следствие нашего ущербного воспитания в тоталитарном 20-ом веке.

Да, памятник – это сооружение, предмет, а также ритуал, помогающий осуществлению поминовения, причём как первого, так и второго типов. С кладбищем же всё намного сложнее. Как памятник кладбище относится к инструментам поминовения только второго типа. Тот, кто не хочет восставать из мёртвых, тот не лежит на кладбищах, а просит друзей развеять свой пепел по ветру или просто выбросить. Вовсе не столько потому, что покойный (или готовящийся им стать) сомневается в достаточном могуществе Господа возродить его даже из рассеянных частиц пепла, сколько потому, что он таким образом фиксирует своё решение о том, что он не хочет восставать из мёртвых. Грамотные и менее сентиментальные люди решают эту проблему намного проще: они просят не писать их имя на захоронении. Потому что Господь воскрешает живших не из пепла и не из тла, а из имени. Это знают даже осквернители могил, уничтожающие имена на надгробных плитах. Осквернение могил – высшая форма стёба.

Так вот, что такое кладбище. Это часть Книги Жизни. На её страницах записаны имена, из которых мы воскреснем, чтобы отправиться на последний Божий суд. Поэтому кладбище свято и неприкосновенно. Самое важное в нём – имена. Именно поэтому для погибших без вести или умерших на чужбине родственники устанавливают на кладбищеплиты с именами. Имена пишут на камне, чтобы долго хранились.

Нучто ж, отправимся теперь смотреть на «памятник убиенным евреям». Почитаем и подумаем, зачем его строили, и что он осуществляет в сравнении с тем, что должен осуществлять.

Между Потсдамер плац и Бранденбургскими воротами обустроено поле размером со средне-большое кладбище. Ровными рядами поставлены на нём тёмно-серые стелы, гигантские свинцовые буквы слепого набора несуществующего отпечатка, начинающиеся прямо от земли по краям поля и возвышающиеся в три человеческих роста в середине. Земля к середине поля уходит постепенно вниз, так что стелы издали не кажутся высокими. Но тот, кто заходит в середину памятника, оказывается под землёй и видит над собой «подземное небо» (– по выражению Ирины Рашковской), свет, разъятый на светлые тени обломков свастик неумолимо правильным строем стел, будто надгробий, улетающих в безжизненную, невозможно-готическую высоту.

Лабиринт, преддверье Страшного суда, неизбежность, безвыходность вопреки тому, что в просветы слышна жизнь города, переживание потусторонности и погружения в небытие на маленьком пространстве смерти в одной минуте пешего хода от края монумента, минуте, длящейся вечность для всякого, чьё сердце ещё не превратилось в кусок тёмно-серого камня, и из чьей души не выветрилась ещё память о невозможном,

Да, этот памятник создаёт сильное переживание. Его задача не дать памяти исчезнуть, не дать ей раствориться в благополучии, увековечить символом кладбища преступление, посетившее Германию в ненастные годы, эту землю «философов и поэтов», и дать выход раскаянию для поколения, непричастного к этомупреступлению, за то что оно причастно к месту и происходит в большинстве своём от народа попустившего. Или же его задача осудить то, что и так давно осуждено, но что духовные наследники убийц не только подвергают сомнению, но прямо утверждают, что никаких таких преступлений против человечности не было, а были «мягкие, более чем заслуженные преследования евреев – участников еврейского заговора против арийской расы, немецкого народа и всех честных людей».

Наследники убийц оспаривают сегодня и свидетельские показания сотен тысяч переживших катастрофу, и материальные свидетельства. А то, что осталось от Освенцима, Треблинки, Заксен-Хаузена и многих других фабрик для уничтожения людей, горы документов нацистской бюрократии, необозримое множество улик, эти люди считают подделкой и «успешным продолжением еврейского заговора» сегодня?! Нужно отдать должное сегодняшнему германскому обществу: Публичное отстаивание вышеизложенного мнения преследуется по законуФедеративной Республики Германии как государственное преступление. Именно это символизирует, конечно, берлинский памятник жертвам Холокоста.

Но я хочу спросить, почему эту функцию должен выполнять муляж кладбища? Муляж кладбища извращает идею Книги Жизни. Кому поставлен этот памятник? Если жертвам, то почему так грубо пренебрегают чувствами и верованиями тех, кого хотят помянуть, и их потомков? Памятник жертвам должен быть явлением борьбы со смертью. То есть, он должен, хотя бы символически, обессмерчивать имена, а не их отсутствие!

Если это памятник не жертвам, а самомупреступлению, то есть, памятник первого, а не второго типа, то он должен увековечивать конец и необратимость катастрофы. Но при чём же тогдамуляж кладбища, пусть дажене настоящее кладбище, но всё равно символ святого места, символ Книги Жизни, символ в большей степени продолжения в будущем, нежели конца в прошлом, теургия воскрешения и восстановления того, чему оно должно быть памятником. Но нехотят же немцы воскрешать преступление!

Некоторые собеседники говорят мне, что мне просто нехватает художественной фантазии и абстрактного мышления. Таким собеседникам я отвечаю, что мне прежде всего нехватает их произвольности в обращении с историческими символами, а также «стёбности» в намерениях.

Другие говорят:«Что же ты молчал, когда высокая комиссия Берлинского Сената принимала решение, а лучшие из проектов были выставлены на всеобщее обозрение?» Этим я отвечаю, что я не молчал. Я был тогда членом Правления Еврейской Общины Берлина, ответственным за образование и воспитание. Мой голос звучал вместе со многими другими голосами людей религиозных и сведущих в вопросах иудейской символики. Но мы не смогли быть услышаны или поняты.

эмоционально сильный памятник, противоречивый, как наше время. Сам по себе, отделённый от поминальной работы, памятник величественен и великолепен. Храм вне конфессий, открытый и незабываемый, он приобщает к трагической возвышенности и осуществляет эмоциональный контакт с «темсветом».

Однако, это памятник не только пережитой катастрофе, но и безверию, и нашей теургической безграмотности и неспособности принимать конструктивные решения в отношении того потустороннего, в котором формируется будущее, и до которого действительнохотелось бы дожить. Впрочем, дожить должнохотеться всегда.

Вот почему мне не нравится кладбищенский муляж, ещё одна подделка, ещё одно извращение. При этом, однако, не исключено, что мне нехватает художественной фантазии и абстрактного мышления. Есть ещё один аргумент против моей точки зрения: Этот памятник для немцев, а не для евреев, которые и так помнят, что им надо. Вполне возможно, что не будь я евреем, то видел бы всё по-другому. Я, ведь,– буква живая!